Главная > Измена жены > Роман белые одежды кто автор. Человек в эпоху сталинизма (По роману В


Роман белые одежды кто автор. Человек в эпоху сталинизма (По роману В




Пересказ сюжета романа Дудинцева «Белые одежды»

Роман Владимира Дудинцева "Белые одежды" является попыткой заглянуть в бесконечность человеческой души, дать критерии для распознания добра и зла. Сам автор так пишет о своей книге: "В романе "Белые одежды" я хочу сорвать маски, под которыми прячется зло. Поразить его в самое чувствительное место. Мне хотелось бы вооружить хорошего человека безошибочными критериями для распознавания добра и зла или, как сказал мой читатель, создать инструментарий добра".

Добро - это деятельное сострадание, способность принять чужие страдания на себя и активно противодействовать злу. Добро - это служение идеалу, истине. Один из героев романа говорит так: "Счастье - в тебе. Когда положишь свою плоть, чтоб напитать близких... Прольешь кровь, переплывешь море страданий... Вылезешь на берег еле живой... Тут счастье само тебя найдет, не помышляющего о нем".

Напротив, зло бесперспективно, хотя и маскируется под добро. В романе показаны гонения на генетиков со стороны лжеученых (академик Рядно, его "левая рука" Саул Брузжак, Краснов, Шамкова и др.). Разгул темных сил напоминает жуткие времена инквизиции, охоту на ведьм. Во дворе провинциального института горят книги последователей Менделя...

Ученые-генетики по-разному борются за настоящую науку: профессор Хейфиц уходит из института, академик Посошков кончает жизнь самоубийством, Иван Ильич Стригалев долгое время работает в подполье и в конце концов попадает в тюрьму по доносу агента-осведомителя Краснова. Федор Иванович Дежкин - главный герой романа - начинает как искренний сторонник Рядно, но вскоре убеждается в правильности генетического подхода, тайно помогает генетикам. Жизнь Дежкина полна лишений. Герою приходится бежать от преследователей. Усилия мужественного ученого не пропадают даром. Удается вырастить новый сорт картофеля, работу над которым начал Стригалев. Не капитулирует перед злом и полковник Свешников.

В роман входит тема возмездия. Рядно и его сообщники обречены на историческое забвение. На похороны "народного академика" не приходят даже близкие его "соратники". Напротив, судьба Федора Ивановича Дежкина, выдавившего из себя раба, складывается счастливо. Он встречается с Леной, которая становится его женой, растит двух детей. Добрая память потомков - высшая награда ученому за его мужество, за активное противодействие злу.

Роман В. Дудинцева «Белые одежды» увидел свет через тридцать лет после написания. А когда он наконец был опубликован, автор получил Государственную премию. Сейчас, возможно, нам покажется странным, что за искренность рассказа о действительности, за правду произведение постигла такая тяжелая участь в начале пути. Роман «Белые одежды» открывает те страницы истории, которые раньше не были известны людям.

Из этой книги мы узнаем о жизни и работе ученых-биологов, занимающихся очень полезным для всех делом - выведением новых сортов картофеля. Но, увы, их работа не согласуется с «наукой», одобренной партийным руководством, главным представителем которой в романе выступает академик Рядно, а в реальной жизни - Лысенко. Тех, кто не поддерживал их идеи, объявляли «врагами народа». Вот в такой обстановке работали Иван Ильич Стригалев и его настоящие друзья и помощники.

Сразу возникает вопрос: почему людям приходилось скрывать полезную работу, бояться из-за нее быть сосланными или расстрелянными? Но жизнь тогда словно определялась другими законами. Сложный путь их понимания и обдумывания прошел главный герой романа Федор Иванович Дежкин. Его жизнь - это не просто смена взглядов от поддержки позиций академика Рядно до полного научного и духовного соединения со Стригалевым и его друзьями. Путь Дежкина - путь поиска истины в том противоречивом мире. Этот поиск сложен.

Еще когда Федор Иванович был ребенком, его учили говорить только правду, всегда быть искренним. Чистая детская душа верила этому, пока жизнь не научила героя самостоятельно оценивать свои поступки и действия других. Взрослея, он начинает понимать, что в окружающем его мире искренность далеко не всегда служит добру. Чаще всего как раз наоборот. Для защиты истины Дежкину не раз приходилось скрывать свои настоящие взгляды и играть роль убежденного сторонника академика Рядно. Только такое поведение помогало ему противостоять миру подлости, лжи и доносов. Но в главных вопросах герой не пойдет на компромисс со своей совестью, понимая, что нельзя закрывать чем-либо «белые одежды», истину, потому что, «когда придет время снять это что-нибудь, белых одежд там и не будет».

Эпиграфом к роману автор взял вопрос из Откровения Иоанна Богослова: «Сии, облеченные в белые одежды, - кто они и откуда пришли?» Действительно, кто же они? Думаю, это Дежкин, Стригалев, полковник Свешников, их настоящие друзья - все, кто не менял своих взглядов под давлением обстоятельств, служил вечной истине, добру. Их интересуют не слова, а результат, к которому они стремятся.

Ради нескольких лет относительно спокойной работы Стригалев даже отдает Рядно свой новый сорт картофеля. Герои настолько честны, бескорыстны, преданы своему делу, что они кажутся святыми и выделяются на фоне завистливых, властолюбивых людей своими «белыми одеждами». Сложно сохранить их чистоту среди черного, жестокого мира. Но героям это удается.

И на высшем суде именно по белым одеждам можно будет узнать настоящих людей. По-моему, именно такой смысл вложил автор в название романа.

Но далеко не все герои этого произведения в «белых одеждах». Ведь многие люди искали в жизни другое, стремились к власти, к славе любыми путями. Бесчестные и жестокие поступки Краснова, Рядно, Ассикритова нечем оправдать, потому что целью их была личная выгода. Но те блага, которые нужны были им, - временные. «Добро... сегодня для многих звучит как трусость, вялость, нерешительность, подлое уклонение от обязывающих шагов», - замечает Дежкин. И очень немногие люди понимали, что все это - «путаница, накрученная тихим злом, чтоб легче было действовать», поэтому выбор между добром и злом каждый делал по-своему.

Проходило время, и факты брали верх над ложной теорией, побеждала истина. Все становилось на свои места. Не удалось защитить диссертацию Анжеле Шамковой, поддерживавшей взгляды Рядно, из-за подведения результатов под теорию. Около самого академика на заседаниях остаются пустые кресла. Помня его прошлое, никто уже не хочет составлять ему компанию. «Если ты считаешь, что наука - это значит отправлять людей... ты знаешь куда... Таким биологом я не был», - говорит ему бывший соратник, отрекаясь от его идей. А сам Рядно не понимает, почему он терпит поражение, если раньше имел огромную поддержку.

Роман «Белые одежды» еще раз показывает, что человек должен опираться в жизни только на истину, сохранять свои духовные ценности независимо от мнения большинства. Только тогда он остается личностью.

  • Не поскупись на холод ссылок
  • и мрак отринутых страстей,
  • но дай исполнить все,
  • что в силах, но душу по миру рассей

пишет поэт Б. А. Чичибабин в стихотворении «Молитва». Наверное, эти слова вполне искренне могли произнести все настоящие люди. Судьбы многих из них сложились трагически. Но то, во что они вложили душу, осталось. Многие достижения науки сохранились и получили свое дальнейшее развитие даже в самые суровые годы благодаря самоотверженной работе настоящих ученых. Но Дежкин, Стригалев и их друзья - герои не только того времени. Для многих они могут стать примером и сейчас. поможет внимательному читателю найти истину и сделать нравственный выбор в сложных жизненных ситуациях.

О жизни и работе учёных-биологов. Основан на реальном конфликте между «народным академиком» Лысенко , пытавшимся использовать послевоенные трудности государства для достижения личной власти, с помощью репрессий насаждавшим псевдонаучные теории, в будущем получившие название Лысенковщина , и учёными - сторонниками «классической» генетики. Роман издан в 1986 году, спустя тридцать лет с момента своего завершения, и отмечен Государственной премией СССР в 1988 году.

Сюжет

Часть I

Действие романа начинается осенью 1948 года, вскоре после августовской сессии ВАСХНИЛ . Главный герой, Фёдор Иванович Дежкин, приезжает в небольшой город, где находится сельскохозяйственный институт. Вместе со старшим коллегой, Василием Степановичем Цвяхом, он должен проверить, «перестроились» ли сотрудники кафедры генетики и селекции и поддерживают ли новое мичуринское учение. Кроме того, непосредственный начальник Дежкина академик Рядно, располагает информацией, что в городе существует «кубло», где научные сотрудники, аспиранты и студенты подпольно занимаются запрещённой наукой.

