Морской волк по джеку лондону. Книга морской волк читать онлайн
Джек Лондон
Морской Волк
Глава первая
Не знаю, право, с чего начать, хотя иногда, в шутку, я сваливаю всю вину на Чарли Фэрасета. У него была дача в Милл-Вэлли, под сенью горы Тамальпайс, но он жил там только зимой, когда ему хотелось отдохнуть и почитать на досуге Ницше или Шопенгауэра. С наступлением лета он предпочитал изнывать от жары и пыли в городе и работать не покладая рук. Не будь у меня привычки навещать его каждую субботу и оставаться до понедельника, мне не пришлось бы пересекать бухту Сан-Франциско в это памятное январское утро.
Нельзя сказать, чтобы «Мартинес», на котором я плыл, был ненадежным судном; этот новый пароход совершал уже свой четвертый или пятый рейс на переправе между Саусалито и Сан-Франциско. Опасность таилась в густом тумане, окутавшем бухту, но я, ничего не смысля в мореходстве, и не догадывался об этом. Хорошо помню, как спокойно и весело расположился я на носу парохода, на верхней палубе, под самой рулевой рубкой, и таинственность нависшей над морем туманной пелены мало-помалу завладела моим воображением. Дул свежий бриз, и некоторое время я был один среди сырой мглы – впрочем, и не совсем один, так как я смутно ощущал присутствие рулевого и еще кого-то, по-видимому, капитана, в застекленной рубке у меня над головой.
Помнится, я размышлял о том, как хорошо, что существует разделение труда и я не обязан изучать туманы, ветры, приливы и всю морскую науку, если хочу навестить друга, живущего по ту сторону залива. Хорошо, что существуют специалисты – рулевой и капитан, думал я, и их профессиональные знания служат тысячам людей, осведомленным о море и мореплавании не больше моего. Зато я не трачу своей энергии на изучение множества предметов, а могу сосредоточить ее на некоторых специальных вопросах, например – на роли Эдгара По в истории американской литературы, чему, кстати сказать, была посвящена моя статья, напечатанная в последнем номере «Атлантика». Поднявшись на пароход и заглянув в салон, я не без удовлетворения отметил, что номер «Атлантика» в руках у какого-то дородного джентльмена раскрыт как раз на моей статье. В этом опять сказывались выгоды разделения труда: специальные знания рулевого и капитана давали дородному джентльмену возможность – в то время как его благополучно переправляют на пароходе из Саусалито в Сан-Франциско – ознакомиться с плодами моих специальных знаний о По.
У меня за спиной хлопнула дверь салона, и какой-то краснолицый человек затопал по палубе, прервав мои размышления. А я только что успел мысленно наметить тему моей будущей статьи, которую решил назвать «Необходимость свободы. Слово в защиту художника». Краснолицый бросил взгляд на рулевую рубку, посмотрел на окружавший нас туман, проковылял взад и вперед по палубе – очевидно, у него были протезы – и остановился возле меня, широко расставив ноги; на лице его было написано блаженство. Я не ошибся, предположив, что он провел всю свою жизнь на море.
– От такой мерзкой погоды недолго и поседеть! – проворчал он, кивая в сторону рулевой рубки.
– Разве это создает какие-то особые трудности? – отозвался я. – Ведь задача проста, как дважды два – четыре. Компас указывает направление, расстояние и скорость также известны. Остается простой арифметический подсчет.
– Особые трудности! – фыркнул собеседник. – Просто, как дважды два – четыре! Арифметический подсчет.
Слегка откинувшись назад, он смерил меня взглядом.
– А что вы скажете об отливе, который рвется в Золотые Ворота? – спросил или, вернее, пролаял он. – Какова скорость течения? А как относит? А это что – прислушайтесь-ка! Колокол? Мы лезем прямо на буй с колоколом! Видите – меняем курс.
