А. Н
Какие драматургические средства и как помогают автору раскрыть характеры героев в приведенном фрагменте?
«Гроза» А.Н. Островский
Дикой. Ишь ты, замочило всего. (Кулигину.) Отстань ты от меня! Отстань! (С сердцем.) Глупый человек!
Кулигин. Савел Прокофьич, ведь от этого, ваше степенство, для всех вообще обывателей польза.
Дикой. Поди ты прочь! Какая польза! Кому нужна эта польза?
Кулигин. Да хоть бы для вас, ваше степенство, Савел Прокофьич. Вот бы, сударь, на бульваре, на чистом месте, и поставить. А какой расход? Расход пустой: столбик каменный (показывает жестами размер каждой вещи), дощечку медную, такую круглую, да шпильку, вот шпильку прямую (показывает жестом), простую самую. Уж я все это прилажу и цифры вырежу уже все сам. Теперь вы, ваше степенство, когда изволите гулять или прочие которые гуляющие, сейчас подойдете и видите, который час. А то этакое место прекрасное, и вид, и все, а как будто пусто. У нас тоже, ваше степенство, и проезжие бывают, ходят туда наши виды смотреть, все-таки украшение - для глаз оно приятней.
Дикой. Да что ты ко мне лезешь со всяким вздором! Может, я с тобой и говорить-то не хочу. Ты должен был прежде узнать, в расположении ли я тебя слушать, дурака, или нет. Что я тебе - ровный, что ли! Ишь ты, какое дело нашел важное! Так прямо с рылом-то и лезет разговаривать.
Кулигин. Кабы я со своим делом лез, ну тогда был бы я виноват. А то я для общей пользы, ваше, степенство. Ну что значит для общества каких-нибудь рублей десять! Больше, сударь, не понадобится.
Дикой. А может, ты украсть хочешь; кто тебя знает.
Кулигин. Коли я свои труды хочу даром положить, что же я могу украсть, ваше степенство? Да меня здесь все знают, про меня никто дурно не скажет.
Дикой. Ну и пущай знают, а я тебя знать не хочу.
Кулигин. За что, сударь Савел Прокофьич, честного человека обижать изволите?
Дикой. Отчет, что ли, я стану тебе давать! Я и поважней тебя никому отчета не даю. Хочу так думать о тебе, так и думаю. Для других ты честный человек, а я думаю, что ты разбойник, вот и все. Хотелось тебе это слышать от меня? Так вот слушай! Говорю, что разбойник, и конец! Что ж ты, судиться, что ли, со мной будешь? Так ты знай, что ты червяк. Захочу - помилую, захочу - раздавлю.
Кулигин. Бог с вами, Савел Прокофьич! Я, сударь, маленький человек, меня обидеть недолго. А я вам вот что доложу, ваше степенство: «И в рубище почтенна добродетель!»
Дикой. Ты у меня грубить не смей! Слышишь ты!
Кулигин. Никакой я грубости вам, сударь, не делаю; а говорю вам потому, что, может быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать. Силы у вас, ваше степенство, много; была б только воля на доброе дело. Вот хоть бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем мы громовых отводов.
Дикой (гордо). Все суета!
Кулигин. Да какая же суета, когда опыты были?
Дикой. Какие-такие там у тебя громовые отводы?
Кулигин. Стальные.
Дикой (с гневом). Ну, еще что?
Кулигин. Шесты стальные.
Дикой (сердясь более и более). Слышал, что шесты, аспид ты этакой; да еще-то что? Наладил: шесты! Ну, а еще что?
Кулигин. Ничего больше.
Дикой. Да гроза-то что такое, по-твоему, а? Ну, говори.
Кулигин. Электричество.
Дикой (топнув ногой). Какое еще там елестричество! Ну, как же ты не разбойник! Гроза-то нам в наказание посылается, чтобы мы чувствовали, а ты хочешь шестами да рожнами какими-то, прости господи, обороняться. Что ты, татарин, что ли? Татарин ты? А, говори! Татарин?
Кулигин. Савел Прокофьич, ваше степенство, Державин сказал:
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю.
Дикой. А за эти слова тебя к городничему отправить, так он тебе задаст! Эй, почтенные, прислушайте-ко, что он говорит!
Кулигин. Нечего делать, надо покориться! А вот когда будет у меня миллион, тогда я поговорю. (Махнув рукой, уходит.)
Дикой. Что ж ты, украдешь, что ли, у кого! Держите его! Этакой фальшивый мужичонко! С этим народом какому надо быть человеку? Я уж не знаю. (Обращаясь к народу). Да вы, проклятые, хоть кого в грех введете! Вот не хотел нынче сердиться, а он, как нарочно, рассердил- таки. Чтоб ему провалиться! (Сердито). Перестал, что ль, дождик-то?
1-й. Кажется, перестал.
Дикой. Кажется! А ты, дурак, сходи да посмотри. А то - кажется!
1-й (выйдя из-под сводов). Перестал!
Явление третье
Варвара и потом Борис.
Варвара. Кажется, он!
Борис (проходит в глубине сцены). Сс-сс!
Борис (оглядывается). Поди сюда. (Манит рукой.)
Борис (входит). Что нам с Катериной-то делать? Скажи на милость!
Борис. А что?
Варвара. Беда ведь, да и только. Муж приехал, ты знаешь ли это? И не ждали его, а он приехал.
Борис. Нет, я не знал.
Варвара. Она просто сама не своя сделалась!
Борис. Видно, только я и пожил десяток деньков, пока его не было. Уж теперь не увидишь ее!
Харьковский театр для детей и юношества завершает сезон удачной премьерой спектакля «Капитан Фракасс» по роману Теофиля Готье в драматур-гической версии и постановке режиссера Александра Ковшуна.
Лишние 20 минут
Все, что происходило на сцене, было не свойственно творческой манере детского театра, так как и декорации Александра Абманова, и пластические миниатюры Елены Приступ, и театральный свет Владимира Минакова, а также музыкальное оформление (авторский саундтрек) Дмитрия Евсюкова в корне меняли наше привычное представление о постановочных и исполнительских возможностях этой труппы.
Композиционное построение мизансцен, эффектно поданное Еленой Приступ, вернуло нас к тому времени, когда массовые картины были ярко выраженной доминантой спектаклей Александра Беляцкого — непревзойденного мастера в создании на сцене группового действа. Беляцкий не терпел слова «массовка», воспроизводя в своих спектаклях насыщенное эмоциями подобие греческих драматических хоров. Немудрено, что его ученица Елена Приступ, работая на сцене, где создавал свои лучшие спектакли её творческий наставник, думаю, интуитивно все же следовала за Беляцким.
Для меня не совсем понятным остается определение жанровой природы спектакля. Могу согласиться, что это фарс, но с очень большой натяжкой. Никак не могу соотнести этот жанр с определением «романтический». В природе театра нет такого понятия. Фарс не может быть ни лирическим, ни сентиментальным, ни романтическим или драматическим. Единственной межжанровой природой, утвердившейся на сцене современного театра, пока остается только трагифарс. Что вполне можно соотнести с «Капитаном Фракассом» Александра Ковшуна, потому что в его спектакле присутствует непринужденное и беззаботное изображение быта со всеми его скандальными происшествиями, непристойностью, грубостью и весельем, но все это на грани трагических ситуаций и даже смертей.
Утяжеляют легкость восприятия спектакля всего лишь 20 минут, от которых надо отказаться как от балласта. Заключаются эти минуты в довольно долгих напоминаниях о сыгранных сценах и подробной работе актеров с лишним реквизитом. Например, сцена с чучелами мертвых разбойников сама по себе интересна, но не несет должной символической нагрузки. Занятые в ней артисты Дарья Ямпольская (Чикита) и Юрий Суржко (Агостен) играют довольно убедительно, обходясь без назойливых приемов театра анимации.
Это единственный, но легко исправимый недостаток спектакля. Думаю, от него не откажутся, однако считаю своим долгом о нем сказать в надежде на понимание.
Игра «в унисон»
Перенесемся в XVII столетие, время царствования Людовика XIII. В Гаскони в полуразрушенном замке влачит жалкое существование барон де Сигоньяк (артист Дмитрий Герасимчук), последний отпрыск некогда знатного и могущественного рода, молодой человек лет двадцати пяти, «который легко бы прослыл красивым, если бы совершенно не отказался от желания нравиться». Вместе с ним его нищету разделяет верный слуга Пьер (артист Анатолий Подорожко).