Когда-то Дежкин учился в этом институте, поэтому в этом городе у него есть знакомые: его бывший преподаватель академик Посошков, поэт Иннокентий Кондаков, бывшая артистка оперетты Антонина Прокофьевна Туманова, полковник НКВД Михаил Порфирьевич Свешников. С каждым он встречается вскоре после приезда.

На следующий день после приезда Дежкин знакомится с сотрудниками кафедры генетики и селекции: заведующим кафедры профессором Натаном Михайловичем Хейфецем, заведующим лабораторией Иваном Ильичом Стригалёвым, получившим прозвище «Троллейбус», очаровательным научным сотрудником Леночкой Блажко, цитологами Вонлярлярскими. Вечером его приглашает к себе Туманова, у которой собирается компания из сотрудников проблемной лаборатории. Они обсуждают вопрос, что такое добро, и Дежкин заявляет, что «добро есть страдание», потому что желание сделать доброе дело возникает при виде страданий другого человека. Цвях вспоминает любимую цитату своего отца: "Сии, облеченные в белые одежды, - кто они и откуда пришли? Они пришли от великой скорби " .

Во время проверки Дежкин уличает Краснова и Ходерякина, сторонников Рядно, в фальсификации результатов. Успешные работы Стригалёва выглядят, на первый взгляд, соответствующими утверждённой науке, но Дежкин вслух обращает внимание, что они начались вестись за полгода до августовской сессии ВАСХНИЛ.

На собрании института Цвях делает доклад о выводах комиссии. Они содержат лишь мягкую критику не «перестроившегося» профессора Хейфеца и пожелание укрепить кафедру парой «правильных» учёных, которые бы помогли «осознать ошибки». Однако благоприятное решение комиссии не спасает опальных генетиков. Аспирантка Стригалёва Анжела Шамкова, по наущению ректора Варичева и сотрудницы института Анны Богумиловны Побияхо, делает доклад, в котором доносит на своего научного руководителя. Она сообщает, что в лаборатории было два журнала: один фальшивый, соответствующий мичуринской науке, а другой, настоящий, генетический. Стригалёв вынужден признать, что занимается запрещённой наукой, отречься от неё он отказывается. Хейфец, потрясённый царящей подлостью заявляет, что не хочет работать в подобном коллективе.

На следующий день выходит приказ, в котором Дежкин назначается исполняющим обязанностей заведующего кафедрой генетики и селекции и заведующего проблемной лабораторией. Стригалёв и Хейфец уволены из института. На хоздворе сжигают классические учебники по генетике и портреты учёных-генетиков.

Дежкин приходит домой к Стригалёву. Тот рассказывает, как с помощью колхицина получил в своё время новый сорт картофеля «Майский цветок» и отдал авторство Рядно за право спокойно работать. Дежкин поражён фактом знакомства Стригалёва и Рядно, как и тем, что сорт, за который он чтил академика, на самом деле создан другим человеком. Он окончательно переходит на сторону генетиков. Через некоторое время Стригалёв посвящает его в свою тайну: он работает над новым очень перспективным сортом картофеля, который должен быть получен гибридизацией существующего сорта с диким видом картофеля «Солянум Контумакс». Добиться гибридизации естественным путём невозможно, исходное родительское растение Контумакса - полиплоид, полученный при помощи того же колхицина. Дело почти сделано и очень важно, чтобы был человек, который доведёт дело до конца, случись что, и не позволит Рядно завладеть новым сортом.

Параллельно всему происходящему у Дежкина и Леночки завязывается роман. Однако Дежкина тревожит, что Леночка всё время куда-то ходит, не говоря куда.

В институт приезжает академик Рядно и даёт своему «сынку» Дежкину задание: получить из «наследства» Троллейбуса новый сорт.

Часть II

Дежкин и Леночка решают пожениться. ЗАГС в этот день оказывается закрыт, так что Дежкин просто переселяется к Леночке, и они начинают жить вместе. Леночка по-прежнему куда-то ходит, Дежкин однажды в порыве ревности следует за ней и попадает на собрание «кубла», где подпольные генетики смотрят учебный фильм, привезённый из-за границы. Там он обнаруживает в числе прочих Краснова. Дежкин пытается убедить Стригалёва, что Краснов - человек Рядно и его надо срочно убрать из группы подпольщиков, но безуспешно.

Ночью в квартиру к Лене приходят и сообщают, что арестован студент Стригалёва Саша Жуков, который вёз зарубежный фильм в Москву. Леночка в ужасе и не может не заподозрить Дежкина, поскольку арест последовал его появлению на собрании кубла. Она просит «временного развода», и Дежкин уходит к себе в гостиницу. На самом же деле доносчиком был Краснов. Той же ночью НКВД арестовывает всех участников кубла, только Стригалёву удаётся сбежать. Спустя некоторое время он приходит к Дежкину и подробно рассказывает как вырастить новый сорт. Ещё некоторое время Стригалёву удаётся скрываться, но его постепенно «обкладывают». Тогда он собирается бежать куда-нибудь, но сначала хочет показать Дежкину, где у него на участке посажен «Контумакс». Они встречаются ночью, но пройти во двор всё равно не могут - там засада. Стригалёв пытается незаметно покинуть окрестности своего дома, его ловят. Дежкин в это время встречает в кустах Свешникова, который хотел найти Стригалёва прежде своего начальника генерала Ассикритова и спасти от ареста.

Часть III

Дежкин пытается выполнить задачу, данную Стригалёвым. Прячет саженцы сначала у Тумановой, затем у Свешникова. В итоге ему удаётся получить ягоды и полиплоиды. Академик Посошков едет на конференцию в Швецию и докладывает о создании нового сорта, предъявляя фотографии. После возвращения он кончает с собой, чтобы избежать преследований.

Дежкина отчисляют из института за скрытую пропаганду вейсманизма-морганизма. Тем временем датский учёный Мадсен крайне заинтересовался новым сортом и приехал в СССР, чтобы лично встретиться со Стригалёвым. Рядно и Варичев вынуждены предложить Дежкину сделку, чтобы тот выдал себя за Ивана Ильича и сказал иностранцу, что нового сорта нет. В присутствии соглядатаев Дежкин играет перед Мадсеном свою роль, но когда они остаются наедине, признаётся, что он - не Стригалёв и показывает ягоды и полиплоиды. Мадсен рассказывает, что знал это, он познакомился со Стригалёвым во время войны, когда советские войска освобождали датчан из лагеря смерти.

Дежкин понимает, что последний день пребывания датчанина - это последний день, когда он на свободе. Ночью он сбегает на лыжах из города с ягодами и полиплоидами.

Эпилог

Действие эпилога разворачивается после смерти Сталина. Дежкин всё это время скрывался в совхозе, которым руководил Цвях. Тем не менее, его находят и вызывают в КГБ, где сообщают о пересмотре дела. Его больше не преследуют, арестованных генетиков собираются освобождать. Однако Стригалёв уже погиб в лагере.

У здания на Лубянке Дежкин встречает Кондакова. Тот отсидел за шуточное стихотворение о портрете Сталина. Кондаков рассказывает, что растрепал всем в камере, как Свешников сжёг черновик этого стихотворения, пытаясь спасти поэта. Свешникова теперь тоже нет.

Рядно оказался в изоляции, от него все отвернулись. Наука потихоньку восстанавливает свои права.

Дежкин и Леночка воссоединяются. У них двое сыновей, старший из которых, Федя, родился в лагере, после ареста Лены.

Главные герои

В «белых одеждах»

  • Дежкин Федор Иванович
  • Стригалёв Иван Ильич (Троллейбус), заведующий проблемной лабораторией
  • Елена Владимировна Блажко, научный сотрудник
  • Посошков Светозар Алексеевич, академик
  • Свешников Михаил Порфирьевич, полковник МГБ
  • Порай Борис Николаевич (дядик Борик)
  • Цвях Василий Степанович, селекционер - садовод
  • Хейфец Натан Михайлович, профессор
  • Бабич Женя, студентка
  • Туманова Антонина Прокофьевна, в прошлом ведущая актриса оперетты

Отрицательные

  • Рядно Кассиан Дамианович (Касьян Демьянович) - «народный академик», зам. Президента ВАСХНИЛ
  • Краснов Ким Савельевич (альпинист), урождённый Прохор Бревешков, отрекся от отца при раскулачивании
  • Ассикритов Николай (Парашютист) - генерал МГБ
  • Варичев Петр Леонидович, ректор института
  • Побияхо Анна Богумиловна, селекционер - «мичуринец», однако свои сорта пшеницы вывела из облучённых «уродцев»
  • Шамкова Анжела Даниловна - аспирантка
  • Брузжак Саул Борисович - профессор, «левая» рука академика Рядно

Экранизации

В 1992 году роман был экранизирован Леонидом Белозоровичем.