Из тумана доносился заунывный звон, и я увидел, как рулевой быстро завертел штурвал. Колокол звучал теперь не впереди, а сбоку. Слышен был хриплый гудок нашего парохода, и время от времени на него откликались другие гудки.
– Какой-то еще пароходишко! – заметил краснолицый, кивая вправо, откуда доносились гудки. – А это! Слышите? Просто гудят в рожок. Верно, какая-нибудь шаланда. Эй, вы, там, на шаланде, не зевайте! Ну, я так и знал. Сейчас кто-то хлебнет лиха!
Невидимый пароход давал гудок за гудком, и рожок вторил ему, казалось, в страшном смятении.
– Вот теперь они обменялись любезностями и стараются разойтись, – продолжал краснолицый, когда тревожные гудки стихли.
Он разъяснял мне, о чем кричат друг другу сирены и рожки, а щеки у него горели и глаза сверкали.
– Слева пароходная сирена, а вон там, слышите, какой хрипун, – это, должно быть, паровая шхуна; она ползет от входа в бухту навстречу отливу.
Пронзительный свисток неистовствовал как одержимый где-то совсем близко впереди. На «Мартинесе» ему ответили ударами гонга. Колеса нашего парохода остановились, их пульсирующие удары по воде замерли, а затем возобновились. Пронзительный свисток, напоминавший стрекотание сверчка среди рева диких зверей, долетал теперь из тумана, откуда-то сбоку, и звучал все слабее и слабее. Я вопросительно посмотрел на своего спутника.
– Какой-то отчаянный катерок, – пояснил он. – Прямо стоило бы потопить его! От них бывает много бед, а кому они нужны? Какой-нибудь осел заберется на этакую посудину и носится по морю, сам не зная зачем, да свистит как полоумный. А все должны сторониться, потому что, видите ли, он идет и сам-то уж никак посторониться не умеет! Прет вперед, а вы смотрите в оба! Обязанность уступать дорогу! Элементарная вежливость! Да они об этом никакого представления не имеют.
Этот необъяснимый гнев немало меня позабавил; пока мой собеседник возмущенно ковылял взад и вперед, я снова поддался романтическому обаянию тумана. Да, в этом тумане, несомненно, была своя романтика. Словно серый, исполненный таинственности призрак, навис он над крошечным земным шаром, кружащимся в мировом пространстве. А люди, эти искорки или пылинки, гонимые ненасытной жаждой деятельности, мчались на своих деревянных и стальных конях сквозь самое сердце тайны, ощупью прокладывая себе путь в Незримом, и шумели, и кричали самонадеянно, в то время как их души замирали от неуверенности и страха!
– Эге! Кто-то идет нам навстречу, – сказал краснолицый. – Слышите, слышите? Идет быстро и прямо на нас. Должно быть, он нас еще не слышит. Ветер относит.
Свежий бриз дул нам в лицо, и я отчетливо различил гудок сбоку и немного впереди.
– Тоже пассажирский? – спросил я.
Краснолицый кивнул.
– Да, иначе он не летел бы так, сломя голову. Наши там забеспокоились! – хмыкнул он.
Джек Лондон Морской волк. Рассказы рыбачьего патруля
© DepositРhotos.com / Maugli, Antartis, обложка, 2015
© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2015
© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2015
Орудует секстаном и станет капитаном
Мне удалось скопить из своего заработка достаточно денег, чтобы продержаться три года в высшей школе.
Джек Лондон. Рассказы рыбачьего патруля
Эта книга, составленная из «морских» произведений Джека Лондона «Морской волк» и «Рассказы рыбачьего патруля», открывает серию «Морские приключения». И сложно найти для этого более подходящего автора, несомненно являющегося одним из «трех китов» мировой маринистики.
