Языковская модельная библиотека им. А.С
Пушкинская пора в русской поэзии охватывает период 1810-1830-х годов и называется так, безусловно, по имени её ярчайшего поэта — Александра Сергеевича Пушкина. При этом каждый настоящий любитель и знаток поэзии знает, что поэтическая эпоха не сводится к творчеству одного, даже гениального, поэта.
Поэзия Пушкина вырастала из русского поэтического слова, создаваемого многими поэтами. Среди них были и выдающиеся, признанные мастера русской поэзии, которые внесли огромный вклад в её развитие, такие как Г.Р. Державин и В.А. Жуковский или К.Н. Батюшков и Е.А. Боратынский, и поэты, менее известные нашим современникам, но оказавшие значительное влияние на Пушкина, — П.А. Вяземский, Д.В. Давыдов, А.А. Дельвиг, Н.М. Языков и другие. Исследователи обнаруживают в поэзии Пушкина общие черты с творчеством поэтов его времени: мотивы, образы, поэтические обороты, выражения. И младшие современники Пушкина чутко усваивают его поэтический язык и идеи, прежде всего это М.Ю. Лермонтов, Ф.И. Тютчев, А.А. Фет. Поэзия развивается только в преемственности, поэтому определяющее значение имеет не отдельное имя, а общий национальный дух и культура, её порождающие.
Творчество Батюшкова
В поэзии Пушкина отмечается творческая перекличка с произведениями его старшего современника Константина Николаевича Батюшкова. Поэзию Батюшкова отличают звучность, певучесть, лёгкость — черты, которые затем получат развитие в стихах Пушкина. Сам Пушкин говорил о поэзии Батюшкова: «Звуки итальянские! Что за чудотворец этот Батюшков». Лёгкость стихов Батюшкова сочетается с философичностью, свойственной анакреонтической поэзии, мастерски усвоенной им и под влиянием которой находился сам Пушкин. К сожалению, мы не знаем, какой высоты достигла бы поэзия Батюшкова в зрелые годы, поскольку последние двадцать семь лет жизни поэт был тяжело болен.
Чувство разлуки с родными местами и возлюбленной Батюшков великолепно выражает в элегии «Разлука» (1815). Читая это стихотворение, постарайтесь найти общие черты с элегией Пушкина «Погасло дневное светило...» (1820).
Поэтический рисунок стихотворения «Разлука», безусловно, послужил основой для ритма пушкинской элегии «Погасло дневное светило...» (1820). Чередование строк шестистопного и четырёхстопного ямба, рефрены, ритмические повторы — все эти поэтические находки получат своё развитие у Пушкина.
Батюшков часто сетовал, что его поэзия не отражает характер автора. Возможно, это так, однако стихотворение «Ты хочешь мёду, сын?..» (1821) выражает идеал жизни поэта так же чётко, как и мужественность его характера. Графически стихотворение напоминает пирамиду устремлений в жизнь, достичь вершины которой поэт призывает человека. Такое впечатление возникает благодаря метрической организации строк: четырёхстопный ямб (со слов «Венца победы») сменяется шестистопным ямбом двух последних строк. По смыслу стихотворение представляет собой философское наставление: только смелость и решительность принесут желаемое, человек не должен колебаться, он действует — решает Бог. Характер стихотворения точно соответствует боевой молодости Батюшкова, активного участника сражений против Наполеона.
Творчество Давыдова
Плеяду поэтов-воинов ярче многих представляет знаменитый воин, герой Наполеоновских войн Денис Васильевич Давыдов. Сын боевого офицера, Давыдов с детства находится рядом с отцом, первая памятная встреча для девятилетнего мальчика — встреча с великим русским полководцем А.В. Суворовым, который тогда пожелал ему большой военной карьеры. Пожелание исполнилось с такой степенью точности, что военная слава затмила незаурядный поэтический талант Давыдова, самобытность которого признавали современники. Белинский называл Давыдова «самым ярким светилом второй величины на небосклоне русской поэзии».
Некоторые особенности поэзии Давыдова заслуживают особого внимания. Прежде всего это его большой вклад в развитие военной и патриотической темы, изображение в военных стихах настоящего русского характера, с его широтой и размахом. Преданность царю, обожание Родины, неукротимая ненависть к её врагам, удаль и бесстрашие, презрение к смерти, вольная жизнь — вот мотивы, слагающие задорную и мужественную «Песню» гусара Давыдова (1815). Другая заметная черта поэзии Давыдова — народность, способность выразить душевные переживания русского человека. В стихотворении «Листок» (перевод элегии французского поэта Арно, конец 1810-х годов) «странническая» судьба лирического героя показана через мотив, который характерен для фольклорной поэзии, — сравнение с листком, оторванным от могучих корней. Настроение «Листка», в отличие от «Песни» («Я люблю кровавый бой...»), иное — в нём слышатся интонации жалобы и стойкости перед тяжёлой участью, свойственные фольклору. Думается, что Лермонтов, создавая своё стихотворение «Дубовый листок оторвался от ветки родимой...», помимо фольклорных источников, держал в памяти и стихотворение Давыдова.