Дополнительная информация

В 2013 году роман был включён в список «100 книг », рекомендованных школьникам Министерством образования и науки РФ для самостоятельного чтения.

См. также

Напишите отзыв о статье "Белые одежды (роман)"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Белые одежды (роман)

«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог"ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог"е, живая собака на забог"е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г"азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг"ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.

В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.

Дежкин должен проверить работу ученых и работников института. Во время работ над поручением ему очень многое становится ясным. В результате он сам переходит на сторону учёных, занимающихся запрещённой деятельностью. Дежкин вынужден бежать из города со своими коллегами.

Главная мысль

Очень часто все не совсем так, как кажется. Прежде чем обвинять кого-то, лучше хорошо ознакомиться с обстоятельствам

Главный герой романа Федор Иванович Дежкин. Он приезжает в город для того, чтобы с коллегой – Василием Степановичем Цвяхом, проверить работу сотрудников кафедры. Еще им обоим велено проверить информацию о незаконной и запрещенной деятельности студентов и аспирантов. По слухам они занимаются запрещенной научной деятельностью.

Сразу же после приезда Федор приступает к выполнению поручений. Он на следующий день направляется в институт, чтобы познакомиться с заведующим кафедрой и остальными работниками. Все процессоры и работники устроили Дежкина. Он написал о них положительный доклад. В докладе описал перестройку работников на новое научное направление и похвалил их работу. Однако все изменилось, когда из-за доноса студента руководитель кафедрой отказался работать. Дежкина назначают заведующим кафедрой. Два работника были уволены. В ходе работы Федор узнает, что его начальник пользовался славой открытия нового сорта картофеля, но на самом деле изобрел сорт Стригалев. Таких случаев было очень много.

Все события заставляют Дежкина окончательно принять решение перехода на сторону опальных генетиков. У него с Леночкой складываются отношения. Они вскоре женятся и живут вместе. Для Федора становится странным открытием ежедневные отсутствия Лены. В результате слежки он узнает, что жена уходит на тайные собрания ученых. На следующий день все участники были арестованы. На них донос некто Краснов. Лена подозревает мужа в предании. В это время Дежкин занят уничтожением улик выведения нового сорта. Он с коллегами бежит.

Картинка или рисунок Дудинцев Белые одежды

Другие пересказы для читательского дневника

  • Краткое содержание Айтматов Тополёк мой в красной косынке

    Молодой водитель Ильяс застревает на степной дороге и встречает юную тоненькую девушку в красной косынке Асель из местного аила.

  • Краткое содержание Бажов Хрупкая веточка

    Данило с Катей жили дружно, в мире и согласии. Восемь сыновей у них было. А со временем и доченька появилась. Мальчишки все воспитанные были, смышленые. Как-то беда случилась, упал сын Митя, и горб у него появился. Повредил себе что-то

  • Краткое содержание Андреев Кусака

    1901 год. Андреев Леонид заканчивает свое произведение «Кусака». В центре повествования собачонка, которая никому не нужна. Ее шпыняют, даже могут побить

  • Краткое содержание басни Крылова Волк на псарне
  • Краткое содержание Ремарк Три товарища

    Три товарища, прошедшие Первую мировую войну, ­­- Отто Кестер, Роберт Локамп и Готтфрид Ленц - знакомятся с Патрицией Хольман. Отношения между Робертом и Патрицией начинают развиваться

Роман В.Д. Дудинцева "Белые одежды"

Роман В.Д. Дудинцева "Белые одежды" основан на реальном конфликте между сталинским любимцем "народным академиком" Т.Д. Лысенко, проводившим с помощью репрессий собственные псевдонаучные теории, и преданными истине учеными-генетиками, вынужденными вести двойную жизнь, прибегать к разного рода ухищрениям, прячась от органов госбезопасности и их добровольных соглядатаев. Исследуя тайные пружины системы, позволяющие шарлатанам взять верх, Дудинцев динамично и остро строит сюжет, обращается к философии, теологии, истории, сочетает высокий стиль и библейский пафос с изображением трудного послевоенного быта.

В романе все герои разделяются на две оппозиции. Это герои Добра и герои Зла (зло ярко представлено в лысенковцах и их приспешниках). К первым принадлежат Дежкин, Стригалев, Посошков, Свешников, Блажко, Туманова, Кондаков, Цвях, Порай. Ко вторым - Рядно, Брузжак, Шамкова, Вонлярлярские, Краснов (Бревешков), Ассикритов, Варичев, Побияхо и другие. Вслед за Ю. Черниченко, который заметил, что в академике Рядно "представлен целый зверинец", мы установили: герои Зла и Добра сравниваются с животными. Это сравнение может быть раскрыто с точки зрения двух позиций:

1) зверь может рассматриваться как символ агрессии, всего дикого в человеке;

2) животное воспринимается как источник мудрости и силы благодаря своей причастности к тайнам природы.

"Эти серьги делали ее похожей на курицу" (Шамкову) . Курица - в Африке проводник в загробный мир; использовалась в качестве жертвы, чтобы вызвать духов [тресиддер, с.182-183]. Своеобразной жертвой Анжела Шамкова предстает в руках Анны Богумиловны Побияхо, требующей от нее отказаться от научного руководителя Стригалева.

"Саул Брузжак, "карликовый самец". … Касьян привез его, чтобы он пощупал воздух здесь своими неошибающимися рыбьими губами" . Рыба - позитивный, раннехристианский символ Иисуса Христа. Сам Иисус приводит аналогию между ловлей рыбы и обращением людей в новую веру [тресиддер, с.316-317]. Данный символ в романе, на наш взгляд, переворачивается и имеет отрицательную коннотацию. Как Иисус обращал людей в новую веру, так и Сал Брузжак обращал людей в мичуринское, псевдонаучное направление в биологии.

"Стригалев покосился глубоким бычьим глазом". Бык в иконографии представлял смерть и возрождение. С этим образом звучит идея откровенной насмешки над смертью [тресиддер, с.31-33]. Так, в образе Ивана Ильича раскрывается идея бессмертия человека как творца, который продолжает жить в своих созданных творениях: "Это один из лучших сортов в мире. … это не сорт, а человек. … Боюсь, что его уже нет. Если так, он стал картошкой и будет своим телом кормить миллионы людей. Вы положите эту справку в те страницы, где показания Ивана Ильича Стригалева. Увидите, как строки нальются кровью…" . Эта мысль в эпилоге романа выходит на другой, более высокий уровень. Она связана с евангельским эпизодом о Христе, который на тайной Вечере завещал своим ученикам совершать обряд причастия, вкушая вино и хлеб как символ крови и тела Христовых. Так, в эпилоге Василий Степанович Цвях произносит одну из главных мыслей в романе: "Картошка… Гибрид! Пища! … Концентрат это. Концентрат пережитого. Вкус мечты. Даже есть не решаешься, как все вспомнишь, что было вокруг нее. И начинаешь понимать слова… Что вложено в это выражение: "Сие есть плоть моя". …"

"Дежкин похож на рыбину". Рыба стала символом углубленной внутренней жизни, скрывающейся под поверхностью вещей [Андреева, с.430]. Такую углубленную, внутреннюю жизнь и вел главный герой, когда работал над сохранением сорта картофеля, выведенного Стригалевым. Дежкин также сравнивается с птицей, символизирующей воплощение мудрости, интеллекта, молниеносности мысли [тресиддер, с.293-295]. Именно главному герою Дежкину принадлежат рассуждения о добре и зле, создание метафоры-мифологемы песочных часов. Есть в романе и сравнение главного героя с таким отрицательным образом-символом, как барсук ("взлетел как барсук в лесу"). В Японии барсук - хитрец со злобным характером, герой множества сказок, изображается как эгоист, проныра, заботящийся о своем брюхе [тресиддер, с.21]. Возможно, такое сравнение оправдывается тем, что герой надевает маску и вступает в лоно врагов, в лоно героев Зла, чтобы в будущем зло было побеждено.

Важно отметить, что нравственную суть героев Добра и Зла помогают раскрыть детали. Так, на протяжении всего романа противопоставляются и сравниваются цвет глаз, улыбка, взгляд героев двух оппозиций.

Герои Добра:

"сияющий лаской взгляд" Блажко ;

"нечастые улыбки его (Дежкина) радовали собеседника, как долгожданные просветы" ;

"честные брови" Блажко ;

"детская улыбка" Свешникова ;

"смелые серые глаза" Саши Жукова ;

"сумасшедшие светлые глаза" Кондакова ;

"глубокий бычий глаз" Стригалева ;

"огонь горел в глазах" Посошкова ;

"приветливо сияют черные глаза" Тумановой ;

"мягкий прохладный тициановский взгляд" Дежкина .