В один из дождливых осенних вечеров в дверь замка, «этой цитадели великого поста» и «убежища скудости», стучат актеры бродячего театра и просят пристанища. Как это принято, каждый комедиант имеет свое постоянное амплуа, отчего и в жизни зачастую ведет себя так же, как на сцене. Художник Александр Абманов решил костюмы в стиле персонажей картин Питера Брейгеля, в которых выразительную роль играют головные уборы, характеризующие не только эпоху, но индивидуальные особенности каждого действующего лица. Практически все костюмы сшиты из грубой мешковины, что придает им выразительный фактурный объем. Мешковина, один из самых сценичных материалов, может превращаться во что угодно — от одеяния нищего до великолепного королевского наряда. При её использовании важна не только рука художника по росписи костюмов, но знание законов художественного освещения, какими, вне всякого сомнения, владеет мастер театрального света Владимир Минаков. В «Капитане Фракассе» каждая сцена не освещается, а пишется маслом, являя собой редкое собрание картин старых мастеров. Артисты же, все без исключения, существуют в атмосфере какого-то вечного театра, в котором нет ни настоящего, ни будущего, а есть безвременное желание играть и нравиться.
Роли, сыгранные Ольгой Двойченковой (Дуэнья), Юлией Селивановой (Серафина), Светланой Симоненко (Субретка), Сергеем Городецким (Тиран), Виталием Мизяком (Леандр) и Николаем Сараевым (почему-то пропущенным в программке действующим лицом и исполнителем), приятно удивили отсутствием привычных интонаций, по каким я раньше узнавал каждого из актеров с закрытыми глазами. Самое сложное, что достигается на сцене драматического театра, это игра «в унисон». У каждого из персонажей прочитывается своя судьба, но объединенные в рамках единства места, времени и действия, актеры создают реальную атмосферу привычной для них, но не для нас, жизни. Здорово! Актеры, в отличие от актрис, находились в более выгодном положении: их роли были прописаны постановщиком более выразительно, потому что у каждого была возможность «сольной» партии. Прекрасно прошел свой сценический путь герой-любовник Матамор (заслуженный артист Украины Виталий Бондарев). Его трагическая гибель повлияла не только на изменение состава бродячего театра, но на смысл происходящих событий в оценке лицедеями себя и своего предназначения в этой жизни — и в рубище почтенна добродетель...
В сугубо фарсовых сценах, согласно требованиям жанра, играют сатирические роли Роман Фанин (Маркиз), Людмила Удачина (Маркиза), Елена Дрокина (Графиня); бесподобный во всех отношениях персонаж представил Руслан Романов (герцог де Валомбрез).
Ложка дегтя
Самым важным достоинством премьерных спектаклей считаю появление новых имен талантливых артистов. «Фракасс» подарил сразу двух — студентов театрального отделения Харьковского университета искусств Дмитрия Герасимчука (Сигоньяк, он же Фракасс) и Нину Хижную (Изабелла). Прекрасная пластика, природное, ставшее сценическим обаяние, выразительная грациозность жеста и — несовместимая с перечисленными достоинствами слабая культура сценической речи. Художественное руководство театра должно ликвидировать этот пробел в авральном режиме, ведь этот профессиональный недостаток, за исключением малого числа актеров, присущ всей труппе. Мне будут говорить про «ложку дегтя», которую непременно добавляю в «бочку меда». Извольте, я бы промолчал, но, как мне кажется, с появлением «Фракасса» театр может выйти на новый, более высокий уровень исполнительского мастерства, а мастерство подра-зумевает синтез выразительных средств. Вспомните слова К. С. Стани-славского: «Чем глубже идея, тем совершеннее должно быть ее воплощение. Чем крупнее дарование артиста, тем больше заботится он о голосе и технике речи».
Театру для детей и юношества удалось вырваться в лидеры и занять место в рейтинге лучших спектаклей двух последних сезонов. Надеюсь, что тюзовцы продолжат творческое сотрудничество с хорошо зарекомендовавшей себя постановочной группой театра им. Т. Г. Шевченко и этот альянс порадует харьковчан новыми творческими достижениями.
Коллеги, вы доказали, что можете стать интересным и посещаемым театром «первой столицы». Удачных спектаклей и новых имен хороших молодых артистов!
А.Н.Островский
(1823-1886)
Гроза
Драма в пяти действиях
Лица :
Савел Прокофьевич Дикой,
купец, значительное лицо в городе.
Борис Григорьевич,
племянник его, молодой человек, порядочно образованный.
Марфа Игнатьевна Кабанова (Кабаниха),
богатая купчиха, вдова.
Тихон Иваныч Кабанов,
ее сын.
Катерина,
жена его.
Варвара,
сестра Тихона.
Кулигин,
мещанин, часовщик-самоучка, отыскивающий перпетуум-мобиле.
Ваня Кудряш,
молодой человек, конторщик Дикова.
Шапкин,
мещанин.
Феклуша,
странница.
Глаша,
девка в доме Кабановой.
Барыня с двумя лакеями,
старуха 70-ти лет, полусумасшедшая.
Городские жители обоего пола.
* Все лица, кроме Бориса, одеты по-русски.
Действие происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом. Между 3-м и 4-м действиями происходит 10 дней.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
На первом плане узкая галерея со сводами старинной, начинающей разрушаться постройки; кой-где трава и кусты за арками – берег и вид на Волгу.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Несколько гуляющих обоего пола проходят за арками.
1 - й. Дождь накрапывает, как бы гроза не собралась?
2 - й. Гляди, сберется.
1 - й. Еще хорошо, что есть где схорониться.
Входят все под своды.
Ж е н щ и н а. А что народу-то гуляет на бульваре! День праздничный, все повышли. Купчихи такие разряженные.
1 - й. Попрячутся куда-нибудь.
2 - й. Гляди, что теперь народу сюда набьется!
1 - й (осматривая стены). А ведь тут, братец ты мой, когда-нибудь, значит, расписано было. И теперь еще местами означает.
2 - й. Ну да, как же! Само собой, что расписано было. Теперь, ишь ты, все впусте оставлено, развалилось, заросло. После пожара так и не поправляли. Да ты и пожару-то этого не помнишь, этому лет сорок будет.
1 - й. Что бы это такое, братец ты мой, тут нарисовано было? Довольно затруднительно это понимать.
2 - й. Это геенна огненная.
1 - й. Так, братец ты мой!
2 - й. И едут туда всякого звания люди.
1 - й. Так, так, понял теперь.
2 - й. И всякого чину.
1 - й. И арапы?
2 - й. И арапы.
1 - й. А это, братец ты мой, что такое?
2 - й. А это литовское разорение. Битва – видишь? Как наши с Литвой бились.
1 - й. Что ж это такое – Литва?
2 - й. Так она Литва и есть.
1 - й. А говорят, братец ты мой, она на нас с неба упала.
2 - й. Не умею тебе сказать. С неба так с неба.
Ж е н щ и н а. Толкуй еще! Все знают, что с неба; и где был какой бой с ней, там для памяти курганы насыпаны.
1 - й. А что, братец ты мой! Ведь это так точно!
Входят Дикой и за ним Кулигин без шапки. Все кланяются и принимают почтительное положение.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, Дикой и Кулигин.
Д и к о й. Ишь ты, замочило всего. (Кулигину.) Отстань ты от меня! Отстань! (С сердцем.) Глупый человек!
К у л и г и н. Савел Прокофьич, ведь от этого, ваше степенство, для всех вообще обывателей польза.
Д и к о й. Поди ты прочь! Какая польза! Кому нужна эта польза?
К у л и г и н. Да хоть бы для вас, ваше степенство, Савел Прокофьич. Вот бы, сударь, на бульваре, на чистом месте, и поставить. А какой расход? Расход пустой: столбик каменный (показывает жестами размер каждой вещи), дощечку медную, такую круглую, да шпильку, вот шпильку прямую (показывает жестом), простую самую. Уж я все это прилажу и цифры вырежу уже все сам. Теперь вы, ваше степенство, когда изволите гулять или прочие которые гуляющие, сейчас подойдете и видите, который час. А то этакое место прекрасное, и вид, и все, а как будто пусто. У нас тоже, ваше степенство, и проезжие бывают, ходят туда наши виды смотреть, все-таки украшение – для глаз оно приятней.