Творчество Дельвига
Заметной личностью в русской поэзии этого периода был рано ушедший из жизни близкий лицейский друг Пушкина, тонкий, вдохновенный лирик и ценитель гармонии античной поэзии Антон Антонович Дельвиг (1798-1831). В главе шестой «Евгения Онегина» Пушкин сравнивает вдохновение Ленского, сочиняющего перед дуэлью элегию, с «лирическим жаром» Дельвига. Поэтическая дружба лицеистов была настолько велика, что после окончания лицея Пушкин, Дельвиг и В.К. Кюхельбекер (позднее к ним присоединился Боратынский) организовали «литературное братство», объединившее молодых людей, которым была дорога свобода искусства.
Важной стороной литературной деятельности Дельвига были его критические статьи и издание литературного альманаха «Северные цветы» (1825-1829). За четыре года «Северные цветы» стали лучшим русским альманахом, в котором с тончайшим вкусом подбирались произведения и публиковались изысканные творения лирики: идиллии, песни, романсы, сонеты и другие. Знаток античной лирики, Дельвиг создаёт изящные стихи, исполненные гармонии и естественности. Жанр «русской песни», разрабатываемый Дельвигом, содержит мотивы измены, разлуки, настроения тоски, печали. Например, стихотворение «Русская песня» («Соловей мой, соловей...») (1825) оказалось настолько близко народному духу, что вскоре стало романсом, имеющим оригинальный фольклорный источник, (1798 1831) и многие наши современники даже не подозревают, кто был его настоящим автором.
Фольклорная основа песни очевидна: Дельвиг насыщает её фольклорными выражениями («тридевять земель», «синие моря», «жар-колечко», «миленький дружок»). Строй песни вместе с остальными песенно-народными элементами привлекал внимание своей музыкальностью. Она была положена на музыку выдающимися русскими композиторами А.А. Алябьевым и М.И. Глинкой.
Литературное братство Дельвиг утверждает в сонете-послании своему поэту-современнику Николаю Михайловичу Языкову, где объединяет великую русскую поэзию с именем Пушкина.
Творчество Боратынского
Одним из самых значительных поэтов того времени был Евгений Абрамович Боратынский, друг и соратник Пушкина, Дельвига, Кюхельбекера, Вяземского. Высочайшую оценку Боратынскому-поэту дал Пушкин: «...он шёл своей дорогой один и независим». Жизненная судьба Боратынского складывалась трудно, в юности он за нелепый проступок был лишён дворянских привилегий и в течение десяти лет восстанавливал их на военной службе. Талант Боратынского привлёк внимание сразу же после появления первых публикаций, широкую известность поэт приобрёл в 1826 году, после издания отдельной книжкой поэм «Эда» и «Пиры» и сборника стихотворений (1827).
Своеобразие поэзии Боратынского состояло в искусном сочетании художественной образности и отточенной мысли. Независимо от жанра, к которому он обращался, его поэтическое слово было точным, высказывавшим прежде всего суждение выверенное и рассудительное, желание ясное и осознанное. Такая поэтическая чёткость стала исключительной особенностью стиля Боратынского. Интересно, что Пушкин за всё время знакомства со стихами поэта не высказал ни одного критического замечания.
Перу Боратынского принадлежат ценнейшие для русской поэзии стихотворения, одним из них является шедевр, ставший известным романсом на музыку М.И. Глинки, — «Разуверение» (1821). В стихотворении обращает на себя внимание отчётливость, с которой поэт показывает своё разочарование и утрату веры в любовь, заполнявшую прежде его душу. Стихотворение построено на обращении к бывшей возлюбленной, в нём нет упрёка, а лишь просьба — понять его чувство потери и невозможность возрождения в его душе любви. Поэтическое чувство развивается в трёх планах-проекциях: в прошлом, настоящем и будущем. Каждый из них отмечен восклицательной фразой. Прошлое высказано в восклицании: «Все обольщенья прежних дней!»; настоящее связано с состоянием переживаемой горечи: «Раз изменившим сновиденьям!»; будущее же заключено в просьбе: «В его дремоте не тревожь!»
С присущей Боратынскому убедительностью различаются понятия «волненье» и «любовь»:
В душе моей одно волненье,
А не любовь пробудишь ты.