Герои Зла:

"равнодушные глаза" Варичева ;

"фарфоровые глаза наглеца" Краснова ;

"жестяные глаза" Рядно ;

"глаза навыкате" у Вонлярлярского .

Е. Старикова

Трудно в наши дни писать для толстых журналов. Пишешь, и все вроде бы соответствует и твоему собственному отношению к текущему моменту и отношению к нему же редактора. Но проходит месяц-другой (а они и в условиях ускорения непременно проходят еще до сдачи номера в набор), проходят эти месяцы, и ты сама обнаруживаешь, что статья твоя на глазах стареет. То оказывается, что ломишься в открытую дверь со своими эмоциями. То, напротив, новые факты общественной жизни предлагают тебе ломать твой уже сложившийся сюжет. Нет, сейчас хорошо писать или для газеты, или для вечности. В первом случае - быть непосредственным участником уникального текущего момента, во втором - его удивленным летописцем. А еще лучше быть просто читателем газет, в которых самое интересное - читательские письма. Какие разнообразные, волнующие, страстные письма попадаются сейчас иной раз в газетах! Наши читатели, как выяснилось, умеют очень смело и искренне выражать свое мнение по всем вопросам далекого и недалекого прошлого. Наконец-то начинаешь ощущать, для кого ты пишешь, для кого хочешь, а для кого не хочешь писать.

Но как все-таки быть со статьей в толстом журнале, если автор ее непременно отстает от событий минимум на два-три месяца? Казалось бы, ответ прост: пиши как можно объективнее и спокойнее, чтобы и к моменту выхода в свет журнала твое слово не расходилось хотя бы с твоим собственным мнением. Вот так я и старалась написать о романе В. Дудинцева «Белые одежды», публиковавшемся в начале истекающего года в журнале «Нева». Роман этот, на мой взгляд, - из значительнейших явлений современной литературы, сразу же по выходе в свет он был отмечен вниманием и литературной общественности и широкой публики. Роман вызвал поток сочувственных писем читателей, а критикой был поставлен в соответствующие ряды типологически общих явлений текущей литературы.

Так, еще в июне Ю. Андреев в статье «Противостояние» («Правда» от 14 июня 1987 года) объединил роман В. Дудинцева с романом Д. Гранина «Зубр» и повестью В. Амлинского «Оправдан будет каждый час...». Драматические судьбы советских генетиков в период расцвета лысенковщины, реконструированные и возвращенные к жизни писательским словом, действительно позволяют поставить эти произведения рядом. Они - свидетельство еще одного шага на пути восстановления правды об истории нашего общества. Хотя в других отношениях их скорее можно рассматривать по контрасту: документально-лирические свидетельства Д. Гранина и В. Амлинского и построенный тоже на исторических фактах, но обогащенный воображением, смелой фантазией, откровенным сарказмом роман В. Дудинцева.

В иной сравнительный ряд поместил роман В. Дудинцева Дмитрий Иванов в статье «Что позади?». Автор «Огонька» (1987, № 32) выстроил произведения и текущей и прошлой литературы в качестве единого правдивого свидетельства некоторых переломных моментов истории нашего общества с начала 30-х и до конца 40-х годов: «Поднятая целина» М. Шолохова, «На Иртыше» С. Залыгина, «Мужики и бабы» Б. Можаева, «Дети Арбата» А. Рыбакова, «Васька» С. Антонова, «Белые одежды» В. Дудинцева. Представительный ряд! Но не спросят ли автора статьи: а как же можно из этого исторического ряда исключить войну? Самый обычный аргумент защитников сталинской политики 30-х годов: без него мы бы не выиграли войну! Где уж нам что-нибудь совершить самостоятельно. И в победах и в поражениях привыкли искать причину на стороне. А не пора ли поставить вопрос иначе: а может быть, без него, без его методов коллективизации и индустриализации и наши потери в войне были бы меньше? Во всяком случае на такие размышления наводит статья Дмитрия Иванова «Что позади?»

Недвусмысленно страстная оценка роли сталинского террора в нашей жизни действительно объединяет роман «Белые одежды» прежде всего с романом А. Рыбакова «Дети Арбата», публиковавшимся в «Дружбе народов» почти одновременно с дудинцевским. И политический критерий сближений и разъединений, конечно, особенно существен.

Ни для кого не секрет, что сегодня наше общество при всех бесчисленных оттенках его настроений и устремлений очень четко разделилось именно по этому морально-политическому признаку: отношение к тайным, ибо о них десятилетиями не принято было говорить вслух, событиям 30-40-х годов определяет представление каждого из нас о желаемом будущем - или простое и косное воспроизведение в нем недавнего прошлого, или коренная его перестройка. Нет, никогда не должно повторяться то, что В. Дудинцев в своем романе назвал охотой за «черной собакой» и что более часто в исторической публицистике обозначалось выражением «охота на ведьм», - политические манипуляции настроениями человеческих масс при помощи искусственно созданных жупелов. Мне представляется настолько ясным, на чьей стороне нравственная правда и историческое благоразумие, что и возвращаться к этому вопросу в связи с романом В. Дудинцева я не буду. Для неосведомленных, не успевших прочитать «Белые одежды», скажу, что автор романа, правдиво и страстно изображая эпизод из истории гонений отечественных генетиков карьеристами и невеждами, не скрывает от своих читателей масштаба наших уже послевоенных научных, а потому и хозяйственных, и нравственных, и людских потерь в результате широкой практики подобных охот за очередной изобретенной «черной собакой». Иван Ильич Стригалев, один из героев романа, предупреждает гонщиков на такой охоте: «Природу силой не больно возьмешь... отстанем на полвека. И начнем голодать...» Но полвека - не масштаб для таких «охотников», их масштаб - сиюминутная похвала сегодняшних начальников. При этом, оказывается, и полвека довольно быстро истекает. Роман «Белые одежды» написан на основе изучения реальных фактов сорокалетней давности, многие его герои имеют подлинных прототипов, их драмы - настоящие, а не выдуманные. О том свидетельствуют и документы и живые очевидцы тех событий. И в оценке их общего смысла у В. Дудинцева нет никаких «с одной стороны» и «с другой стороны». Любителям подобной «диалектики» в простых вопросах истории и морали политическая и нравственная определенность романа не может нравиться. Теми, кто отвергает удобную «диалектику», роман не может не быть высоко оценен за его высокий гражданский пафос, за восстановление в нем исторической справедливости, за его нравственную определенность.

Однако при любом отношении к «Белым одеждам» роман остается сложным художественным явлением. И мне до недавнего времени казалось, что почти через год после его выхода в свет полезно после всех непосредственных эмоций спокойно и объективно рассмотреть это густонаселенное, остросюжетное, стилистически многослойное произведение именно со стороны его художественного своеобразия. Надо ли при этом оговаривать, что художественность всегда сплавлена с нравственным смыслом произведения? А еще вернее, она-то и есть наиточнейший ключ к этому смыслу. Потому-то и казалось мне необходимым задержать взгляд читателя на некоторых частностях, в том числе и на неудачах писателя.

Стремление к предельной объективности сопровождало написание данной статьи до тех пор, пока 14 августа 1987 года я не прочитала в «Книжном обозрении» письмо в редакцию Татьяны Ивановой «Мини-„Белые одежды"», где критик с тревогой и гневом рассказала о том, что «Роман-газета» собирается выпустить в 1988 году сокращенный вариант произведения В. Дудинцева. Редактор «Роман-газеты» мотивирует свое намерение обычным для всех трудных случаев аргументом - нехваткой бумаги. Для всего хватает, только для писателя, молчавшего в течение двадцати лет, снова, видите ли, нет этой самой уже не реальной, а сакраментальной бумаги! Татьяна Иванова пишет: «Подвергать замечательный роман вивисекции прямо-таки варварская акция. Товарищ редактор!.. Не задумываясь, ни минуты не колеблясь, я отказалась бы от издания собственной книжки с просьбой передать всю бумагу роману «Белые одежды». Я почти стопроцентно уверена, что авторы книг, перечисленных в списке выходящих в «Роман-газете» в 1988 году, тоже пошли бы на жертвы, чтобы спасти роман «Белые одежды», от себя оторвали бы недостающие Дудинцеву листы... Можно бы, в конце концов, бросить клич по стране: собирайте макулатуру, иначе вам не удастся прочитать роман В. Дудинцева «Белые одежды» в полном объеме. Я уверена, мы собрали бы миллионы тонн».