Д и к о й. Да что ты ко мне лезешь со всяким вздором! Может, я с тобой и говорить-то не хочу. Ты должен был прежде узнать, в расположении ли я тебя cлушать, дурака, или нет. Что я тебе – ровный, что ли! Ишь ты, какое дело нашел важное! Так прямо с рылом-то и лезет разговаривать.
К у л и г и н. Кабы я со своим делом лез, ну тогда был бы я виноват. А то я для общей пользы, ваше. степенство. Ну что значит для общества каких-нибудь рублей десять! Больше, сударь, не понадобится.
Д и к о й. А может, ты украсть хочешь; кто тебя знает.
К у л и г и н. Коли я свои труды хочу даром положить, что же я могу украсть, ваше степенство? Да меня здесь все знают, про меня никто дурно не скажет.
Д и к о й. Ну и пущай знают, а я тебя знать не хочу.
К у л и г и н. За что, сударь Савел Прокофьич, честного человека обижать изволите?
Д и к о й. Отчет, что ли, я стану тебе давать! Я и поважней тебя никому отчета не даю. Хочу так думать о тебе, так и думаю. Для других ты честный человек, а я думаю, что ты разбойник, вот и все. Хотелось тебе это слышать от меня? Так вот слушай! Говорю, что разбойник, и конец! Что ж ты, судиться, что ли, со мной будешь? Так ты знай, что ты червяк. Захочу – помилую, захочу – раздавлю.
К у л и г и н. Бог с вами, Савел Прокофьич! Я, сударь, маленький человек, меня обидеть недолго. А я вам вот что доложу, ваше степенство: "И в рубище почтенна добродетель!"
Д и к о й. Ты у меня грубить не смей! Слышишь ты!
К у л и г и н. Никакой я грубости вам, сударь, не делаю; а говорю вам потому, что, может быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать. Силы у вас, ваше степенство, много; была б только воля на доброе дело. Вот хоть бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем мы громовых отводов.
Д и к о й (гордо). Все суета!
К у л и г и н. Да какая же суета, когда опыты были?
Д и к о й. Какие-такие там у тебя громовые отводы?
К у л и г и н. Стальные.
Д и к о й (с гневом). Ну, еще что?
К у л и г и н. Шесты стальные.
Д и к о й (сердясь более и более). Слышал, что шесты, аспид ты этакой; да еще-то что? Наладил: шесты! Ну, а еще что?
К у л и г и н. Ничего больше.
Д и к о й. Да гроза-то что такое, по-твоему, а? Ну, говори.
К у л и г и н. Электричество.
Д и к о й (топнув ногой). Какое еще там елестричество! Ну, как же ты не разбойник! Гроза-то нам в наказание посылается, чтобы мы чувствовали, а ты хочешь шестами да рожнами какими-то, прости господи, обороняться. Что ты, татарин, что ли? Татарин ты? А, говори! Татарин?
К у л и г и н. Савел Прокофьич, ваше степенство, Державин сказал:
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю.
Д и к о й. А за эти слова тебя к городничему отправить, так он тебе задаст! Эй, почтенные, прислушайте-ко, что он говорит!
К у л и г и н. Нечего делать, надо покориться! А вот когда будет у меня миллион, тогда я поговорю. (Махнув рукой, уходит.)
Д и к о й. Что ж ты, украдешь, что ли, у кого! Держите его! Этакой фальшивый мужичонко! С этим народом какому надо быть человеку? Я уж не знаю. (Обращаясь к народу.) Да вы, проклятые, хоть кого в грех введете! Вот не хотел нынче сердиться, а он, как нарочно, рассердил-таки. Чтоб ему провалиться! (Сердито.) Перестал, что ль, дождик-то?
1 - й. Кажется, перестал.
Д и к о й. Кажется! А ты, дурак, сходи да посмотри. А то – кажется!
1 - й (выйдя из-под сводов). Перестал!
Дикой уходит, и все за ним. Сцена несколько времени пуста. Под своды быстро входит Варвара и, притаившись, высматривает.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Варвара и потом Борис.
В а р в а р а. Кажется, он!
Борис проходит в глубине сцены.
Сс-сс!
Борис оглядывается.
Поди сюда. (Манит рукой.)
Борис входит.
Что нам с Катериной-то делать? Скажи на милость!
Б о р и с. А что?
В а р в а р а. Беда ведь, да и только. Муж приехал, ты знаешь ли это? И не ждали его, а он приехал.
Б о р и с. Нет, я не знал.
В а р в а р а. Она просто сама не своя сделалась!
Б о р и с. Видно, только я и пожил десяток деньков, пока! его не было. Уж теперь не увидишь ее!
В а р в а р а. Ах ты какой! Да ты слушай! Дрожит вся, точно ее лихорадка бьет; бледная такая, мечется по дому, точно чего ищет. Глаза, как у помешанной! Давеча утром плакать принялась, так и рыдает. Батюшки мои! что мне с ней делать?
Б о р и с. Да, может быть, пройдет это у нее!
Варвара. Ну, уж едва ли. На мужа не смеет глаз поднять. Маменька замечать это стала, ходит да все,на нее косится, так змеей и смотрит; а она от этого еще хуже. Просто мука глядеть-то на нее! Да и боюсь я.
Б о р и с. Чего же ты боишься?
В а р в а р а. Ты ее не знаешь! Она ведь чудная какая-то у нас. От нее все станется! Таких дел наделает, что...
Б о р и с. Ах, боже мой! Что же делать-то? Ты бы с ней поговорила хорошенько. Неужели уж нельзя ее уговорить?
В а р в а р а. Пробовала. И не слушает ничего. Лучше и не подходи.
Б о р и с. Ну, как же ты думаешь, что она может сделать?
В а р в а р а. А вот что: бухнет мужу в ноги да и расскажет все. Вот чего я боюсь.
Б о р и с (с испугом). Может ли это быть?
В а р в а р а. От нее все может быть.
Б о р и с. Где она теперь?
В а р в а р а. Сейчас с мужем на бульвар пошли, и маменька с ними. Пройди и ты, коли хочешь. Да нет, лучше не ходи, а то она, пожалуй, н вовсе растеряется.
Вдали удар грома.
Никак, гроза? (Выглядывает.) Да и дождик. А вот и народ повалил. Спрячься там где-нибудь, а я тут на виду стану, чтоб не подумали чего.
Входят несколько лиц разного звания и пола.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Разные лица и потом Кабанова, Кабанов, Катерина и Кулигин.
1 - й. Должно быть, бабочка-то очень боится, что так торопится спрятаться.
Ж е н щ и н а. Да уж как ни прячься! Коли кому на роду написано, так никуда не уйдешь.
К а т е р и н а (вбегая). Ах, Варвара! (Хватает ее за руку и держит крепко.)
В а р в а р а. Полно, что ты!
К а т е р и н а. Смерть моя!
В а р в а р а. Да ты одумайся! Соберись с мыслями!
К а т е р и н а. Нет! Не могу. Ничего не могу. У меня уж очень сердце болит.
К а б а н о в а (входя). То-то вот, надо жить-то так, чтобы всегда быть готовой ко всему; страху-то бы такого не было.
К а б а н о в. Да какие ж, маменька, у нее грехи такие могут быть особенные: все такие же, как и у всех у нас, а это так уж она от природы боится.
К а б а н о в а. А ты почем знаешь? Чужая душа потемки.
К а б а н о в (шутя). Уж разве без меня что-нибудь, а при мне, кажись, ничего не было.
К а б а н о в а. Может быть, и без тебя.
К а б а н о в (шутя). Катя, кайся, брат, лучше, коли в чем грешна. Ведь от меня не скроешься: нет, шалишь! Все знаю!
К а т е р и н а (смотрит в глаза Кабанову). Голубчик мой!
В а р в а р а. Ну, что ты пристаешь! Разве не видишь, что ей без тебя тяжело?
Борис выходит из толпы и раскланивается с Кабановым.