Глубока по мысли философская элегия, посвящённая судьбе поэта, — «Мой дар убог, и голос мой не громок...» (1828). Эта элегия — размышление о жизни человека и его роли в мире. Силу жить человеку даёт чувство своей востребованности, нужности. Мысль, может быть, простая и очевидная, но очень глубокая, если вдуматься: ценность жизни отдельного человека определяется значением его существования для других людей. А продолжение рассуждения о том, что его стихи дойдут до потомков, говорит не о тщеславии поэта; душа бессмертна, и поэт сможет общаться с последующими поколениями через свои стихи.
Другие поэты пушкинской поры
Культура любого большого народа насыщенна и неизмерима, и богатство её творят поэты, великие и малоизвестные. Говоря «поэты пушкинской поры», мы понимаем, что Пушкин сам является одним из них, а время названо его именем, поскольку оно стало поэтическим символом русской культуры.
Однако Пушкин в своём поэтическом творчестве едва ли достиг бы таких высот без элегий, баллад и переводов В.А. Жуковского, гибкости стиха К.Н. Батюшкова, ясности слога Е.А. Боратынского. Так, в элегии поэта Ленского в пушкинском романе «Евгений Онегин» отразился блестящий перевод элегии французского поэта Ш.-Ю. Мильвуа «Падение листьев», выполненный русским лириком М.В. Милоновым. Огромную роль в творчестве Пушкина сыграло постоянное общение с выдающимся поэтом и критиком князем П.А. Вяземским.
Важным явлением в русской поэзии стало творчество Н.М. Языкова, например его стихотворение «Пловец» («Нелюдимо наше море...», 1829), дышащее мощью морской стихии и проникнутое непобедимой волей русского человека.
Перу поэтов пушкинской поры принадлежат шедевры, ставшие частью нашей культуры; к ним относится стихотворение И.И. Козлова «Вечерний звон» (1827), давно вошедшее в наше культурное сознание как широко известный романс:
Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он...
В унисон гражданскому пафосу пушкинской поэзии звучат стихи поэтов-декабристов К.Ф. Рылеева, А.И. Одоевского, лицейского друга А.С. Пушкина — В.К. Кюхельбекера. В посвящении к поэме «Войнаровский» (1825), адресованном знаменитому писателю и декабристу А.А. Бестужеву (Марлинскому), Рылеев чеканной поэтической формулой выразил свою гражданскую позицию в стихах:
Ты не увидишь в них искусства,
Зато найдёшь живые чувства -
Я не Поэт, а Гражданин.
А молодой Александр Одоевский, находясь на каторге вместе с другими декабристами, на стихотворение Пушкина ссыльным декабристам «Послание в Сибирь» (1827) ответил пламенными стихами:
Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки
И — лишь оковы обрели.
Мученический венец певца-пророка воспевает Кюхельбекер в стихотворении «Участь поэтов» (1823), предвосхищая пафос темы «поэт-пророк» у Пушкина и Лермонтова.
Среди многих других имён русских поэтов пушкинской поры нельзя не назвать вдохновенного юношу, ушедшего из жизни всего в двадцать два года, критика, мыслителя и друга Пушкина, поэта с искренним и чистым лирическим голосом и нежнейшими стихами — Д.В. Веневитинова. В его судьбе отразились и высокие чувства, и преданность поэзии, и любовь к жизни.
Источник (в сокращении): Москвин Г.В. Литература: 9 класс: в 2 ч. Ч. 2 / Г.В. Москвин, Н.Н. Пуряева, Е.Л. Ерохина. - М.: Вентана-Граф, 2016
О влиянии Пушкина на русскую поэзию Гоголь писал: «Не сделал того Карамзин в прозе, что он в стихах. Подражатели Карамзина послужили жалкой карикатурой на него самого и довели как слог, так и мысли до сахарной приторности. Что же касается Пушкина, то он был для всех поэтов, ему современных, точно сброшенный с неба поэтический огонь, от которого, как свечки, зажглись другие самоцветные поэты. Вокруг него вдруг образовалось их целое созвездие…»
Молодые поэты, чувствуя благотворное влияние Пушкина на свое творчество, даже искали его покровительства. В 1817 году В. И. Туманский писал Пушкину: «Твои связи, народность твоей славы, твоя голова… все дает тебе лестную возможность действовать на умы с успехом гораздо обширнейшим против прочих литераторов. С высоты своего положения должен ты все наблюдать, за всем надсматривать, сбивать головы похищенным репутациям и выводить в люди скромные таланты, которые за тебя же будут держаться».
В то же время поэты пушкинского круга не только шли за Пушкиным, но и вступали в соперничество с ним. Их эволюция не во всем совпадала со стремительным развитием русского гения, опережавшим свое время. Оставаясь романтиками, Баратынский или Языков уже не могли по достоинству оценить его «романа в стихах» «Евгений Онегин» и с недоверием относились к его реалистической прозе. Близость их к Пушкину не исключала диалога с ним.