Прочитав это страстное воззвание, и я пришла в ужас, когда представила себе, что именно и как можно сократить в романе, чтобы «Белые одежды» утратили свою белизну. И тут же судорожно стала вспоминать драматические эпизоды из истории советской издательской практики. История эта в чем-то достойна истории генетики. С драмой изданий советских классиков я столкнулась в конце 50-х годов, когда решено было выпустить вновь сочинения некоторых писателей 20-30-х годов. Существует закон, соблюдающий авторскую волю: после смерти писателя должно воспроизводиться последнее прижизненное его издание. Но вот при переиздании, например, Л. Сейфуллиной оказалось, что эти-то последние издания вовсе и не являются волей автора, а являются скорее свидетельством его безволия, его вынужденного согласия на исправления, которые впоследствии были признаны специалистами порчей текста, искажением его индивидуального и исторического своеобразия. Тексты пришлось восстанавливать по ранним изданиям. Воля автора как закон хороша, когда автору не выламывают рук. Наше общество некогда допускало такую издательскую практику. Сейчас, судя по письму Т. Ивановой, оно активно взбунтовалось против нее. Надо ли говорить, что автор данной статьи потому и рассказывает о ней, что солидарен с теми, кто защищаем действительную волю живого и тем более долго молчавшего автора.

Но как мне быть со своим собственным мнением, если я не считаю, как Татьяна Иванова, что в замечательном романе «Белые одежде» все - совершенство, «нет ни единого напрасного слова»? Напрасного действительно нет, но спорные - есть. И на этот счет читательских мнений тоже достаточно.

После некоторых раздумий я решилась все-таки оставить в статье все свои частные сомнения. Неужели же мне из тактических соображений кривить душой? Куда нас снова заведет такая тактика? Только оговорюсь еще раз и окончательно: критические соображения не имеют ничего общего с издательской практикой, а тем более не распространяются на распределение бумажных фондов. При всей нашей бедности мы все-таки достаточно богаты, чтобы издать В. Дудинцева в том виде, в каком на то его авторская воля.

Итак, должна признаться, что при первом знакомстве с «Белыми одеждами» меня коробили именно некоторые частности. Особенно на самых первых страницах. Действие романа начинается через месяц после печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 года, когда Лысенко и К°, прикрываясь именем Мичурина, наконец-то подмяли под себя «высший эшелон» отечественной биологии, когда уже отреклись от того, чем занимались всю жизнь и на чем стояли два дня назад, поклялись в верности «народному академику» его вчерашние убежденные противники. «Пусть прошлое, которое разделяло нас с Т.Д. Лысенко... уйдет в забвение», - заклинал с трибуны академик П.М. Жуковский. «И я... категорически заявляю своим товарищам, что впредь буду бороться с теми своими вчерашними единомышленниками, которые этого не поймут и не пойдут за мичуринским направлением», - заявил С.И. Алиханян. Действие романа В. Дудинцева начинается через месяц после этих столичных событий, то есть в сентябре 1948 года, когда пламя инквизиторских костров должно было быть перенесено по воле «народного академика» в провинциальные научные центры. В один из них и приезжает эмиссар академика Рядно тридцатилетний Федор Иванович Дежкин - скромный, преданный, способный и потому уже начинающий сомневаться в абсолютной истинности учения своего покровителя. В институтском парке мимо Федора Ивановича, как на просцениуме, проходят будущие участники драмы. «Проход» реалистически объясняется тем, что ученые имеют обыкновение с утра получать спортивную зарядку: одетые в кеды и тренировочные костюмы, они и мелькают перед тем, кто среди них уже назван заочно Торквемадой, то есть великим инквизитором, посланцем самого папы. И вот эти бытовые подробности: кеды, ковбойки, тренировочные костюмы, бег трусцой, цветные лыжные шапочки, а далее - упоминание овощной базы, куда посылают ученых, курение сигарет (а не папирос, что более соответствовало бы изображаемому времени), популярное в 70-е годы выражение «до лампочки», упоминание как известного образца женских портретов Модильяни, фотографии обнаженных фигур из иностранных журналов (это в 1948 году?!) в комнате поэта Кондакова, цитаты из Библии в устах демократических кандидатов сельскохозяйственных наук - все это реалии из другой, более близкой нам эпохи, из эпохи многолетнего создания романа, но не его действия поначалу такие подробности сбивали, настораживали. Рядом с документальной точностью фактов и дат они выглядели недопустимой небрежностью.

Настораживало и другое: в иные моменты казалась уж слишком нарочито обостренной детективность сюжета. Нет, не там, где в конце романа выбравшие окончательно свой путь его герои спасают от преследователей выведенные генетическим методом сорта картофеля. Там напряжение сюжета соответствует напряженности идейно-политической борьбы. А каких только «детективных» поворотов на самом деле не было в этой борьбе! Но уж очень долго, по-детски настойчиво заставляет автор своего любимого Федора Ивановича мучиться ревностью к таинственно исчезающей возлюбленной, оказавшейся секретарем тайного генетического общества - «кубла», на изящном языке академика Рядно. Ну, а уж цветные скрепки (откуда сие в 1948 году?), рассыпав которые в брачную ночь, Федор Иванович должен был будто бы открыть мнимую неверность своей юной жены? Нет, нет, это уж слишком надуманно, это безвкусно...

Но когда снова задаешь себе вопрос: ну, зачем же Модильяни, о котором у нас в 1948 году мало кто думал, и Овощная база, которая тогда была в стороне от науки, зачем кеды и «до лампочки», - то тут же возникает и контрвопрос: ну, а так ли тебе все это важно? Только ли о далекой исторической драме, о советских генетиках роман Дудинцева? Когда ты вошел в главную струю его сюжетного развития - противостояние убежденных ученых лженауке, когда ты настроился на высокую волну главной этической темы романа - на доказательство «великой самостоятельности нашего сознания», когда ты вошел в особую поэтику романа - одновременно и верную фактам истории и гротескно-причудливую, тогда пришла мысль: а не есть ли «небрежности» во внешних подробностях - знак устремленности автора к некоему сверхобобщению, где само смещение временной перспективы - результат и способ расширения смысла данной истории? Писатель захвачен не только драматическим эпизодом из существования отечественной науки, но и постижением вообще «тайны» поведения «человеческой популяции», говоря на языке биологов, и отдельной личности в экстремальных ситуациях. Истории без героев и без подлецов не бывает, убеждает нас писатель.

И название романа, заимствованное автором из Библии, говорит о такой устремленности писателя от конкретного трагического факта истории к предельному его обобщению. Я позволю себе привести здесь те отрывки из «Откровения» Иоанна Богослова, которые породили название романа В. Дудинцева: «Знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв... Впрочем, у тебя... есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих и будут ходить со Мною в белых одеждах, ибо они достойны... Побеждающий облечется в белые одежды; и не изглажу имени его из книги жизни... Один из старцев спросил меня: сии облеченные в белые одежды кто и откуда пришли? Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои кровию Агнца. За это они пребывают ныне перед престолом Бога и служат Ему день и ночь».

Любое из этих изречений могло стать эпиграфом к книге В. Дудинцева. Он выбрал лишь опознавательный знак этого места Апокалипсиса - белые одежды.

В одном из своих выступлений 1987 года Ч. Айтматов говорил о новой ступени художественного развития советской прозы, сравнивая ее тенденции с господствовавшим еще недавно в нашей литературе «бытоописующим» романом: «...Искусство может подняться на другой, как мне кажется, более высокий уровень, когда оно приобретает универсальное значение. Это уже новый горизонт, и тогда оно обращается не только к бытовым деталям, не только к тому, что происходит в действительности, но обращается к мифу, легенде, к каким-то крупным философским обобщениям... соотнося изображаемое не только с реалиями в каком-то небольшом регионе и определенной среде, но пытаясь распространить это на всю человеческую сущность. Быть может, наша литература только сейчас делает попытку ступить на эту ступень».

Конечно, советская литература делала такие попытки и раньше, конечно, Ч. Айтматов говорил в первую очередь о своем писательском опыте. Но и то безусловно, что усиление данной тенденции порождено сегодняшней необходимостью глобального масштаба в измерении любого частного явления - в пространстве и во времени. Если мы вынуждены соотносить свое будущее с будущим всего человечества, а, кажется, ни у кого не осталось сомнений в такой необходимости, то и корни современных событий мы ищем в глубинах истории человечества.

У В. Дудинцева нет прямого выхода к мифу, как в «Плахе» Ч. Айтматова или в романе В. Тендрякова «Покушение на миражи». Способы философских обобщений в «Белых одеждах» - умственные разговоры героев, склонных выражать мысли в законченных формулах этического смысла, и сквозные поэтические метафоры. Повторяясь и варьируясь, они обретают символический смысл, обозначают ведущие мотивы и темы. С помощью такой повторяющейся метафоры усиливается смысловая нагрузка и на, казалось бы, самую реальную и будничную подробность. Способы в мировой литературе не новые, но приложенные к новому содержанию, они, как показал роман В. Дудинцева, сохраняют жизнеспособность, хотя и таят в себе опасность отвлеченности.