К а т е р и н а (вскрикивает). Ах!
К а б а н о в. Что ты испугалась! Ты думала – чужой? Это знакомый! Дядюшка здоров ли?
Б о р и с. Слава богу!
К а т е р и н а (Варваре). Что ему еще надо от меня?.. Или ему мало этого, что я так мучаюсь. (Приклоняясь к Варваре, рыдает.)
В а р в а р а (громко, чтобы мать слышала). Мы с ног сбились, не знаем, что сделать с ней; а тут еще посторонние лезут! (Делает Борису знак, тот отходит к самому выходу.)
К у л и г и н (выходит на середину, обращаясь к толпе). Ну, чего вы боитесь, скажите на милость! Каждая теперь травка, каждый цветок радуется, а мы прячемся, боимся, точно напасти какой! Гроза убьет! Не гроза это, а благодать! Да, благодать! У вас все гроза! Северное сияние загорится, любоваться бы надобно да дивиться премудрости: "с полночных стран встает заря"", а вы ужасаетесь да придумываете: к войне это или к мору. Комета ли идет, – не отвел бы глаз! Красота! Звезды-то уж пригляделись, все одни и те же, а это обновка; ну, смотрел бы да любовался! А вы боитесь и взглянуть-то на небо, дрожь вас берет! Изо всего-то вы себе пугал наделали. Эх, народ! Я вот не боюсь. Пойдемте, сударь!
Б о р и с. Пойдемте! Здесь страшнее!
Уходят.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же без Бориса и Кулигина.
К а б а н о в а. Ишь какие рацеи развел. Есть что послушать, уж нечего сказать! Вот времена-то пришли, какие-то учители появились. Коли старик так рассуждает, чего уж от молодых-то требовать!
Ж е н щ и н а. Ну, все небо обложило. Ровно шапкой, так и накрыло.
1 - й. Эко, братец ты мой, точно клубком туча-то вьется, ровно что в ней там живое ворочается. А так на нас и ползет, так и ползет, как живая!
2 - й. Уж ты помяни мое слово, что эта гроза даром не пройдет! Верно тебе говорю; потому знаю. Либо уж убьет кого-нибудь, либо дом сгорит, вот увидишь: потому, смотри, какой цвет необнаковенный.
К а т е р и н а (прислушиваясь). Что они говорят? Они говорят, что убьет кого-нибудь.
К а б а н о в. Известно, так городят, зря, что в голову придет.
К а б а н о в а. Ты не осуждай постарше себя! Они больше твоего знают. У старых людей на все приметы есть. Старый человек на ветер слова не скажет.
К а т е р и н а (мужу). Тиша, я знаю, кого убьет.
В а р в а р а (Катерине тихо). Ты уж хоть молчи.
К а б а н.о в а. Ты почем знаешь?
К а т е р и н а. Меня убьет. Молитесь тогда за меня.
Входит Барыня с лакеями. Катерина с криком прячется.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же и Барыня.
Б а р ы н я. Что прячешься? Нечего прятаться! Видно, боишься: умирать-то не хочется! Пожить хочется! Как не хотеться! – видишь, какая красавица. Ха-ха-ха! Красота! А ты молись богу, чтоб отнял красоту-то! Красота-то ведь погибель наша! Себя погубишь, людей соблазнишь, вот тогда и радуйся красоте-то своей. Много, много народу в грех введешь! Вертопрахи на поединки выходят, шпагами колют друг друга. Весело! Старики старые, благочестивые об смерти забывают, соблазняются на красоту-то! А кто отвечать будет? За все тебе отвечать придется. В омут лучше с красотой-то! Да скорей, скорей!
Катерина прячется.
Куда прячешься, глупая? От бога-то не уйдешь! Все в огне гореть будете в неугасимом! (Уходит.)
К а т е р и н а. Ах! Умираю!
В а р в а р а. Что ты мучаешься-то, в самом деле? Стань к сторонке да помолись: легче будет/
К а т е р и н а (подходит к стене и опускается на колени, потом быстро вскакивает). Ах! Ад! Ад! Геенна огненная!
Кабанов, Кабанова и Варвара окружают ее.
Все сердце изорвалось! Не могу я больше терпеть! Матушка! Тихон! Грешна я перед богом и перед вами! Не я ли клялась тебе, что не взгляну ни на кого без тебя! Помнишь, помнишь? А знаешь ли, что я, беспутная, без тебя делала? В первую же ночь я ушла из дому...
К а б а н о в (растерявшись, в слезах, дергает ее за рукав). Не надо, не надо, не говори! Что ты! Матушка здесь!
К а б а н о в а (строго). Ну, ну, говори, коли уж начала.
К а т е р и н а. И все-то десять ночей я гуляла... (Рыдает.)
Кабанов хочет обнять ее.
К а б а н о в а. Брось ее! С кем?
В а р в а р а. Врет она, она сама не знает, что говорит.
К а б а н о в а. Молчи ты! Вот оно что! Ну, с кем же?
К а т е р и н а. С Борисом Григорьичем.
Удар грома.
Ах! (Падает без чувств на руки мужа.)
К а б а н о в а. Что, сынок! Куда воля-то ведет! Говорила я, так ты слушать не хотел. Вот и дождался!
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Декорация первого действия. Сумерки.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Кулигин (сидит на лавочке), Кабанов (идет по бульвару).
К у л и г и н (поет).
Ночною темнотою покрылись небеса.
Все люди для покою закрыли уж глаза... и пр.
(Увидав Кабанова.) Здравствуйте, сударь! Далеко ли изволите?
К а б а н о в. Домой. Слышал, братец, дела-то наши? Вся, братец, семья в расстройство пришла.
К у л и г и н. Слышал, слышал, сударь.
К а б а н о в. Я в Москву ездил, ты знаешь? На дорогу-то маменька читала, читала мне наставления-то, а я как выехал, так загулял. Уж очень рад, что на волю-то вырвался. И всю дорогу пил, и в Москве все пил, так это кучу, что на-поди! Так, чтобы уж на целый год отгуляться. Ни разу про дом-то и не вспомнил. Да хоть бы и вспомнил-то, так мне бы и в ум не пришло, что делается. Слышал?
К у л и г и н. Слышал, сударь.
К а б а н о в. Несчастный я теперь, братец, человек! Так ни за что я погибаю, ни за грош!
К v л и г и н. Маменька-то у вас больно крута.
К а б а н о в. Ну да. Она-то всему и причина. А я за что погибаю, скажи ты мне на милость? Я вот зашел к Дикому, ну, выпили; думал – легче будет, нет, хуже, Кулигин! Уж что жена против меня сделала! Уж хуже нельзя...
К у л и г и н. Мудреное дело, сударь. Мудрено вас судить.
К а б а н о в. Нет, постой! Уж на что еще хуже этого. Убить ее за это мало. Вот маменька говорит: ее надо живую в землю закопать, чтобы она казнилась! А я ее люблю, мне ее жаль пальцем тронуть. Побил немножко, да и то маменька приказала. Жаль мне смотреть-то на нее, пойми ты это, Кулигин. Маменька ее поедом ест, а она, как тень какая, ходит безответная. Только плачет да тает, как воск. Вот я и убиваюсь, глядя на нее.
К у л и г и н. Как бы нибудь, сударь, ладком дело-то сделать! Вы бы простили ей, да и не поминали никогда. Сами-то, чай, тоже не без греха!
К а б а н о в. Уж что говорить!
К у л и г и н. Да уж так, чтобы и под пьяную руку не попрекать. Она бы вам, сударь, была хорошая жена; гляди – лучше всякой.
К а б а н о в. Да пойми ты, Кулигин: я-то бы ничего, а маменька-то... разве с ней сговоришь!..
К у л и г и н. Пора бы уж вам, сударь, своим умом жить.
К а б а н о в. Что ж мне, разорваться, что ли! Нет, говорят, своего-то ума. И, значит, живи век чужим. Я вот возьму да последний-то, какой есть, пропью; пусть маменька тогда со мной, как с дураком, и нянчится.
К у л и г и н. Эх, сударь! Дела, дела! Ну, а Борис-то Григорьич, сударь, что?
К а б а н о в. А его, подлеца, в Тяхту, к китайцам. Дядя к знакомому купцу какому-то посылает туда на контору. На три года его туды.