Нужно сказать несколько слов об уместности выделения маринистики в отдельный жанр. У меня есть подозрение, что это сугубо континентальная привычка. Грекам не приходит в голову назвать маринистом Гомера. «Одиссея» – героический эпос. В английской литературе трудно найти произведение, где так или иначе не упоминалось бы море. Алистер Маклин – автор детективов, хотя почти все они разворачиваются среди волн. Французы не называют Жюля Верна маринистом, хотя значительная часть его книг посвящена морякам. Публика с равным удовольствием читала не только «Пятнадцатилетнего капитана», но и «Из пушки на Луну».
И только русская литературная критика, кажется, как в свое время поставила книги Константина Станюковича на полку с надписью «маринистика» (по аналогии с художником Айвазовским), так до сих пор и отказывается замечать другие, «сухопутные» произведения авторов, которые вслед за первопроходцем попали в этот жанр. И у признанных мэтров русской маринистики – Алексея Новикова-Прибоя или Виктора Конецкого – можно встретить прекрасные рассказы, скажем, о человеке и собаке (у Конецкого – вообще написанные от лица пса-боксера). Станюкович же начинал с пьес, обличающих акул капитализма. Но в истории русской литературы остались именно его «Морские рассказы».
Это было настолько ново, свежо и не похоже ни на кого другого в литературе XIX века, что публика отказывалась воспринимать автора в других амплуа. Таким образом, существование жанра маринистики в русской литературе оправдано экзотичностью жизненного опыта писателей-моряков, конечно же – в сравнении с другими мастерами слова весьма континентальной страны. Однако такой подход к зарубежным авторам в корне неверный.
Назвать того же Джека Лондона маринистом значило бы проигнорировать тот факт, что его писательская звезда взошла благодаря его северным, золотоискательским рассказам и повестям. И вообще – чего он только не написал за свою жизнь. И социальные антиутопии, и мистические романы, и динамические приключенческие сценарии для новорожденного кино, и романы, призванные иллюстрировать какие-то модные философские или даже экономические теории, и «романы-романы» – большую литературу, которой тесны любые жанры. И все же его первый очерк, написанный на конкурс для сан-францисской газеты, назывался «Тайфун у берегов Японии». Вернувшись из длительного рейса на промысле котиков у берегов Камчатки, он по предложению сестры попробовал себя в писательстве и неожиданно выиграл первый приз.
Размеры вознаграждения настолько приятно его удивили, что он сразу подсчитал, что писателем быть выгоднее, чем матросом, кочегаром, бродягой, ломовым извозчиком, фермером, продавцом газет, студентом, социалистом, рыбинспектором, военным корреспондентом, домовладельцем, голливудским сценаристом, яхтсменом и даже – золотоискателем. Да, были такие чудесные времена для литературы: пираты – еще устричные, а не интернетные; журналы – еще толстые, литературные, а не глянцевые. Что, впрочем, не мешало американским издателям наводнять все английские колонии Тихого океана пиратскими изданиями британских же авторов и (sic!) дешевыми нотами европейских композиторов. Технологии изменились, люди – не очень.
В современной же Джеку Лондону викторианской Британии были модны нравоучительные песенки с моралью. Даже среди моряков. Вспоминается одна про расхлябанного и бравого матросов. Первый, как водится, спал на вахте, дерзил боцману, пропивал жалованье, дрался в портовых кабаках и заканчивал, как положено, на каторге. На бравого же матроса, свято соблюдавшего Устав службы на судах морского флота, боцман не мог нарадоваться, и даже капитан за какие-то весьма исключительные заслуги отдавал за него замуж свою хозяйскую дочку. Суеверия относительно женщин на корабле англичанам почему-то чужды. Но бравый матрос не почивает на лаврах, а поступает в штурманские классы. «Орудует секстаном и будет капитаном!» – обещал хор матросов, исполняющих шанти на палубе, выхаживая якорь на шпиле.