Поняв сверхзадачу писателя, ради правды и прямоты ее выражения ты отметаешь коробящие частности, небрежные подробности, искусственность в построении иных психологических этюдов, нагнетание сюжетной занимательности.

Ведь мы сами были пусть и пассивными, но участниками такого рода трагических шоу, которые в полном соответствии с истиной изобразил автор «Белых одежд», передавая, например, атмосферу общих собраний во времена, когда «многоголовое безумие вот уже несколько лет все сильнее давало о себе знать» и «огромная страна содрогалась от этой дури». Или только генетики подвергались подобного рода травле? Или не слышали мы таких же зловещих обвинений в театре, литературе, музыке? Вот и В. Амлинский в своей лирической повести сегодня подтверждает: «Лысенки от культуры оценивали оперу Шостаковича как сумбур вместо музыки, громили Ахматову, Платонова, отторгали от отечественной словесности Достоевского, Цветаеву, Зощенко, Бунина... Многие вариации Лысенко задавали тон, диктовали, говорили от имени народа. Им противостояла руганая, оболганная, отбивавшаяся от их нападок, клеветы, давления, ярлыков несломленная отечественная интеллигенция». Хотя и не совсем понятно, почему в этом перечне разделены Ахматова и Зощенко, но спасибо за слово защиты оболганной не единожды интеллигенции. Хотя Дудинцев здесь точнее Амлинского: была и несломленная, была и погубленная, но была и сломленная. Комические супруги Вонлярлярские в «Белых одеждах» - пример таких сломленных. Не самый гадкий пример, но пример, достойный той карикатуры, которую нарисовал В. Дудинцев. Видели мы и таких, но чаще было не до смеха. Смех приходит позднее.

Сцены общих собраний биологов в «Белых одеждах», в которых изображено, как прорабатывают генетиков, я не могла читать и не могу перечитывать без нервной дрожи. Это даже не эстетическое воздействие, это прямое воздействие разбуженной исторической памяти. Ты вновь вживе ощущаешь молодое свое недоумение перед беспардонной наглостью хищного гона намеченной заранее жертвы. И больше, чем покаяния не виновных, но обвиняемых, потрясало, когда твой ровесник, вчерашний твой товарищ, такой же студент или аспирант, вдруг публично обрушивал на седую (или молодую) голову учителя нелепейшие, дикие, невежественные домыслы и оскорбления. В науке можно пытаться что-то доказать - но что можно доказать в литературе, в музыке? Пытались, доказывали. Это страшное и жалкое зрелище осталось навсегда перед глазами. Но кто, как и когда сумел выбрать твоего ровесника и тайно подготовить его к роли молодой резвой гончей? Как именно это делалось? За одно то, что В. Дудинцев рассказал об этих «тайнах», великая ему благодарность. Эти «тайны» так нехитры, грубы и кровавы: «Массовые психозы хорошо удаются, когда они кому-нибудь выгодны». Как в любом преступлении: ищи, кому оно может быть выгодно.

Знали или не знали - вот постоянная до сих пор тема упоров свидетелей тех старых и страшных событий. Я не верю в невинное незнание смысла происходящего теми, у кого гоны проходили на глазах, то есть нынешним старшим поколением начиная примерно с моего собственного, того, которое старшеклассниками встретило войну. Знали. Но одни хотели знать и знали, а другие не хотели знать и делали вид, что не знают. Но, может быть, знали без подробностей, в общих чертах? Нет, скорее именно случайные подробности тщательно скрываемых тайн с неопровержимой доказательностью свидетельствовали о преступлении. Газетные обличения мы могли иной раз и пропустить: наши молодые глаза к ним с детства привыкли. Но как могло удасться тем, кто не знал, уйти, спрятаться от мелких, лезущих в глаза подробностей? Все от всех не спрячешь.

Помню зловеще-веселую вечеринку начала 1953 года в тесной комнатке одного из арбатских переулков. У многих из присутствующих молодых людей были основания пребывать в приподнято-настороженном настроении: в воздухе угарно пахло дымом инквизиторских костров. Я в доме этом была впервые, и мне бросился в глаза стоящий на краю старого буфета мужской фотографический портрет в рамке. Я спросила у молодой хозяйки дома, кто это. «Сабинин. Мой учитель». И чувствую, что больше спрашивать не надо. Мы тогда хорошо чувствовали, когда надо остановиться в расспросах. Но тут же сквозь звон разнокалиберных стаканов чей-то разъясняющий шепот: «Биолог. ВАСХНИЛ. Самоубийство. Лысенко». Имевший уши слышал, имевший глаза видел. Ветер истории проносится слишком низко над нашими головами, чтобы не видеть и не слышать.

Я не знаю, может быть, это только на нас, кто был свидетелем излюбленных спектаклей великой, но, к счастью для оставшихся в живых, истекающей эпохи, так безотказно и сильно действуют историческое знание, историческая правда, которые несет в себе роман В. Дудинцева? При всей авантюрной увлекательности его сюжета он нелегок для понимания и, вероятно, спорен в отдельных отвлеченных суждениях автора и героев, а роман до предела насыщен их мыслями и разговорами.

Но вот педагог В. Свирский из Риги пишет в «Известиях» статью «История умалчивает» о недостатках школьных учебников по истории: «Посмотрите, как в 10-м классе трактуется печально знаменитая сессия ВАСХНИЛ: «В области биологии у советских ученых тоже имелись определенные достижения. Но после состоявшейся в 1948 году сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук, президентом которой в то время был Т.Д. Лысенко, здесь воспреобладало направление, теоретические положения которого в дальнейшем не получили экспериментального подтверждения и не нашли производственного применения». Это, безусловно, шедевр! - восклицает автор статьи в «Известиях» (а мы можем добавить, что примерно то же написано о Лысенко в БСЭ) и продолжает:- От ученика исхитрились скрыть главное: почему «воспреобладало» и к каким тяжелейшим последствиям это привело... По форме вроде бы не такой уж и грех против правды, а по сути - кощунство! Издевательство над здравым смыслом, наукой (и биологической и исторической), памятью. А ведь какая возможность открывается тут перед авторами учебников! Побеседовать с юным читателем об истинном служении науке, о ее героях. Рассказать о тех, кто не отрекся от идеи, не прислуживал конъюнктурщикам. Показать, что подвиг Н.И. Вавилова и других ученых сродни подвигу Дж. Бруно».

Но пока таких учебников нет. Они не написаны. Пока их пишут, пусть молодые люди, читая нынешние журналы и книги, думают. Книги о противостоянии отечественных генетиков очень разные, но в каждой из них есть доля исторической истины.

Имя биолога Сабинина входит в траурный список жертв Лысенковского террора, приведенный в тексте романа «Белые одежды». Роман своеобразно построен в смысле смелого соединения документальных фактов, подлинных имен и свободного художественного вымысла. Главные действующие лица в «Белых одеждах» - то, что называется «типические художественные образы», и часть из них - образы ярко гротескные. А рядом как достоверный фон присутствуют и упоминаются лица исторически подлинные: Сталин, Лысенко, тогдашний министр Кафтанов. И мемориальный перечень подлинных имен ученых-биологов, противостоявших научному шантажу и блефу, замыкает имя вымышленного подвижника и мученика. Вот этот список, его не грех повторить: Н.И. Вавилов, Г.Д. Карпеченко, Д.А. Сабинин, Г.А. Левитский, Н.М. Тулайков и... герой «Белых одежд», создатель нового морозоустойчивого сорта картофеля Иван Ильич Стригалев. Его гибель входит в авторский нравственный итог истории, лежащей в сюжетной основе романа, отразившего главный смысл событий конца 40-х годов в отечественной биологии.

Имени Стригалева, естественно, нет в стенографическом отчете сессии ВАСХНИЛ 1948 года «О положении в биологической науке». В. Амлинский в своей повести об отце процитировал целые страницы из этой увлекательной книги, и они читаются здесь как законченная драма. Но вот она и сама передо мной - эта книга, библиографическая редкость, изданная в 1948 году двухсоттысячным тиражом и, кажется, не сжигавшаяся на задних дворах институтов и библиотек в отличие от книг генетиков. А какой памятник инквизиторских обвинений, пристрастных публичных допросов, прямого переведения научных вопросов и человеческих судеб «в идеологическую плоскость», а также попыток мужественного противостояния и, увы, униженных покаяний даже и замечательных людей!

Который раз при обращении к нашей истории задаешь себе вопрос: что двигало кающимися перед очевидной для них ложью? А что двигало Галилеем?

Роман «Белые одежды» с психологической точностью и пластической убедительностью отвечает на этот вопрос образом и судьбой академика Посошкова: история приспособления, расчетливого отступничества, мужественного покаяния и, наконец, самоубийства.