Другой закономерностью развития этих поэтов было особое соотношение их творческих достижений с поэтическим миром Пушкина. Поэты пушкинской поры творчески воплощали, а порою даже развивали и совершенствовали лишь отдельные стороны его поэтической системы. Но Пушкин с его универсализмом оставался для них неповторимым образцом.
Возникновение «пушкинской плеяды» связывают с временами Лицея и первых послелицейских лет, когда вокруг Пушкина возник «союз поэтов». Это было духовное единство, основанное на общности эстетических вкусов и представлений о природе и назначении поэзии. Культ дружбы тут окрашивался особыми красками: дружили между собою «любимцы вечных муз», соединенные в «святое братство» поэтов, пророков, любимцев богов, с презрением относившихся к «безумной толпе». Сказывался уже новый, романтический взгляд на поэта как на Божьего избранника. На раннем этапе тут господствовал эпикуреизм, не лишенный открытой оппозиционности по отношению к принятым в официальном мире формам ханжеской морали и сектантской набожности. Молодые поэты следовали традиции раннего Батюшкова, отразившейся в его знаменитом послании «Мои Пенаты» и в цикле стихов антологического содержания.
Постепенно этот союз начинал принимать форму зрелой оппозиции по отношению к самовластию царя, реакционному режиму Аракчеева. Одновременно возникали насущные проблемы дальнейшего развития и обогащения языка русской поэзии. «Школа гармонической точности», утвержденная усилиями Жуковского и Батюшкова, молодому поколению поэтов показалась уже архаической: она сдерживала дальнейшее развитие поэзии строгими формами поэтического мышления, стилистической сглаженностью выражения мысли, тематической узостью и односторонностью.
Вспомним, что Жуковский и Батюшков, равно как и поэты гражданского направления, разработали целый язык поэтических символов, кочевавших затем из одного стихотворения в другое и создававших ощущение гармонии, поэтической возвышенности языка: «пламень любви», «чаша радости», «упоение сердца», «жар сердца», «хлад сердечный», «пить дыхание», «томный взор», «пламенный восторг», «тайны прелести», «дева любви», «ложе роскоши», «память сердца». Поэты пушкинской плеяды стремятся различными способами противостоять «развеществлению поэтического слова – явлению закономерному в системе устойчивых стилей, которая пришла в 1810-1820-х годах на смену жанровой, – замечает К. К. Бухмейер. – Поэтика таких стилей зиждилась на принципиальной повторяемости поэтических формул (слов-сигналов), рассчитанных на узнавание и возникновение определенных ассоциаций (например, в национально-историческом стиле: цепи, мечи, рабы, кинжал, мщенье; в стиле элегическом: слезы, урны, радость, розы, златые дни и т. п.). Однако выразительные возможности такого слова в каждом данном поэтическом контексте суживались: являясь знаком стиля, оно становилось почти однозначным, теряло частично свое предметное значение, а с ним и силу непосредственного воздействия». На новом этапе развития русской поэзии возникла потребность, не отказываясь полностью от достижений предшественников, вернуть поэтическому слову его простое, «предметное» содержание.
Одним из путей обновления языка стало обращение к античной поэзии, уже обогащенное опытом народности в романтическом его понимании. Поэты пушкинского круга, опираясь на опыт позднего Батюшкова, решительно отошли от представлений об античной культуре как о вневременном эталоне для прямого подражания. Античность предстала перед ними как особый мир, исторически обусловленный и в своих существенных качествах в новые времена неповторимый. По замечанию В. Э. Вацуро, «произошло открытие того непреложного для нас факта, что человек иной культурной эпохи мыслил и чувствовал в иных, отличных от современности, формах и что эти формы обладают своей эстетической ценностью».
И ценность эту на современном этапе развития русской поэзии в первую очередь почувствовал Пушкин. Антологическая и идиллическая лирика, по его определению, «не допускает ничего напряженного в чувствах; тонкого, запутанного в мыслях; лишнего, неестественного в описаниях». За оценкой идиллий А. А. Дельвига, которым эти слова Пушкина адресованы, чувствуется скрытая полемика со школой Жуковского, достигавшей поэтических успехов за счет приглушения предметного смысла слова и привнесения в него субъективных, ассоциативных смысловых оттенков.
Дельвиг Антон Антонович (1798-1831)
В кругу поэтов «пушкинской плеяды» первое место не случайно отводится любимцу Пушкина Антону Антоновичу Дельвигу (1798-1831). Однажды Пушкин подарил ему статуэтку бронзового сфинкса, известного в древней мифологии получеловека-полульва, испытующего путников своими загадками, и сопроводил подарок таким мадригалом:
Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы? В веке железном, скажи, кто золотой угадал? Кто славянин молодой, грек духом, а родом германец? Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!