К у л а г и н. Ну, что же он, сударь?
К а б а н о в. Мечется тоже, плачет. Накинулись мы давеча на него с дядей, уж ругали, ругали, – молчит. Точно дикий какой сделался. Со мной, говорит, что хотите, делайте, только ее не мучьте! И он к ней тоже жалость имеет.
К у л и г и н. Хороший он человек, сударь.
К а б а н о в. Собрался совсем, и лошади уж готовы. Так тоскует, беда! Уж я вижу, что ему проститься хочется. Ну, да мало ли чего! Будет с него. Враг ведь он мне, Кулигин! Расказнить его надобно на части, чтобы знал...
К у л и г и н. Врагам-то прощать надо, сударь!
К а б а н о в. Поди-ка, поговори с маменькой, что она тебе на это скажет. Так, братец Кулигин, все наше семейство теперь врозь расшиблось. Не то что родные, а точно вороги друг другу. Варвару маменька точила-точила, а та не стерпела, да и была такова, – взяла да и ушла.
К у л и г и н. Куда ушла?
К а б а н о в. Кто ее знает. Говорят, с Кудряшом с Ванькой убежала, и того также нигде не найдут. Уж это, Кулигин, надо прямо сказать, что от маменьки; потому стала ее тиранить и на замок запирать. "Не запирайте, – говорит, – хуже будет!" Вот так и вышло. Что ж мне теперь делать, скажи ты мне? Научи ты меня, как мне жить теперь? Дом мне опостылел, людей совестно, за дело возмусь – руки отваливаются. Вот теперь домой иду: на радость, что ль, иду?
Входит Г л а ш а.
Г л а ш а. Тихон Иваныч, батюшка!
К а б а н о в. Что еще?
Г л а ш а. Дома у нас нездорово, батюшка!
К а б а н о в. Господи! Так уж одно к одному! Говори, что там такое?
Г л а ш а. Да хозяюшка ваша...
К а б а н о в. Ну что ж? Умерла, что ль?
Г л а ш а. Нет, батюшка; ушла куда-то, не найдем нигде. Сбились с ног искамши.
К а б а н о в. Кулигин, надо, брат, бежать искать ее. Я, брат, знаешь, чего боюсь? Как бы она с тоски-то на себя руки не наложила! Уж так тоскует, так тоскует, что ах! На нее-то глядя, сердце рвется. Чего же вы смотрели-то? Давно ль она ушла-то?
Г л а ш а. Недавнушко, батюшка! Уж наш грех, недоглядели. Да и то сказать: на всякий час не остережешься.
К а б а н о в. Ну, что стоишь-то, беги?
Глаша уходит.
И мы пойдем, Кулигин!
Уходят.
Сцена несколько времени пуста. С противоположной стороны выходит Катерина и тихо идет по сцене.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
К а т е р и н а (одна) . Нет, нигде нет! Что-то он теперь, бедный, делает? Мне только проститься с ним, а там... а там хоть умирать. За что я его в беду ввела? Ведь мне не легче от того! Погибать бы мне одной! А то себя погубила, его погубила, себе бесчестье – ему вечный покор! Да! Себе бесчестье – ему вечный покор. (Молчание.) Вспомнить бы мне, что он говорил-то? Как он жалел-то меня? Какие слова-то говорил? (Берет себя за голову.) Не помню, все забыла. Ночи, ночи мне тяжелы! Все пойдут спать, и я пойду; всем ничего, а мне – как в могилу. Так страшно в потемках! Шум какой-то сделается, и поют, точно кого хоронят; только так тихо, чуть слышно, далеко-далеко от меня... Свету-то так рада сделаешься! А вставать не хочется: опять те же люди, те же разговоры, та же мука. Зачем они так смотрят на меня? Отчего это нынче не убивают? Зачем так сделали? Прежде, говорят, убивали. Взяли бы да и бросили меня в Волгу; я бы рада была. "Казнить-то тебя, – говорят, – так с тебя грех снимется, а ты живи да мучайся своим грехом". Да уж измучилась я! Долго ль еще мне мучиться? Для чего мне теперь жить? Ну, для чего? Ничего мне не надо, ничего мне не мило, и свет божий не мил! А смерть не приходит. Ты ее кличешь, а она не приходит. Что ни увижу, что ни услышу, только тут (показывает на сердце) больно. Еще кабы с ним жить, может быть, радость бы какую я и видела... Что ж: уж все равно, уж душу свою я ведь погубила. Как мне по нем скучно! Ах, как мне по нем скучно! Уж коли не увижу я тебя, так хоть услышь ты меня издали! Ветры буйные, перенесите вы ему мою печаль-тоску! Батюшки, скучно мне, скучно! (Подходит к берегу и громко, во весь голос.) Радость моя, жизнь моя, душа моя, люблю тебя! Откликнись! (Плачет.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Катерина и Борис.
Б о р и с (не видя Катерины). Боже мой! Ведь это ее голос! Где же она? (Оглядывается.)
К а т е р и н а (подбегает к нему и падает на шею). Увидела-таки я тебя! (Плачет на груди у него.)
Молчание.
Б о р и с. Ну, вот и поплакали вместе, привел бог.
К а т е р и н а. Ты не забыл меня?
Б о р и с. Как забыть, что ты!
К а т е р и н а. Ах, нет, не то, не то! Ты не сердишься?
Б о р и с. За что мне сердиться?
К а т е р и н а. Ну, прости меня! Не хотела я тебе зла сделать; да в себе не вольна была. Что говорила, что делала, себя не помнила.
Б о р и с. Полно, что ты! что ты!
К а т е р и н а. Ну, как же ты? Теперь-то ты как?
Б о р и с. Еду.
К а т е р и н а. Куда едешь?
Б о р и с. Далеко, Катя, в Сибирь.
К а т е р и н а. Возьми меня с собой отсюда!
Б о р и с. Нельзя мне, Катя. Не по своей я воле еду: дядя посылает, уж и лошади готовы; я только отпросился у дяди на минуточку, хотел хоть с местом-то тем проститься, где мы с тобой виделись.
К а т е р и н а. Поезжай с богом! Не тужи обо мне. Сначала только разве скучно будет тебе, бедному, а там и позабудешь.
Б о р и с. Что обо мне-то толковать! Я – вольная птица. Ты-то как? Что свекровь-то?
К а т е р и н а. Мучает меня, запирает. Всем говорит и мужу говорит: "Не верь ей, она хитрая". Все и ходят за мной целый день и смеются мне прямо в глаза. На каждом слове все тобой попрекают.
Б о р и с. А муж-то?
К а т е р и н а. То ласков, то сердится, да пьет все. Да постыл он мне, постыл, ласка-то его мне хуже побоев.
Б о р и с. Тяжело тебе, Катя?
К а т е р и н а. Уж так тяжело, так тяжело, что умереть легче!
Б о р и с. Кто ж это знал, что нам за любовь нашу так мучиться с тобой! Лучше б бежать мне тогда!
К а т е р и н а. На беду я увидала тебя. Радости видела мало, а горя-то, горя-то что! Да еще впереди-то сколько! Ну, да что думать о том, что будет! Вот теперь тебя видела, этого они у меня не отнимут; а больше мне ничего не надо. Только ведь мне и нужно было увидать тебя. Вот мне теперь гораздо легче сделалось; точно гора с плеч свалилась. А я все думала, что ты на меня сердишься, проклинаешь меня...
Б о р и с. Что ты, что ты!
К а т е р и н а. Да нет, все не то я говорю; не то я хотела сказать! Скучно мне было по тебе, вот что, ну, вот я тебя увидала...
Б о р и с. Не застали б нас здесь!
К а т е р и н а. Постой, постой! Что-то я тебе хотела сказать... Вот забыла! Что-то нужно было сказать! В голове-то все путается, не вспомню ничего.
Б о р и с. Время мне, Катя!
К а т е р и н а. Погоди, погоди!
Б о р и с. Ну, что же ты сказать-то хотела?
К а т е р и на. Сейчас скажу. (Подумав.) Да! Поедешь ты дорогой, ни одного ты нищего так не пропускай, всякому подай да прикажи, чтоб молились за мою грешную душу.