В том, что Джек Лондон тоже знал эту нравоучительную моряцкую песенку, сможет убедиться каждый, кто дочитает эту книгу до конца. Финал «Рассказов рыбачьего патруля», кстати, заставляет задуматься о соотношении автобиографии и моряцкого фольклора в этом цикле. Критики в море не ходят и, как правило, не могут отличить «случай из жизни автора» от моряцкой байки, портовых легенд и прочего фольклора ловцов устриц, креветок, осетров и лосося залива Сан-Франциско. Им невдомек, что оснований верить рыбинспектору ничуть не больше, чем верить рыбаку, вернувшемуся с рыбалки, чья «правдивость» давно стала притчей во языцех. Однако просто дух захватывает, когда через столетие подглядываешь, как от рассказа этого сборника к рассказу «выписыватся» молодой нетерпеливый автор, пробует сюжетные ходы, все увереннее выстраивает композицию в ущерб буквализму реальной ситуации и подводит читателя к кульминации. И уже угадываются некоторые интонации и мотивы грядущих «Смока и Малыша» и других вершинных рассказов северного цикла. И понимаешь, что после того, как Джек Лондон записал эти реальные и вымышленные истории рыбоохранного патруля, они, как и у греков после Гомера, стали эпосом бухты Золотой рог.
Но мне непонятно, почему никто из критиков до сих пор не проговорился, что сам Джек, собственно, оказался расхлябанным матросом из той песенки, которого хватило на один океанский рейс. К счастью для читателей всего мира. Если бы он стал капитаном, он вряд ли сделался бы писателем. То, что он оказался также неудачливым старателем (и далее по внушительному списку профессий, приведенному выше), тоже сыграло на руку читателям. Я более чем уверен, что, разбогатей он на золотоносном Клондайке, ему было бы незачем писать романы. Потому что свое писательство он всю жизнь рассматривал прежде всего как способ заработка денег своим умом, а не мускулами и всегда щепетильно пересчитывал тысячи слов в своих рукописях и множил в уме на центы гонорара за слово. Обижался, когда редакторы сокращали много.
Что же до «Морского волка», то я не сторонник критических разборов классических произведений. Читатель вправе смаковать такие тексты по собственному усмотрению. Скажу только, что в нашей некогда самой читающей стране каждого курсанта мореходного училища можно было заподозрить в том, что он убежал из дому в мореходку, начитавшись Джека Лондона. По крайней мере, слышал это от нескольких седых боевых капитанов и украинского писателя-мариниста Леонида Тендюка.
Последний признался в том, что когда его научно-исследовательское судно «Витязь» зашло в Сан-Франциско, он бессовестно воспользовался служебным положением «старшего группы» (а советских моряков отпускали на берег только «русскими тройками») и полдня таскал за собой улицами Фриско двух недовольных матросов в поисках знаменитого портового кабачка, в котором, по легенде, любил сиживать шкипер «Призрака» Вольф Ларсен. И это было ему в тот момент во сто крат важнее, чем законные намерения товарищей искать жвачки, джинсы, женские парики и люрексовые косынки – законную добычу советских моряков в колониальной торговле. Кабачок они нашли. Бармен показал им место Вольфа Ларсена за массивным столом. Незанятое. Казалось, увековеченный Джеком Лондоном шкипер «Призрака» только что отлучился.
Джек Лондон
Морской Волк
Глава первая
Не знаю, право, с чего начать, хотя иногда, в шутку, я сваливаю всю вину на Чарли Фэрасета. У него была дача в Милл-Вэлли, под сенью горы Тамальпайс, но он жил там только зимой, когда ему хотелось отдохнуть и почитать на досуге Ницше или Шопенгауэра. С наступлением лета он предпочитал изнывать от жары и пыли в городе и работать не покладая рук. Не будь у меня привычки навещать его каждую субботу и оставаться до понедельника, мне не пришлось бы пересекать бухту Сан-Франциско в это памятное январское утро.