Дельвиг вошел в русскую литературу как мастер идиллического жанра в антологическом роде. «Какую силу воображения должно иметь, – писал об идиллиях Дельвига Пушкин, – дабы так совершенно перенестись из 19 столетия в золотой век, и какое необыкновенное чутье изящного, чтобы так угадать греческую поэзию». Пушкин почувствовал в поэзии Дельвига живое дыхание прошлого, историзм в передаче «детства рода человеческого».
В своих опытах Дельвиг шел от Н. И. Гнедича, который в предисловии к собственному переводу идиллии Феокрита «Сиракузянка» (1811) отметил, что «род поэзии идиллической, более, нежели всякий другой, требует содержаний народных, отечественных; не одни пастухи, но все состояния людей, по роду жизни близких к природе, могут быть предметом сей поэзии».
В своих идиллиях Дельвиг переносит читателя в «золотой век» античности, где человек еще не был отчужден от общества и жил в гармоническом союзе с природой. Все здесь овеяно романтической мечтой поэта о простых и неразложимых ценностях жизни, утраченных современной цивилизацией. Поэт изображает античность как неповторимую эпоху, сохраняющую для современного человека свое обаяние и рождающую тоску о том, что наш мир потерял.
Его идиллии приближаются к жанровым сценкам, картинкам, изображающим те или иные эпизоды из жизни простых поселян. Это герои, наделенные скромными и простыми добродетелями: они не умеют притворяться и лгать, драмы в их быту напоминают мирные семейные ссоры, которые лишь укрепляют прочность общинной жизни. По-своему простой человек живет, любит, дружит и веселится, по-своему встречает он и роковую для современных романтиков смерть. Живущий в единстве с природой, он не чувствует трагизма в кратковременности своего существования.
Но как только микроб обмана проникает в мир этих чистых отношений, наступает катастрофа. В идиллии «Конец золотого века» (1828) городской юноша Мелетий соблазняет пастушку Амариллу, и тогда всю страну постигает несчастье. Тонет в реке Амарилла, меркнет красота Аркадии, холод душевный студит сердца поселян, разрушается навсегда гармония между человеком и природой. Этот мотив в нашей литературе будет жить долго. Отзовется он в стихотворении друга Дельвига Баратынского «Последний поэт». Оживет в повести «Казаки» Л. Н. Толстого. А потом «золотой век» будет тревожить воображение героев Ф. М. Достоевского, отзовется в сне Версилова из его романа «Подросток».
Антологическая тема у Дельвига, как и следовало ожидать, послужила своеобразным мостиком к изображению русской народной жизни. Впервые русскую патриархальность с античной пытался соединить Н. И. Гнедич в идиллии «Рыбаки». Антологический жанр восстанавливал в русской поэзии не только вкус к точному слову, но и чувство живого, патриархально-народного быта. В антологических сюжетах формировалось понимание народности как исторически обусловленного сообщества людей. Вслед за Гнедичем Дельвиг пишет «русскую идиллию» «Отставной солдат» (1829). Драматическая форма ее в чем-то предвосхищает народные диалоги в поэмах Н. А. Некрасова. На огонек к пастухам выходит русский калека-солдат, бредущий домой из стран далеких:
Пригревшись у гостеприимного костра, отведав нехитрой пастушеской снеди, солдат рассказывает о пожаре Москвы, о бегстве и гибели французов:
Недалеко ушли же. На дороге Мороз схватил их и заставил ждать Дня судного на месте преступленья: У Божьей церкви, ими оскверненной, В разграбленном анбаре, у села, Сожженного их буйством!…
Особое место в творческом наследии Дельвига заняли его «русские песни». Поэт внимательно вслушивался в сам дух народной песни, в ее композиционный строй и стиль..Хотя многие его упрекали в литературности, в отсутствии подлинной народности, эти упреки неверны, если вспомнить известный совет Пушкина судить поэта по законам, им самим над собою признанным. Дельвиг не имитировал народную песню, как это делали его предшественники, включая А. Ф. Мерзлякова. Он подходил к русской народной культуре с теми же мерками историзма, с какими он воспроизводил дух античности. Дельвиг пытался проникнуть изнутри в духовный и художественный мир народной песни. «Еще при жизни Дельвига ему пытались противопоставить А. Ф. Мерзлякова – автора широко популярных „русских песен“, как поэта, ближе связанного со стихией народной жизни, – замечает В. Э. Вацуро. – Может быть, это было и так, – но песни Мерзлякова отстоят от подлинной народной поэзии дальше, чем песни Дельвига. Дельвиг сумел Уловить те черты фольклорной поэтики, мимо которых прошла письменная литература его времени: атмосферу, созданную не прямо, а опосредствованно, сдержанность и силу чувства, характерный символизм скупой образности. В народных песнях он искал национального характера и понимал его при том как характер „наивный“ и патриархальный. Это была своеобразная „антология“, но на русском национальном материале». Здесь Дельвиг приближался к тому методу освоения фольклора, к которому пришел впоследствии А. В. Кольцов.