Б о р и с. Ах, кабы знали эти люди, каково мне прощаться с тобой! Боже мой! Дай бог, чтоб им когда-нибудь так же сладко было, как мне теперь. Прощай, Катя! (Обнимает и хочет уйти.) Злодеи вы! Изверги! Эх, кабы сила!
К а т е р и н а. Постой, постой! Дай мне поглядеть на тебя в последний раз. (Смотрит ему в глаза.) Ну, будет с меня! Теперь бог с тобой, поезжай. Ступай, скорее ступай!
Б о р и с (отходит несколько шагов и останавливается). Катя, нехорошо что-то! Не задумала ли ты чего? Измучусь я дорогой-то, думавши о тебе.
К а т е р и н а. Ничего, ничего. Поезжай с богом!
Борис хочет подойти к ней.
Не надо, не надо, довольно!
Б о р и с (рыдая). Ну, бог с тобой! Только одного и надо у бога просить, чтоб она умерла поскорее, чтоб ей не мучиться долго! Прощай! (Кланяется.)
К а т е р и н а. Прощай!
Борис уходит. Катерина провожает его глазами и стоит несколько времени задумавшись.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
К а т е р и н а (одна). Куда теперь? Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу – все равно. Да, что домой, что в могилу!.. что в могилу! В могиле лучше... Под деревцом могилушка... как хорошо!.. Солнышко ее греет, дождичком ее мочит... весной на ней травка вырастет, мягкая такая... птицы прилетят на дерево, будут петь, детей выведут, цветочки расцветут: желтенькие, красненькие, голубенькие... всякие (задумывается), всякие... Так тихо, так хорошо! Мне как будто легче! А о жизни и думать не хочется. Опять жить? Нет, нет, не надо... нехорошо! И люди мне противны, и дом мне противен, и стены противны! Не пойду туда! Нет, нет, не пойду... Придешь к ним, они ходят, говорят, а на что мне это? Ах, темно стало! И опять поют где-то! Что поют? Не разберешь... Умереть бы теперь... Что поют? Все равно, что смерть придет, что сама... а жить нельзя! Грех! Молиться не будут? Кто любит, тот будет молиться... Руки крест-накрест складывают... в гробу? Да, так... я вспомнила. А поймают меня да воротят домой насильно... Ах, скорей, скорей! (Подходит к берегу. Громко.) Друг мой! Радость моя! Прощай!
(Уходит.)
Входят Кабанова,Кабанов, Кулигин и работник с фонарем.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Кабанов, Кабанова и Кулигин.
К у л и г и н. Говорят, здесь видели.
К а б а н о в. Да это верно?
К у л и г и н. Прямо на нее говорят.
К а б а н о в. Ну, слава богу, хоть живую видели-то.
К а б а н о в а. А ты уж испугался, расплакался! Есть о чем. Не беспокойся: еще долго нам с ней маяться будет.
К а б а н о в. Кто ж это знал, что она сюда пойдет! Место такое людное. Кому в голову придет здесь прятаться.
К а б а н о в а. Видишь, что она делает! Вот какое зелье! Как она характер-то свой хочет выдержать!
С разных сторон собирается народ с фонарями.
О д и н и з н а р о д а. Что, нашли?
К а б а н о в а. То-то что нет. Точно провалилась куда.
Н е с к о л ь к о г о л о с о в. Эка притча! Вот оказия-то! И куда б ей деться!
О д и н и з н а р о д а. Да найдется! Другой. Как не найтись! Третий. Гляди, сама придет.
К у л и г и н (с берега). Кто кричит? Что там?
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же, без Кулигина.
К а б а н о в. Батюшки, она ведь это! (Хочет бежать.)
Кабанова удерживает его за руку.
Маменька, пустите, смерть моя! Я ее вытащу, а то так и сам... Что мне без нее!
К а б а н о в а. Не пущу, и не думай! Из-за нее да себя губить, стоит ли она того! Мало она нам страму-то наделала, еще что затеяла!
К а б а н о в. Пустите!
К а б а н о в а. Без тебя есть кому. Прокляну, коли пойдешь!
К а б а н о в (падая на колени). Хоть взглянуть-то мне на нее!
К а б а н о в а. Вытащат – взглянешь.
К а б а н о в (встает. К народу). Что, голубчики, не видать ли чего?
1 - й. Темно внизу-то, не видать ничего.
Шум за сценой.
2 - й. Словно кричат что-то, да ничего не разберешь.
1 - й. Да это Кулигина голос.
2 - й. Вон с фонарем по берегу ходят.
1 - й. Сюда идут. Вон и ее несут.
Несколько народу возвращается.
О д и н и з в о з в р а т и в ш и х с я. Молодец Кулигин! Тут близехонько, в омуточке, у берега с огнем-то оно в воду-то далеко видно; он платье и увидал и вытащил ее.
К а б а н о в. Жива?
Д р у г о й. Где уж жива! Высоко бросилась-то: тут обрыв, да, должно быть, на якорь попала, ушиблась, бедная! А точно, ребяты, как живая! Только на виске маленькая ранка, и одна только, как есть одна, капелька крови.
Кабанов бросается бежать; навстречу ему Кулагин с народом несут Катерину.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Те же и К у л и г и н.
К у л и г и н. Вот вам ваша Катерина. Делайте с ней, что хотите! Тело ее здесь, возьмите его; а душа теперь не ваша: она теперь перед судией, который милосерднее вас! (Кладет на землю и убегает.)
К а б а н о в (бросается к Катерине). Катя! Катя!
К а б а н о в а. Полно! Об ней плакать-то грех!
К а б а н о в. Маменька, вы ее погубили, вы, вы, вы...
К а б а н о в а. Что ты? Аль себя не помнишь? Забыл, с кем говоришь?
К а б а н о в. Вы ее погубили! Вы! Вы!
К а б а н о в а (сыну). Ну, я с тобой дома поговорю. (Низко кланяется народу.) Спасибо вам, люди добрые, за вашу услугу!
Все кланяются.
К а б а н о в. Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться! (Падает на труп жены.)
В. Дорошевич
Жизнь или смерть!
Трагедия в 2-х действиях с прологом и эпилогом,
соч. H.H. Тимковского и В.М. Дорошевича
Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина. Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары). Трагедия эта служит продолжением пьесы "Дело жизни". Представляется по ночам. Начинается в час ночи. Окончание около 7 часов утра.
Действующие лица:
Гаврила Гаврилович Народников. Маркс Марксович Марксистов. Анна, -- Народникова жена. Татьяна -- Народникова дочь. Доктор, акушерка -- они же ангелы. 1-й помещик, 2-й помещик -- они же черти. Г-н Тимковский, автор пьесы "Дело жизни". Зритель -- попал в театр. Капельдинер -- много пьес на своем веку видал. Ляки, бяки и паиньки, голуби чистотой и нравственные арапы.
Малый театр. В зрительном зале сидит один человек.
Г-н Тимковский (со сцены. Наставительно): -- Ученье (с просветительным л и цом) -- свет. Неученье (мрачно сдвигает брови) -- тьма. (Убежденно). Мрак есть зло! (Сжимая кулаки). С мраком надо бороться! Зритель (вынимая часы. Болезненно): -- Николай Иванович! Половина первого! Ей-Богу, половина первого! Г-н Тимковский (поднимая палец): -- С невежеством, говорю я, надо бороться! (С глубокой уверенностью). Мужика надо лечить! Лекарства помогают в болезнях. Скрипку ценят по тону. И в рубище почтенна добродетель. Зритель (вскакивая): -- Николай Иванович!!! Зачем же вы мне этого раньше не сказали? Вы могли мне это сказать в восемь часов. Теперь-с тридцать пять минут первого-с! Я ухожу! (Идет). Г-н Тимковский (вне себя): -- Держи его! Спеленать каналью! К креслу его прибинтовать! Капельдинер (прибинтовывая зрителя к креслу марлей): -- Не препятствуйте, господин! Готово! Г-н Тимковский (подходя ближе, тихо и умиленно): -- Деревню любить нужно! Деревня темна. Ее учить нужно! Деревню лечить нужно. Ее любить нужно, -- деревню-то, говорю я. Деревню! Зритель (привязанный. С помутившимися глазами): -- Ненавижу я вашу деревню! Ненавижу! Я сейчас в провинцию поеду! Я деревню сожгу! Я им эпидемию пушу! Я оспу им привью! Я такое сделаю, такое... (Корчится в судорогах). Г-н Тимковский (подходя еще ближе): -- Любить ее надо, деревню! (Наклон я ясь над зрителем, проникновенно): Жалеть ее надо! Жалеть! Зритель (впадая в беспамятство) : -- Уб...ью, де...рев...ню уб... Капельдинер: -- Кажется, кончились. Г-н Тимковский (стучит обмершему пальцем в лоб). -- Ученье -- свет, а неученье -- тьма. С невежеством надо бороться. Мрак вреден, свет полезен. (Сл ы шен тихий стон). Я тебя начиню, ракалью! (Нагибается обмершему к уху и ше п чет). Скрипку ценят по тону. И в рубище почтенна добродетель. Капельдинер (шатаясь): -- Мне дурно. Г-н Тимковский (Смотрит на него орлом. Ударяя себя обеими руками в грудь): -- Дважды два -- четыре! Что ты можешь на это возразить? Занавес быстро падает. Из-за занавеса слышно: "Трижды три -- девять!".