Нельзя сказать, чтобы «Мартинес», на котором я плыл, был ненадежным судном; этот новый пароход совершал уже свой четвертый или пятый рейс на переправе между Саусалито и Сан-Франциско. Опасность таилась в густом тумане, окутавшем бухту, но я, ничего не смысля в мореходстве, и не догадывался об этом. Хорошо помню, как спокойно и весело расположился я на носу парохода, на верхней палубе, под самой рулевой рубкой, и таинственность нависшей над морем туманной пелены мало-помалу завладела моим воображением. Дул свежий бриз, и некоторое время я был один среди сырой мглы – впрочем, и не совсем один, так как я смутно ощущал присутствие рулевого и еще кого-то, по-видимому, капитана, в застекленной рубке у меня над головой.
Помнится, я размышлял о том, как хорошо, что существует разделение труда и я не обязан изучать туманы, ветры, приливы и всю морскую науку, если хочу навестить друга, живущего по ту сторону залива. Хорошо, что существуют специалисты – рулевой и капитан, думал я, и их профессиональные знания служат тысячам людей, осведомленным о море и мореплавании не больше моего. Зато я не трачу своей энергии на изучение множества предметов, а могу сосредоточить ее на некоторых специальных вопросах, например – на роли Эдгара По в истории американской литературы, чему, кстати сказать, была посвящена моя статья, напечатанная в последнем номере «Атлантика». Поднявшись на пароход и заглянув в салон, я не без удовлетворения отметил, что номер «Атлантика» в руках у какого-то дородного джентльмена раскрыт как раз на моей статье. В этом опять сказывались выгоды разделения труда: специальные знания рулевого и капитана давали дородному джентльмену возможность – в то время как его благополучно переправляют на пароходе из Саусалито в Сан-Франциско – ознакомиться с плодами моих специальных знаний о По.
У меня за спиной хлопнула дверь салона, и какой-то краснолицый человек затопал по палубе, прервав мои размышления. А я только что успел мысленно наметить тему моей будущей статьи, которую решил назвать «Необходимость свободы. Слово в защиту художника». Краснолицый бросил взгляд на рулевую рубку, посмотрел на окружавший нас туман, проковылял взад и вперед по палубе – очевидно, у него были протезы – и остановился возле меня, широко расставив ноги; на лице его было написано блаженство. Я не ошибся, предположив, что он провел всю свою жизнь на море.
– От такой мерзкой погоды недолго и поседеть! – проворчал он, кивая в сторону рулевой рубки.
– Разве это создает какие-то особые трудности? – отозвался я. – Ведь задача проста, как дважды два – четыре. Компас указывает направление, расстояние и скорость также известны. Остается простой арифметический подсчет.
– Особые трудности! – фыркнул собеседник. – Просто, как дважды два – четыре! Арифметический подсчет.
Слегка откинувшись назад, он смерил меня взглядом.
– А что вы скажете об отливе, который рвется в Золотые Ворота? – спросил или, вернее, пролаял он. – Какова скорость течения? А как относит? А это что – прислушайтесь-ка! Колокол? Мы лезем прямо на буй с колоколом! Видите – меняем курс.
Из тумана доносился заунывный звон, и я увидел, как рулевой быстро завертел штурвал. Колокол звучал теперь не впереди, а сбоку. Слышен был хриплый гудок нашего парохода, и время от времени на него откликались другие гудки.
– Какой-то еще пароходишко! – заметил краснолицый, кивая вправо, откуда доносились гудки. – А это! Слышите? Просто гудят в рожок. Верно, какая-нибудь шаланда. Эй, вы, там, на шаланде, не зевайте! Ну, я так и знал. Сейчас кто-то хлебнет лиха!
Невидимый пароход давал гудок за гудком, и рожок вторил ему, казалось, в страшном смятении.
– Вот теперь они обменялись любезностями и стараются разойтись, – продолжал краснолицый, когда тревожные гудки стихли.
Он разъяснял мне, о чем кричат друг другу сирены и рожки, а щеки у него горели и глаза сверкали.
– Слева пароходная сирена, а вон там, слышите, какой хрипун, – это, должно быть, паровая шхуна; она ползет от входа в бухту навстречу отливу.