Образ пропасти и провала, сопутствующий с самого начала появлению Посошкова в романе как увертюра к теме, символизирует гибельность такого пути. Гибель могла быть рамой, могла растянуться на годы. Эпикуреец, он выбрал судьбу Петрония. Страх утонченных чувств перед изощренно грубым унижением, страх избалованного эстета перед силой, страх просвещенного ума перед тупым торжеством невежества - все эти виды страха иногда оказываются сильнее страха самой смерти, освобождающей смерти. В ярком белом свете драгоценной лампы, в отблесках не менее драгоценной картины известного художника, под звуки возвышающей душу музыки уходит из жизни академик Посошков, и гибель его остается в памяти читателя как законченное и ясное живописное полотно: красота не совместима с подлостью.

А вот поведение центрального действующего лица в романе «Белые одежды» - Федора Ивановича Дежкина - не так ясно, как его учителя академика Посошкова. Но прежде чем попытаться в нем разобраться, обратим внимание на некоторые «частности» романа В. Дудинцева - они того заслуживают. Несмотря на отмеченные нами «небрежности», роман написан очень изощренно.

Случайны, например, или не случайны имена главных его действующих лиц: Федор Иванович Дежкин и Иван Ильич Стригалев? Иван да Федор - и внимания сначала не обратишь на эти наипростейшие имена. Тем более что в обширном, густонаселенном романе В. Дудинцева есть и Михаил, и Василий, и Алексей, и Александр. Любое из этих имен кажется легко заменяемым. Но читатель романа довольно скоро начинает замечать некую особую, усиленную, смысловую нагрузку на выбор автором некоторых имен. «Был Бревешков, а стал Красновым, был Прохором, теперь ты - Ким», - сочиняет поэт Иннокентий Кондаков, колоритнейший персонаж романа, чьи стихи то и дело по разным поводам врываются в прозу и играют свою сюжетную роль. Эти же комические строчки о Киме Краснове, некогда носившем имя Прохора Бревешкова, особенно запоминаются. Обыгранная поэтом замена имени - знак маски, личины опричника. Сегодня скорее можно было бы встретить обратную замену - в сторону, так сказать, народных начал, сегодня Прохор был бы для подобного деятеля подарком судьбы. Но ведь роман все-таки, даже при смещенности некоторых внешних реалий, относится к событиям почти сорокалетней давности. Иные времена, иные вкусы.

Например, Спартак Степанович - еще один персонаж «Белых одежд». Здесь несколько комическое сочетание античного героического имени с прозаически-домашним отчеством - простой знак невежественности сытого бюрократа, знак мнимой величины.

Ну а сколько оттенков в сложной шре разных звучаний имени самого Рогатого - «народного академика» Рядно, одного из запевал «лысенковско-мичуринской науки», обер-егеря в данной охоте, по слухам, распивающего чаи с самим Сталиным и одним этим предполагаемым фактом защищающего свои идеи от проверки? Можно о таком явлении написать так, как написал В. Амлинский: «Многие творили легенду о «народном академике», сознательно и бессознательно лгали, а некоторые и верили по невежеству. Писатели и кинематографисты, ничего не понимавшие в науке, даже воспевали его, получая за это почетные звания и премии. Но что с них спросить - приспосабливались ко времени, не ведая да и не желая понять истину, бойкие пропагандисты передовых идей». Странная, конечно, для писателя снисходительность к коллегам по перу, но, вероятно, это лишь небрежность чисто публицистического слова. У В. Дудинцева же «народный академик» воссоздан в пластический образ, где каждая подробность внешности, жеста, а особенно речи раскрывает общий смысл явления. Фигура Рядно - самая замечательная художественная удача романиста. И тем более интересна авторская игра вокруг его особенного и тоже имеющего «двойнические» свойства имени: деревенское - Касьян Демьянович настойчиво возводится академиком в византийское - Кассиан Дамианович, указывая на ампирные вкусы героя эпохи и на не менее ампирные его притязания на единодержавную власть в данной области - в биологии, в этой тихой науке, ставшей вдруг на несколько лет одной из центральных гладиаторских арен империи. Но только ли такой смысл в имени Рядно? «Не переиначивай батькины мысли!» - отечески осаживает академик «своего Федьку», поучая сынка, что «карьеризм... свойство всей мыслящей материи». «Батько Рядно» - не слышится ли вам за этим новым, но словно бы и знакомым звукосочетанием ночной топот лихих коней, шелест черного пиратского знамени, разбойничий посвист нагайки в степных просторах - страшный известный аккомпанемент революции? Батько Рядно - батько Махно... Да неужели случайны у художника такие звуковые ассоциации? Могло бы ведь быть и трехсложным это зловещее обозначение Рогатого, ан нет, хватит и двух слогов, они-то многое и подскажут: хоть и в академических рамках дискуссий и экспериментов, а все то же - грабеж, наглый обман, анархия невежества, завораживающая обаянием народной стихии и почвы, и в перспективе - черное клеймо истории на века.

И чем внимательнее вглядываешься в многослойный роман В. Дудинцева, тем настойчивее возникают постоянные ассоциации и вокруг этих имен: Иван Ильич и Федор... нет, все-таки только Иванович, а не Михайлович. Последнее было бы уж слишком прямо и назойливо в романе, где имя Достоевского упоминается не раз. Оно здесь явный опознавательный знак литературной традиции, романной школы, философской преемственности, этического ориентира. Упоминается «Преступление и наказание», упоминается «Идиот». Мало того, духовное «братание», «двойничество» соперников в любви - прямая сюжетная цитата из «Идиота». А вот «Бесы» не упоминаются. А могли бы. Очень даже могли бы.

В некий провинциальный город съезжаются вдруг тайные и явные эмиссары из центра, друзья-враги... Если бы здесь еще упоминались и «Бесы», это было бы уж слишком прямо. Эстетика тоже предпочитает намек и иносказание, как выражается В. Дудинцев по поводу иной области человеческого бытия.

Имени Толстого в романе нет. Толстого нет, а смерть Ивана Ильича есть. И молчаливая гибель того, кто носит такое неприметное и знакомое имя - Иван Ильич, - представляется также знаком и скрытой ассоциации и скрытой полемики.

Мне могут сказать: что за натяжка по столь внешнему поводу? У Толстого речь идет о благополучном чиновнике, только перед смертью задумавшемся о смысле жизни и прозревшем, что он жил не так, как надо. Здесь же, в «Белых одеждах», имя Ивана Ильича носит бывший лейтенант Отечественной войны, освобождавший узников фашизма, стойкий солдат отечественной науки, уже однажды отсидевший лагерный срок за свою стойкость, русский интеллигент в самом благородном смысле этого слова, человек, не очень-то заботящийся о своих удобствах и пренебрегающий своими страданиями. Ложка каши и глоток сливок из специальной бутылочки, носимые больным в кармане, - вот и все внимание к своему страдающему телу, в то время как героя Толстого телесные муки поглощают целиком. Что же общего, кроме имени?

«Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная и самая ужасная», - пишет Толстой. Ужас обыкновенного и невыносимость того, что сам ужас становится обыкновенным. Конкретное наполнение этой формулы в XIX и в XX веках (ровно сто лет разделяют двух Иванов Ильичей) совершенно различно. Нравственный итог XIX века, выраженный Толстым, заключался в недопустимости для человека бессмысленной жизни, вне служения другим людям. Нравственный итог XX века заключается в призыве к ответственности тех самых людей, назовите их как хотите - «коллектив», «масса», - которые, не замечая подвигов во имя их, с аппетитом проглатывают личность.

В романе В. Дудинцева, в обширном пласте философских и этических размышлений героев, постоянно возникает описание картины Антонелло да Мессины на известный сюжет казни святого Себастьяна. В разные моменты судьбы героев романа картина как бы поворачивается к ним и к читателю разными своими значениями. Одно из ее толкований такое:

«Вот видишь, на переднем плане человек. Умирает. Не зря умирает, а за идею. А все равно тяжело. А сзади - те, для кого он шел на опасное дело. На балконах горожанки вывесили ковры... Женщина стоит с младенцем, погрузилась в свое материнство. Ну - ей разрешается. Пьяница на мостовой грохнулся и спит. Вдали, посмотри, два философа прогуливаются в мантиях. Беседуют. Солнце ходит вокруг Земли или Земля вокруг Солнца?.. Ничего еще не доказали, а в мантию уже влезли. А вот тут, справа, два военных. Беседуют о том, как провели вчера ночь. «Канальство, - один говорит. - В пух проигрался, туды его... Но выпивка была знатная. Еле дорогу нашел в казарму». И другой что-то серьезно толкует. А тут человек умирает, в самом центре площади. И все, видишь, ухитряются этого не замечать! Им до лампочки, Федька. Абсолютно до лампочки всем... Когда жгли у вас книга на хоздворе, я все время смотрела на эту картину...»