Действие I.
Красивое местоположение. Ложбинка. С одной стороны деревня, с другой -- фабрика, посередине -- стол. На столе книги и медикаменты. Акушерка (входя, радостно): -- У бабы Матрены сейчас тройню приняла. Целую тройню! (Восторженно). "Сейте разумное, доброе, вечное!" Доктор (поправляя очки) : -- Сейте. Акушерка: -- А что бы мужику Калистрату дать? У него сорок два и четыре.. Доктор (поправляя очки): -- Дайте ему хинину. (Подает ей порошок). "Сейте разумное, доброе, вечное!" Пожимают друг другу руки и уходят рука об руку. 1-й помещик (входя): -- Мужика-с драть нужно! 2-й помещик: -- Драть, да из "Гражданина" приговаривать: "Не мужичествуй! Не мужичествуй!" Принудительно ему в это самое время "Гражданин" читать! Еще неизвестно, что подействительней! 1-й помещик: -- Ели сейчас у Маркса Марксовича Марксистова человека! 2-й помещик: -- Вкусно? 1-й помещик (целуя пальчики): -- Соус какой! И ведь что бы, казалось? Простой деревенский человек. А до какой он его мягкости довел! Нежности! 2-й помещик. -- Да, уж так приготовить мужика, как Маркс Марксович Марксистов, никто не приготовит! 1-й помещик: -- Да я вам все сейчас расскажу, как мужика сделать мягче! (Садятся в сторонке и с упоением говорят. По временам только доносится: "Ст у день из человеческой губы!" "Л почку ему зажарить!" И поцелуи пальчиков). Татьяна (Народникова дочь, выходя из-за фабричной трубы в большой заду м чивости. Она все слышала): -- "Никто так не сумеет приготовить мужика, как Маркс Марксович"... А отец! (С глубоким вздохом) Бедный отец! Всю жизнь ты хочешь приготовить мужика, и у тебя ничего не выходит! Входят Марксистов и Анна, Народникова жена. Анна (в нерешительности): -- А муж говорит, что деревню надо любить! Марксистов (он с зубочисткой): -- А по-моему, деревню нужно ненавидеть. Анна (со вздохом): -- Ах, как вы это справедливо говорите! Марксистов (с увлечением): -- Я сам мужика люблю. Например, под кислым соусом. Жареный на фабричном котле русский мужик! Могу сказать: "Люблю отчизну я, но странною любовью". Анна (качая головой, но не без нежности): -- Людоед! Марксистов: -- Людоед, -- и горжусь этим! (Смотрит на нее так, как умеет смотреть только один г. Южин). Послушайте, уедем со мной, а?! За границу, -- и будем жить припеваючи. Вы на рояли играть будете. А я вам буду припевать! Анна (колеблясь): -- А у вас есть голос? Марксистов: -- Все есть! Анна: -- Поедемте. Уходят. Татьяна (выбегая): -- Мать пошла с Марксистовым... Марксистов (возвращаясь один): -- Здравствуйте,Танюша! Татьяна (с ужасом): -- Я вас боюсь! Марксистов: -- А вы когда сердитесь, -- у вас на лбу этакая складочка, как у мамаши вашей! (На лице у него "этакое рассуждение"). Ужасно вы на свою мамашу похожи! (Смотрит на нее так, как во всем мире может смотреть только один г. Южин. И уходит). Татьяна (схватываясь за сердце и качаясь на ногах): -- Ах! Доктор (входит. Подает ей руку. Дружески): -- Сейте разумное... Татьяна: -- Ах, отстаньте вы от меня с вашим разумным! (Вне себя). Не хочу я сеять! (Топает ногами). Не хочу, не хочу, не хочу! Доктор (поправляя очки): -- Чего ж вы хотите? Татьяна. -- Я жать хочу! Понимаете вы, -- жать. Довольно папаша всю жизнь просеял! Я жать хочу! Жить и жать, жать и жить. Доктор (поправляя очки): -- Пойти кому-нибудь нарыв разрезать! (Уходит, повторяя, чтоб не забыть: "Сейте разумное, доброе, вечное"). Татьяна (вне себя): -- Маркс! Маркс! Маркс! (Обнимает фабричную трубу и целует ее). Маркс! (В рыданиях уходит). Народников (выходя из кустов. Он все слышал, но у Марксистова на него вексель, и он не хотел показываться кредитору на глаза. С отчаянием): -- Да что ж это такое? А? Все взял, все покорил, все ему принадлежит! Мужиков развратил; на гармонии играют! Он на моей жене женится! Он на моей дочери женится! (Хватаясь за голову). Он на мне еще женится! (В безумии). Нет! Пускай уж лучше жена с ним бежит! (Кричит вслед Марксистову). Увозите мою жену! Богом вас молю: увозите! (В рыданиях падает). 1-й помещик (второму): -- А особливо хорошо, ежели ему уши мелко порубить, да с лучком...Занавес.
Действие II.
Комната у Народникова. Мебель. На мебели печати. Татьяна и Анна. Татьяна: -- Ты, мама, сегодня уезжаешь? Анна: -- С любовником, дочка, уезжаю. Татьяна: -- А хорошо, должно быть, уезжать с любовником? Анна: -- Очень приятно. Татьяна (в задумчивости): -- Странно, однако, он мне что-то говорил. Анна: -- И вовсе неправда. И вовсе не тебе, а мне. "Ваши, -- говорит, достоинства, Анна Родионовна"... Татьяна: -- Ах, маменька, он это мне говорил. "У вас, -- говорит, -- складочка!" Анна: -- Вечно спорит, несносная девчонка. Это мне он про складочку: "В ваших, -- говорит, -- бровях складочка!" И при этом так на меня посмотрел! Татьяна: -- Он и на меня так посмотрел! Анна: -- Ну, вот важность, что посмотрел! Мимоходом! "Дай, думает, я и на нее посмотрю!" Татьяна (в слезах): -- Мама, это уж из "Ревизора". Народников (входя с Марксистовым. Старается быть веселым): -- А вот и Маркс Марксович! Заехал к нам! Не забыл обещания. Все, душечка, тебя увезти хочет. Ну, счастливого вам, господа, пути! Играйте на рояле, нас не забывайте! А если тебе, Анна, надоест за границей на рояле играть, -- ты имей в виду, пожалуйста, ко мне! Непременно! Буду очень рад! Во всякое время! Марксистов (кланяясь): -- Ваши гости! Ваши гости! Анна (поворачиваясь): -- Я не еду! Народников (растерянно): -- Как не едешь? Все уложили. Анна: -- А так -- не поеду и не поеду! Вот и весь сказ! Марксистов (демонически): -- "Опять один! Опять я сир!" (Вынимает из ка р мана вексель Народникова и рвет). Вот твой вексель. Народников (недовольно): -- Что ж это ты, Маркс Марксович, все мои векселя рвешь? Какую моду взял! Я новый напишу, а ты опять разорвешь. Ведь, этак я, брат, на одну вексельную бумагу разорюсь! Марксистов: -- Прощайте! (Уходит). Народников (потираяруки): -- Вот и умница, Анна, что не поехала. Осталась! Заживем теперь отлично. Сеять будем! Анна (при слове "сеять" посмотрела на него с ужасом). Народников: -- Сеять разумное, доброе, вечное... Анна (трясясь всем телом, глаза безумные): -- Опять сеять? Мало ты сеял! Изверг ты сеяный! Народников: -- Деревню любить надо... Анна: -- Ненавижу! Нена... (За кулисами вопли ужаса). Г-н Тимковский (высовываясь из ложи): -- Что там случилось? Капельдинер: -- Зритель отбинтовался. Побежал, деревню поджег! Народников: -- Деревня горит! Деревню любить нужно! Деревню тушить нужно! Что же ты, Анна! Таня? Татьяна (в исступлении): -- Пусть она горит, ваша деревня! Ненавижу! Ненавижу! Народников (в растерянности): -- Вот так посеял любовь к деревне! Один народу мешать пойду! (Уходит). Татьяна (вслед ему): -- Нет, стой, отец! И я бегу тушить! Дай мне кишку -- залить народное бедствие. (Надевает пожарную каску). Да здравствует женская пожарная команда! (Убегает). Анна (садится за рояль. Глаза у Анны вылезли из орбит и безумны. Она дико хохочет и начинает играть. Пожар пылает, Анна играет). Сам г. Тимковский (высовываясь из ложи и в ужасе показывая на нее пал ь цем): -- Нероница!Занавес.