Пронзительный свисток неистовствовал как одержимый где-то совсем близко впереди. На «Мартинесе» ему ответили ударами гонга. Колеса нашего парохода остановились, их пульсирующие удары по воде замерли, а затем возобновились. Пронзительный свисток, напоминавший стрекотание сверчка среди рева диких зверей, долетал теперь из тумана, откуда-то сбоку, и звучал все слабее и слабее. Я вопросительно посмотрел на своего спутника.
– Какой-то отчаянный катерок, – пояснил он. – Прямо стоило бы потопить его! От них бывает много бед, а кому они нужны? Какой-нибудь осел заберется на этакую посудину и носится по морю, сам не зная зачем, да свистит как полоумный. А все должны сторониться, потому что, видите ли, он идет и сам-то уж никак посторониться не умеет! Прет вперед, а вы смотрите в оба! Обязанность уступать дорогу! Элементарная вежливость! Да они об этом никакого представления не имеют.
Этот необъяснимый гнев немало меня позабавил; пока мой собеседник возмущенно ковылял взад и вперед, я снова поддался романтическому обаянию тумана. Да, в этом тумане, несомненно, была своя романтика. Словно серый, исполненный таинственности призрак, навис он над крошечным земным шаром, кружащимся в мировом пространстве. А люди, эти искорки или пылинки, гонимые ненасытной жаждой деятельности, мчались на своих деревянных и стальных конях сквозь самое сердце тайны, ощупью прокладывая себе путь в Незримом, и шумели, и кричали самонадеянно, в то время как их души замирали от неуверенности и страха!
– Эге! Кто-то идет нам навстречу, – сказал краснолицый. – Слышите, слышите? Идет быстро и прямо на нас. Должно быть, он нас еще не слышит. Ветер относит.
Свежий бриз дул нам в лицо, и я отчетливо различил гудок сбоку и немного впереди.
– Тоже пассажирский? – спросил я.
Краснолицый кивнул.
– Да, иначе он не летел бы так, сломя голову. Наши там забеспокоились! – хмыкнул он.
Я посмотрел вверх. Капитан высунулся по грудь из рулевой рубки и напряженно вглядывался в туман, словно стараясь силой воли проникнуть сквозь него. Лицо его выражало тревогу. И на лице моего спутника, который проковылял к поручням и пристально смотрел в сторону незримой опасности, тоже была написана тревога.
Все произошло с непостижимой быстротой. Туман раздался в стороны, как разрезанный ножом, и перед нами возник нос парохода, тащивший за собой клочья тумана, словно Левиафан – морские водоросли. Я разглядел рулевую рубку и белобородого старика, высунувшегося из нее. Он был одет в синюю форму, очень ловко сидевшую на нем, и, я помню, меня поразило, с каким хладнокровием он держался. Его спокойствие при этих обстоятельствах казалось страшным. Он подчинился судьбе, шел ей навстречу и с полным самообладанием ждал удара. Холодно и как бы задумчиво смотрел он на нас, словно прикидывая, где должно произойти столкновение, и не обратил никакого внимания на яростный крик нашего рулевого: «Отличились!»
Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что восклицание рулевого и не требовало ответа.
– Цепляйтесь за что-нибудь и держитесь крепче, – сказал мне краснолицый.
Весь его задор слетел с него, и он, казалось, заразился тем же сверхъестественным спокойствием.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Не знаю, право, с чего начать, хотя иногда, в шутку, я сваливаю всю
вину на Чарли Фэрасета. У него была дача в Милл-Вэлли, под сенью горы
Тамальпайс, но он жил там только зимой, когда ему хотелось отдохнуть и
почитать на досуге Ницше или Шопенгауэра. С наступлением лета он предпочитал
изнывать от жары и пыли в городе и работать не покладая рук. Не будь у меня
привычки навещать его каждую субботу и оставаться до понедельника, мне не
пришлось бы пересекать бухту Сан-Франциско в это памятное январское утро.