«Русские песни» Дельвига – «Ах ты, ночь ли, ноченька…», «Голова ль моя, головушка…», «Что, красотка молодая…», «Скучно, девушки, весною жить одной…», «Пела, пела пташечка…», «Соловей мой, соловей…», «Как за реченькой слободушка стоит…», «И я выйду на крылечко…», «Сиротинушка девушка…», «По небу тучи громовые ходят…», «Как у нас ли на кровельке…», «Я вечор в саду, младешенька, гуляла», «Не осенний мелкий дождичек…» – вошли не только в салонный, городской, но и в народный репертуар. «Соловей» своими первыми четырьмя стихами обрел бессмертие в романсе А. А. Алябьева. М. Глинка положил на музыку специально сочиненную для него Дельвигом песню «Не осенний мелкий дождичек…». Нет сомнения, что «русские песни» Дельвига повлияли и на становление таланта А. В. Кольцова.
Заслуживают внимания и многочисленные элегические стихи Дельвига, занимающие промежуточное место между классической унылой элегией и любовным романсом. «Когда, душа, просилась ты…», «Протекших дней очарованья…» (стихотворение «Разочарование») до сих пор звучат в мелодиях М. Л. Яковлева и А. С. Даргомыжского. Дельвиг смело вводит в элегию античные мотивы, равно как элегическими мотивами наполняет романс. В итоге элегия приобретает сюжетный динамизм и языковое многообразие, теряет свойственные ей черты статичности и стилистической однотонности.
В русской поэзии Дельвиг прославился и как мастер сонета. Он не только стремился придать этой форме изящество и формальное совершенство, но и насыщал ее богатым философским содержанием. Таков, например, его сонет «Вдохновение» (1822), где звучит романтическая мысль об очистительном влиянии вдохновения, в минуты которого Бог дает душе поэта ощущение бессмертия:
Не часто к нам слетает вдохновенье, И краткий миг в душе оно горит; Но этот миг любимец муз ценит, Как мученик с землею разлученье. В друзьях обман, в любви разуверенье И яд во всем, чем сердце дорожит, Забыты им: восторженный пиит Уж прочитал свое предназначенье. И презренный, гонимый от людей, Блуждающий один под небесами, Он говорит с грядущими веками; Он ставит честь превыше всех честей, Он клевете мстит славою своей И делится бессмертием с богами.
В историю Дельвиг вошел и как организатор литературной жизни. Он издавал один из лучших альманахов 1820-х годов «Северные цветы», а потом, в содружестве с А. С. Пушкиным, затеял издание «Литературной газеты», нацеленной против торгового направления в русской журналистике, против «коммерческой эстетики», утверждаемой в начале 1830-х годов бойкими петербургскими журналистами Булгариным и Гречем. «Литературная газета» Дельвига объединила тогда лучшие, «аристократические» литературные силы России. Но в 1830 году, в ноябре, она была закрыта за публикацию четверостишия, посвященного Июльской революции во Франции. Дельвиг, получив строжайшее предупреждение от самого Бенкендорфа, пережил тяжелое нервное потрясение, окончательно подорвавшее и без того слабое здоровье. Случайная январская простуда до времени свела его в могилу 14 (26) января 1831 года.
Вяземский Петр Андреевич (1792-1878)
Петр Андреевич Вяземский принадлежал к числу старейшин в кругу поэтов пушкинской плеяды. Он родился в Москве в семействе потомственных удельных князей, в среде старинной феодальной знати. Хотя к началу XIX века она изрядно оскудела, но все еще сохраняла горделивый дух дворянской фронды, с презрением относившейся в неродовитой публике, окружавшей царский трон. В 1805 году отец поместил сына в петербургский иезуитский пансион, потом Вяземский поучился немного в пансионе при Педагогическом институте, а в 1806 году по настоянию отца, озабоченного вольным поведением сына, вернулся в Москву, где пополнял свое образование частными уроками у профессоров Московского университета. В 1807-м отец умер, оставив пятнадцатилетнему отроку крупное состояние. Началась рассеянная жизнь, молодые пирушки, карты, пока Н. М. Карамзин, еще в 1801 году женившийся на сводной сестре Вяземского Екатерине Андреевне, не взял его под свою опеку и не заменил ему рано ушедшего отца.