7 часов утра. Коридор Малого театра. Зритель (в изнеможении): -- Капельдинер, калоши! Где ты посеял мои калоши? Капельдинер (в умоисступлении, беспамятстве и безумии): -- "Сейте разумное, доброе, вечное"... (Разбрасывает калоши во все стороны). Г-н Тимковский (потирая руки): -- Усвоили! Я: -- Еще никогда такие хорошие слова не были так скверно произносимы, как в этой пьесе.КОММЕНТАРИИ
Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том "Сцена" девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905--1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы. Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве "Петроград" небольшую книжечку "Старая театральная Москва" (Пг.--М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы -- очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания ("Рассказы и очерки", М., "Московский рабочий", 1962, 2-е изд., М., 1966; Избранные страницы. М., "Московский рабочий", 1986; Рассказы и очерки. М., "Современник", 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти "возвраты" вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется "история с полтавским помещиком". Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, "швов" не только не видно, -- впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: "Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми; все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований... Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге -- сам Дорошевич, как журналист и литератор". В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран "средний вариант" -- сохранен и кугелевский "монтаж", и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях. Тем не менее за пределами и "кугелевского" издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя. В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник "Старая театральная Москва", целиком включен восьмой том собрания сочинений "Сцена". Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики -- "Одесского листка", "Петербургской газеты", "России", "Русского слова". Примечания А.Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев. Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, "неправильного" синтаксиса Дорошевича, его знаменитой "короткой строки", разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.
СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
Старая театральная Москва. -- В.М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А.Р. Кугеля. Пг.--М., "Петроград", 1923. Литераторы и общественные деятели. -- В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1905. Сцена. -- В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1907. ГА РФ -- Государственный архив Российской Федерации (Москва). ГЦТМ -- Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва). РГАЛИ -- Российский государственный архив литературы и искусства (Москва). ОРГБРФ -- Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва). ЦГИА РФ -- Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).ЖИЗНЬ или СМЕРТЬ!
Трагедия в 2-х действиях, с прологом и эпилогом
Соч. Н.И. Тимковского и В.М. Дорошевича
Впервые -- "Русское слово", 1903, 15 октября, No 282. ...служит продолжением пьесы "Дело жизни". -- Пародия опубликована через день после премьеры пьесы Н.И. Тимковского в Малом театре, состоявшейся 13 октября 1903 г. Сейте разумное, доброе, вечное! -- Цитата из стихотворения Н.A. Некрасова "Сеятелям" (1877). "Гражданин" -- политический и литературный журнал консервативного направления, издавался в Петербурге в 1872--1914 гг. Основателем и издателем был князь В.П. Мещерский Люблю отчизну я, но странною любовью -- цитата из стихотворения М.Ю. Лермонтова "Родина" (1841). Нероница! -- Здесь: последовательница римского императора Нерона, устроившего грандиозный пожар Рима.
Какие драматургические средства и как помогают автору раскрыть характеры героев в приведенном фрагменте?
Кулигин. За что, сударь Савел Прокофьич, честного человека обижать изволите?
Дикой. Отчет, что ли, я стану тебе давать! Я и поважней тебя никому отчета не даю. Хочу так думать о тебе, так и думаю. Для других ты честный человек, а я думаю, что ты разбойник, вот и все. Хотелось тебе это слышать от меня? Так вот слушай! Говорю, что разбойник, и конец! Что ж ты, судиться, что ли, со мной будешь? Так ты знай, что ты червяк. Захочу - помилую, захочу - раздавлю.
Кулигин. Бог с вами, Савел Прокофьич! Я, сударь, маленький человек, меня обидеть недолго. А я вам вот что доложу, ваше степенство: «И в рубище почтенна добродетель!»
Дикой. Ты у меня грубить не смей! Слышишь ты!
Кулигин. Никакой я грубости вам, сударь, не делаю; а говорю вам потому, что, может быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать. Силы у вас, ваше степенство, много; была б только воля на доброе дело. Вот хоть бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем мы громовых отводов.
Дикой (гордо). Все суета!
Кулигин. Да какая же суета, когда опыты были?
Дикой. Какие-такие там у тебя громовые отводы?
Кулигин. Стальные.
Дикой (с гневом). Ну, еще что?
Кулигин. Шесты стальные.
Дикой (сердясь более и более). Слышал, что шесты, аспид ты этакой; да еще-то что? Наладил: шесты! Ну, а еще что?
Кулигин. Ничего больше.
Дикой. Да гроза-то что такое, по-твоему, а? Ну, говори.
Кулигин. Электричество.
Дикой (топнув ногой). Какое еще там елестричество! Ну, как же ты не разбойник! Гроза-то нам в наказание посылается, чтобы мы чувствовали, а ты хочешь шестами да рожнами какими-то, прости господи, обороняться. Что ты, татарин, что ли? Татарин ты? А, говори! Татарин?
Кулигин. Савел Прокофьич, ваше степенство, Державин сказал:
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю.
Дикой. А за эти слова тебя к городничему отправить, так он тебе задаст! Эй, почтенные, прислушайте-ко, что он говорит!
Кулигин. Нечего делать, надо покориться! А вот когда будет у меня миллион, тогда я поговорю. (Махнув рукой, уходит.)
Дикой. Что ж ты, украдешь, что ли, у кого! Держите его! Этакой фальшивый мужичонко! С этим народом какому надо быть человеку? Я уж не знаю. (Обращаясь к народу). Да вы, проклятые, хоть кого в грех введете! Вот не хотел нынче сердиться, а он, как нарочно, рассердил- таки. Чтоб ему провалиться! (Сердито). Перестал, что ль, дождик-то?
1-й. Кажется, перестал.
Дикой. Кажется! А ты, дурак, сходи да посмотри. А то - кажется!
1-й (выйдя из-под сводов). Перестал!
Явление третье
Варвара и потом Борис.
Варвара. Кажется, он!
Борис (проходит в глубине сцены). Сс-сс!
Борис (оглядывается). Поди сюда. (Манит рукой.)
Борис (входит). Что нам с Катериной-то делать? Скажи на милость!
Борис. А что?
Варвара. Беда ведь, да и только. Муж приехал, ты знаешь ли это? И не ждали его, а он приехал.
Борис. Нет, я не знал.
Варвара. Она просто сама не своя сделалась!
Борис. Видно, только я и пожил десяток деньков, пока его не было. Уж теперь не увидишь ее!
Показать текст целиком
Автор раскрывает характеры героев при помощи нескольких драматургических средств. В первую очередь героев характеризует их речь: Дикой употребляет жаргонизмы и просторечные слова («дурак», «рыло»), всю его речь можно назвать грубой и излишне эмоциональной, что соответствует его характеру. Кулигин же, наоборот, разговаривает вежливо и грамотно, цитируя при этом Державина, что говорит об обра