Нельзя сказать, чтобы "Мартинес", на котором я плыл, был ненадежным
судном; этот новый пароход совершал уже свой четвертый или пятый рейс на
переправе между Саусалито и Сан-Франциско. Опасность таилась в густом
тумане, окутавшем бухту, но я, ничего не смысля в мореходстве, и не
догадывался об этом. Хорошо помню, как спокойно и весело расположился я на
носу парохода, на верхней палубе, под самой рулевой рубкой, и таинственность
нависшей над морем туманной пелены мало-помалу завладела моим воображением.
Дул свежий бриз, и некоторое время я был один среди сырой мглы -- впрочем, и
не совсем один, так как я смутно ощущал присутствие рулевого и еще кого-то,
по-видимому, капитана, в застекленной рубке у меня над головой.
Помнится, я размышлял о том, как хорошо, что существует разделение
труда и я не обязан изучать туманы, ветры, приливы и всю морскую науку, если
хочу навестить друга, живущего по ту сторону залива. Хорошо, что существуют
специалисты -- рулевой и капитан, думал я, и их профессиональные знания
служат тысячам людей, осведомленным о море и мореплавании не больше моего.
Зато я не трачу своей энергии на изучение множества предметов, а могу
сосредоточить ее на некоторых специальных вопросах, например -- на роли
Эдгара По в истории американской литературы, чему, кстати сказать, была
посвящена моя статья, напечатанная в последнем номере "Атлантика".
Поднявшись на пароход и заглянув в салон, я не без удовлетворения отметил,
что номер "Атлантика" в руках у какого-то дородного джентльмена раскрыт как
раз на моей статье. В этом опять сказывались выгоды разделения труда:
специальные знания рулевого и капитана давали дородному джентльмену
возможность -- в то время как его благополучно переправляют на пароходе из
Саусалито в Сан-Франциско -- ознакомиться с плодами моих специальных знаний
о По.
У меня за спиной хлопнула дверь салона, и какой-то краснолицый человек
затопал по палубе, прервав мои размышления. А я только что успел мысленно
наметить тему моей будущей статьи, которую решил назвать "Необходимость
свободы. Слово в защиту художника". Краснолицый бросил взгляд на рулевую
рубку, посмотрел на окружавший нас туман, проковылял взад и вперед по палубе
-- очевидно, у него были протезы -- и остановился возле меня, широко
расставив ноги; на лице его было написано блаженство.
Образ капитана Волка Ларсена в романе Д. Лондона «Морской волк»
Джек Лондон и «Морской волк»
«Джек Лондон родился в городе Сан-Франциско, штат Калифорния, 12 января 1876 года, в семье разорившегося фермера. Он рано начал самостоятельную жизнь, полную лишений и труда. Школьником он продавал на улицах города утренние и вечерние газеты и весь свой заработок до единого цента приносил родителям» Федунов П., Д. Лондон. В книге: Джек Лондон. Сочинения в 7 томах. Т 1. М., 1954. С 6-7. «В 1893 году простым матросом отправился в первое морское путешествие (к берегам Японии). В 1896 году самостоятельно подготовился и успешно сдал экзамены в Калифорнийский университет. Он изучал художественную литературу, естественные науки, читал множество книг по истории и философии, стремясь расширить свой кругозор и глубже познать жизнь» Федунов П., Д. Лондон. В книге: Джек Лондон. Сочинения в 7 томах. Т 1. М., 1954. С 9.
К двадцати трём годам Лондон менял множество занятий, арестовывался за бродяжничество (это приключение стало темой для одного из его рассказов) и выступления на социалистических митингах, примерно год работал старателем на Аляске во время «золотой лихорадки».