Кстати, этот рассказ одной из героинь романа о равнодушии массы к жертвам и жертвоприношениям характерен и для стиля «Белых одежд». В качестве примера этого свойства «человеческой популяции» - старинная итальянская картина, в качестве научной гипотезы - вращение Земли вокруг Солнца, в качестве речевой выразительности - и совсем гоголевское «канальство» и наше сегодняшнее «до лампочки», этот стилевой сплав, эта речевая амальгама как раз и свидетельствует о том, о чем говорилось выше: об устремленности автора «Белых одежд» от достоверных исторических фактов к предельному обобщению морально-философских истин. Одна из них и последует тут же за описанием картины казни святого Себастьяна: «Практика жизни установила... точно установила, что зло и вчера и сегодня было и будет одно и то же. Нечего запутывать дело! И вчера и сегодня оно выступало в виде умысла, направленного против другого человека, чтоб причинить ему страдание. Практика жизни с самых первых шагов человека во всех делах ищет прежде всего цель делающего. Я бы сказал, первоцель. Она смотрит: кто получает от поступка удовольствие, а кто от того же дела страдает. С самого начала начал - три тысячи лет назад в самых первых законах был уже записан злой умысел. Злой! Он уже был замечен человеком и отделен от неосторожности, в которой злого умысла нет. И этот злой умысел так и переходит без изменений из столетия в столетие, из закона в закон. Вот это и есть факт, доказывающий историческую неизменяемость зла. Безвариантность...»

В этой своей уверенности В. Дудинцев выступает прямым продолжателем наших великих писателей-мыслителей прошлого века. Однако они, так много предвидевшие и о стольком нас предупредившие, были обеспокоены, быть может, в первую очередь возможным отказом будущего человечества от религиозных основ нравственности.

Роман Дудинцева насыщен библейскими цитатами и евангельскими ассоциациями в не меньшей степени, чем романы Достоевского. Таким способом современный писатель укореняет частный сюжет из истории советской науки в истории человечества. Однако В. Дудинцев утверждает своим романом силу нравственности, основанной не на вере, а на знании. На знании научном, на знании историческом, на знании этическом. На стремлении к точному знанию, на доверии к добытому знанию, на стойком следовании знанию, в котором ты убежден. Доверяя - проверяй!

Но так ли уж далека эта этическая убежденность от той, которую провозглашала религия великих русских писателей XIX века, и в первую очередь Толстого? «Ему вдруг открылась совершенно новая для него вера, разрушившая все то, во что он прежде верил, открылся мир здравого смысла. Поражало его... больше всего здравый смысл, признаваемый обязательным для всякого познания. Поразило то, что надо верить не тому, что старики сказывают, даже не тому, что говорит поп, ни даже тому, что написано в каких бы то ни было книгах, а тому, что говорит разум. Это было открытие, изменившее все его мировоззрение, а потом и всю его жизнь», - рассказывает Толстой о крестьянине Егоре Кузьмиче и, конечно, о самом себе («Нет в мире виноватых»).

Вековой круг, пройденный человечеством по путям, только в самых общих чертах предсказанных великими умами, сопровождался и сопровождается преступлениями такого масштаба, что и ими они не могли быть угаданы. Это заставляет и нас, обыкновенных людей, и наших лучших писателей особенно снова и снова искать ответа на вопрос: где же пролегает граница между верой в безусловные истины и точным знанием этих истин? Эти, казалось бы, отвлеченные и общие вопросы на протяжении нашей жизни то и дело оборачивались своей практической, своей мучительной, своей кровавой стороной. Сегодня человечество казнит последних преступников фашистских злодеяний - последних не потому, что возмездие совершилось и их уже мало осталось, а потому, что т а, наша, эпоха истекает. А ведь многие из преступников верили, что и они служат истории, высоким ее идеалам. Верили? Но может ли обладатель нормального здравого смысла, видя ужас концентрационного лагеря или хотя бы только слыша о нем, верить, что через него лежит путь к истине и всеобщему благоденствию? Верить может, но знает он другое: то, что видят его глаза и слышат его уши, то, что «говорит разум».

Автор романа «Белые одежды» настаивает не только на безвариантности зла, но и на его самосознании. «И отлично ведь знает, что плохо, а что хорошо», - думает Федор Иванович Дежкин о доносчике Краснове. «Зло, отлично знающее свою суть, как всегда, маскировалось добрыми намерениями», - возводит герой романа ту же мысль в четкую этическую формулу. Насыщенность ими вообще характерна для романа.

Судьба главного действующего лица романа воплощает собою и внутренний и внешний драматизм выбора. Эта судьба ставит и перед читателем много сложных вопросов для размышлений.

Торквемада, как прозвали генетики опального города Федора Ивановича Дежкина, довольно быстро переходит в стан тайных противников Рогатого, становится спасителем ценнейших плодов генетической селекции картофеля и, наконец, полным двойником сгинувшего Ивана Ильича, затравленного овчарками академика Рядно.

Приходилось слышать от читателей «Белых одежд» сомнение: как же мог честный ученый, бескорыстный человек, самоотверженный общественный деятель стать правой рукой Рогатого, его любимцем и надеждой? Словно мы не знаем таких примеров на всех уровнях нашего общества! В применении к теме романа В. Дудинцева на этот вопрос есть два рода ответов: научно-исторические и нравственно-психологические.

Писатель изобразил различные пружины выбора, столь важного для всех нас в самых разных областях деятельности и разных исторических ситуациях. Федор Иванович превращается из готового карать великого инквизитора в гонимого двойника Ивана Ильича и столкнувшись с очевидностью научных достижений последнего, и восхитившись его подвижничеством, и мучаясь совестью за свое детское преступление, когда он сделал «честный донос», погубил человека, и постепенно убеждаясь в тайном хищничестве гонщиков, присваивающих плоды трудов своих противников, и, наконец, через судьбу своей невинно арестованной жены. Для подвига, как и для самоубийства, редко бывает достаточно одной причины.

Что касается научно-исторических причин превращения героя «Белых одежд», то для их понимания полезно еще раз обратиться к отчету сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Поначалу даже и на этой сессии победителей «классические генетики» еще пытались серьезно, научно спорить с лысенковцами, хотя с ужасом открещивались от изобретенного последними клейма вейсманистов-лорганистов, имевшего в глазах непросвещенной толпы знак непонятного и потому зловещего проклятия. И хотя схема строения хромосомы была предложена учеными еще в 20-е годы, в 1948 году на сессии ВАСХНИЛ И.А. Рапопорт говорил: «Мы сейчас находимся на грани крупных открытий в области генетики». Только на грани открытий, но самого гена еще никто не видел. И, сравнивая вычисленный, никем еще не виданный ген с открытым благодаря микроскопической технике фагом, И.А. Раппопорт уверял собравшихся ученых: «Ген - это единица еще более таинственная, еще более далекая от возможности наглядного показа, но, во всяком случае, это - единица материальная, в отношении которой имеется возможность прийти к большим практическим успехам». Механизм наследственности только искался, сомнения и колебания, естественно, сопровождали поиски и открытия. Так что в полном согласии с историей В. Дудинцев изобразил, как Федор Иванович Дежкин и его друг Василий Степанович Цвях, хоть и посланцы Рядно, но приехали проверять работу института с чистыми намерениями. Ведь и Иван Ильич Стригалев, погибший за генетику, - недавний лысенковец, ведь и он раньше молился на Рядно.

Вот в этом «молился» - переход к нравственно-психологическому гипнозу, чуть было не превратившему честного Федора Ивановича в Торквемаду. Гипноз заблуждений находится в прямой зависимости от образа самого «батьки», великолепно живописуемого В. Дудинцевым.

Почему чистый, прямой Шатов в известном романе Достоевского мог несколько лет жить под воздействием Ставрогина? Обаяние сильной личности, окрашивающей своим обликом идею, заражающей ее положительным или отрицательным зарядами, - великая сила, источник той самой слепой веры, против которой выступает автор «Белых одежд».

Я не берусь бедными своими словами передавать живописные краски и гротескные линии в портрете академика Рядно, созданном В. Дудинцевым. Тут глубокое понимание явления находится почти на грани эстетического любования его законченностью. Тут негодование переходит в смех, отстраняющий это явление от читателя в нечто такое обособленное, что и на страшную силу можно смотреть сверху вниз, смотреть тем самым «тициановским» взглядом, которым автор постоянно награждает своего героя.


Ключевые слова: Владимир Дудинцев, "Белые одежды", критика на творчество Владимира Дудинцева, критика на произведения Владимира Дудинцева, анализ произведений Владимира Дудинцева, скачать критику, скачать анализ, скачать бесплатно, русская литература 20 в.