В грозные дни 1812 года Вяземский вступил в московское ополчение, участвовал в Бородинском сражении, где под ним одна лошадь была убита, а другая ранена. За храбрость он был награжден орденом Станислава 4-й степени, но болезнь помешала ему участвовать в дальнейших боевых действиях. Он покидает Москву с семейством Карамзиных и добирается до Ярославля, откуда Карамзины уезжают в Нижний Новгород, а Вяземский с женой – в Вологду.
Литературные интересы Вяземского отличаются необыкновенной широтой и энциклопедизмом. Это и политик, и мыслитель, и журналист, и критик-полемист романтического направления, и автор ценнейших «Записных книжек», мемуарист, выступивший с описанием жизни и быта «допожарной» Москвы, поэт и переводчик. В отличие от своих молодых друзей он ощущал себя всю жизнь наследником века Просвещения, с детства приобщившимся к трудам французских энциклопедистов в богатой библиотеке своего отца.
Но литературную деятельность он начинает как сторонник Карамзина и Дмитриева. В его подмосковном имении Остафьево периодически собираются русские литераторы и поэты, назвавшие себя «Дружеской артелью» – Денис Давыдов, Александр Тургенев, Василий Жуковский, Константин Батюшков, Василий Пушкин, Дмитрий Блудов – все будущие участники «Арзамаса». Вяземский ориентируется тогда на «легкую поэзию», которую культивируют молодые предромантики. Ведущим жанром является литературное послание, в котором Вяземский проявляет самобытность в описании прелестей уединенного домашнего бытия («Послание к Жуковскому в деревню», «Моим друзьям Жуковскому, Батюшкову и Северину», «К друзьям», «К подруге», «Послание Тургеневу с пирогом»). К ним примыкают «Прощание с халатом», «Устав столовой» и др. Утверждается мысль о естественном равенстве, характерная для просветителей и осложненная рассуждениями о превосходстве духовной близости над чопорной знатностью:
Гостеприимство – без чинов, Разнообразность – в разговорах, В рассказах – бережливость слов, Холоднокровье – в жарких спорах, Без умничанья – простота, Веселость – дух свободы трезвой, Без едкой желчи – острота, Без шутовства – соль шутки резвой.
Это стихи, свободные от всякой официальности и парадности, культивирующие независимость, изящное «безделье», вражду ко всему казенному. Особенностью дружеских посланий Вяземского является парадоксальное сочетание поэтической условности с реалиями конкретной, бытовой обстановки. В послания проникают обиходные слова, шутки, сатирические зарисовки. Отрабатывается повествовательная манера, близкая к непритязательному дружескому разговору, который найдет отражение в романе Пушкина «Евгений Онегин». В «Послании к Тургеневу с пирогом» Вяземский пишет:
Иль, отложив балясы стихотворства, (Ты за себя сам ритор и посол), Ступай, пирог, к Тургеневу на стол, Достойный дар и дружбы и обжорства!
Вслед за дружескими посланиями создается серия эпиграмм, ноэлей, басен, сатирических куплетов, в которых насмешливый ум Вяземского проникает в самую суть вещей, подавая их в остроумном свете. Предметы обличений – «староверы» из шишковской «Беседы…», эпигоны Карамзина, консерваторы в политике. О Шаховском он скажет:
Ты в «Шубах» Шутовской холодный, В «Водах» ты Шутовской сухой.
Убийственную пародию создает Вяземский на распространенный в начале века жанр сентиментальных путешествий – «Эпизодический отрывок из путешествия в стихах. Первый отдых Воздыхалова»:
Он весь в экспромте был. Пока К нему навстречу из лачужки Выходит баба; ожил он! На милый идеал пастушки Лорнет наводит Селадон, Платок свой алый расправляет, Вздыхает раз, вздыхает два, И к ней, кобенясь, обращает Он следующие слова: «Приветствую мольбой стократной Гебею здешней стороны!»…
Известный мемуарист, собрат Вяземского по «Арзамасу» Филипп Филиппович Вигель, вспоминая о литературной жизни начала 1810-х годов, писал: «В это же время в Москве явилось маленькое чудо. Несовершеннолетний мальчик Вяземский вдруг выступил вперед и защитником Карамзина от неприятелей, и грозою пачкунов, которые, прикрываясь именем и знаменем его, бесславили их… Карамзин никогда не любил сатир, эпиграмм и вообще литературных ссор, а никак не мог в воспитаннике своем обуздать бранного духа, любовию же к нему возбуждаемого. А впрочем, что за беда? Дитя молодое, пусть еще тешится; а дитя куда тяжел был на руку! Как Иван-царевич, бывало, князь Петр Андреевич кого за руку – рука прочь, кого за голову – голова прочь». Нанося удары направо и налево, Вяземский определяет свою эстетическую позицию, не совпадающую с позицией «школы гармонической точности».