Будучи социалистом, он решил, что при капитализме легче всего заработать деньги писательским трудом и, начав с коротких рассказов в «Трансконтинентальном ежемесячнике («За тех, кто в пути», «Белое безмолвие» и т.д.). Он быстро завоевал литературный рынок восточного побережья произведениями о приключениях на Аляске. Как и в наше время, работы этой темы пользовались большой популярностью. В 1900 году Лондон опубликовал свой первый сборник рассказов «Сын волка». В течение следующих семнадцати лет он выпускал по две и даже три книги в год: сборники рассказов, повести.
В 1904 вышел один из самых знаменитых романов Джека Лондона «Морской волк».
22 ноября 1916 года Лондон умер в Глен-Эллене, штат Калифорния, от смертельной дозы морфия, которую он принял или с целью умерить боль, вызванную уремией, или сознательно, желая покончить с жизнью (это так и остается тайной). В 1920 году посмертно был издан роман «Сердца трёх».
«Лондон является одним из предшественников современной прогрессивной американской литературы» Федунов П., Д. Лондон. В книге: Джек Лондон. Сочинения в 7 томах. Т 1. М., 1954. С 38. И по сей день, он остается одним из самых читаемых авторов мира.
Роман «Морской Волк»
Весной 1903 года Джек Лондон начал писать новый роман «Морской волк». С января по ноябрь 1904 года роман печатался в журнале «Century Magazine», а в ноябре уже вышел отдельной книгой.
Своим романом Лондон «выступает продолжателем традиций американских писателей: Фенимора Купера, Эдгара По, Ричарда Дана и Германа Мелвилла» www.djek-london.ru. Ведь «Морской Волк» был написан по всем канонам морского приключенческого романа. Действие его разворачивается в рамках морского путешествия, на фоне многочисленных приключений.
Кроме того, писатель вводит и некоторые новшества. В своей работе он обращается и к новой теме - теме ницшеанства. Тем самым он поставил перед собой задачу - осудить культ силы и преклонение перед ней, показать в настоящем свете людей, стоящих на позиции Ницше. Он сам писал, что его произведение является атакой на ницшеанскую философию.
«Уже начало романа вводит нас в атмосферу жестокости и страданий. Оно создает настроение напряженного ожидания, подготавливает к наступлению трагических событий. Драматизм действия все время нарастает» Богословский В. Н. Джек Лондон. М., 1964. С. 75-76.
Когда роман появился на прилавках магазинов, он в мгновение ока сделался самой модной из книжных новинок; повсюду только и говорили о нем: одни хвалили, другие ругали. Многие читатели были задеты, более того, оскорблены позицией автора. Другие отважно выступили в его защиту. Что касается критиков, то часть из них называла роман жестоким, грубым - словом, отвратительным. А другая - большая - в один голос утверждала, что это произведение - проявление «редкого и самобытного таланта… и поднимает на более высокую ступень качество современной художественной литературы».
«Через несколько недель после выхода в свет «Морской Волк» числился в списке «бестселлеров». Он был пятым после такой требухи в малиновом сиропе, как «Ряженные» К. Ч. Терстона, «Блудный сын» Х. Кейна, «Кто осмелится нарушить закон» Ф. Марион Крофорда и «Беверли из Граустарка» Дж. Б. Маккатчина. Спустя еще три недели он стоял уже первым, оставив других далеко позади. Двадцатый век наконец-то стряхнул с себя путы своего предшественника» Стоун И. Моряк в седле. Биография Джека Лондона. М., 1984. С. 231-233.
«Сам роман «Морской Волк» ознаменовал собой новую веху в американской литературе - и не только благодаря мощному реалистическому звучанию, обилию фигур и ситуаций, доселе ей незнакомых. Он задает новый тон современному роману, делает его более тонким, сложным, серьезным.
Сегодня это произведение такое же волнующее и глубокое событие в жизни читателя, как в ноябре 1904 года. Он почти не стареет со временем. Многие критики считают его самой сильной работой Лондона. Читатель, взявшийся его перечитывать, пленяется им снова и снова»Стоун И. Моряк в седле. Биография Джека Лондона. М., 1984. С. 233.