Во-первых, как наследник просветительской культуры XVIII века, он неизменно противопоставляет поэзии чувства поэзию мысли. Во-вторых, он выступает против гладкости, стертости, изысканности поэтического стиля: «Очень люблю и высоко ценю певучесть чужих стихов, а сам в стихах нисколько не гонюсь за этой певучестью. Никогда не пожертвую звуку мыслью моею. В стихе моем хочу сказать то, что сказать хочу; об ушах ближнего не забочусь и не помышляю… Мое упрямство, мое насилование придают иногда стихам моим прозаическую вялость, иногда вычурность». Избегая поэтизации, Вяземский шел в русле развития русской поэзии, которая в пушкинскую эпоху стала решительно сближать язык книжный с языком устным. Отступление от стиля «гармонической точности» приводило к некоторой дисгармоничности и стилистической пестроте его поэзии:
Язык мой не всегда бывает непорочным, Вкус верным, чистым слог, а выраженье точным.
С середины 1810-х годов в творчестве Вяземского совершаются заметные перемены. В феврале 1818 года он определяется на государственную службу в Варшаву чиновником для иностранной переписки при императорском комиссаре Н. Н. Новосильцеве. Он знает, что по заданию государя его непосредственный начальник работает над проектом русской конституции. Свое вступление в ответственную должность Вяземский сопровождает большим стихотворением «Петербург» (1818), в котором, возрождая традицию русской оды, пытается воздействовать на благие начинания государя. Подобно Пушкину в «Стансах», он напоминает Александру о великих деяниях Петра:
Се Петр еще живый в меди красноречивой! Под ним полтавский конь, предтеча горделивый Штыков сверкающих и веющих знамен. Он царствует еще над созданным им градом, Приосеня его державною рукой, Народной чести страж и злобе страх немой. Пускай враги дерзнут, вооружаясь адом, Нести к твоим брегам кровавый меч войны, Герой! Ты отразишь их неподвижным взглядом, Готовый пасть на них с отважной крутизны.
Образ «Медного всадника», созданный здесь Вяземским, отзовется потом в одноименной поэме Пушкина. Воспевая вслед за этим век Екатерины, поэт считает, что не следует завидовать прошлому:
Наш век есть славы век, наш царь – любовь вселенной!
Намекая на освободительную миссию Александра I в Европе, Вяземский дает в финале царю свой урок:
Петр создал подданных, ты образуй граждан! Пускай уставов дар и оных страж – свобода. Обетованный брег великого народа, Всех чистых доблестей распустит семена. С благоговеньем ждет, о царь, твоя страна, Чтоб счастье давши ей, дал и права на счастье! «Народных бед творец – слепое самовластье», - Из праха падших царств сей голос восстает. Страстей преступный мрак проникнувши глубоко, Закона зоркий взгляд над царствами блюдет, Как провидения недремлющее око.
Вяземскому казалось, что его мечты о конституционной монархии в России, совпадающие полностью с мечтами Северного общества декабристов, вскоре станут реальностью. В тронной речи при открытии в 1818 году Польского сейма Александр I сказал: «Я намерен дать благотворное конституционное правление всем народам, провидением мне вверенным». Вяземский знал в это время «больше, чем знали сами декабристы: он знал, что написана уже конституция Российской империи и от одного росчерка Александра зависит воплотить ее в жизнь» (С. Н. Дурылин). Однако хорошо изучивший характер Александра Адам Чарторыйский в своих «Мемуарах» писал: «Императору нравились внешние формы свободы, как нравятся красивые зрелища; ему нравилось, что его правительство внешне походило на правительство свободное, и он хвастался этим. Но ему нужны были только наружный вид и форма, воплощения же их в действительности он не допускал. Одним словом, он охотно согласился бы дать свободу всему миру, но при условии, что все добровольно будут подчиняться исключительно его воле».
При радушной встрече с государем после тронной речи Вяземский передал ему записку от высокопоставленных и либерально мыслящих чиновников-дворян, в которой те всеподданнейше просили о позволении приступить к рассмотрению и решению другого важного вопроса об освобождении крестьян от крепостной зависимости. И вот в 1821 году во время летнего отпуска Вяземский получил письмо от Новосильцева, в котором государь запрещал ему возвращаться в Варшаву. Это изгнание так оскорбило Вяземского, что он демонстративно подал прошение о выключении его из звания камер-юнкера двора, носимого с 1811 года.
Итогом этих событий явилось знаменитое стихотворение Вяземского «Негодование» (1820). Безыменный доносчик писал Бенкендорфу: «Образ мыслей Вяземского может быть достойно оценен по одной его стихотворной пьесе „Негодование“, служившей катехизисом заговорщиков (декабристов!)». Николай Кутанов (псевдоним С. Н. Дурылина) в давней работе «Декабрист без декабря», посвященной Вяземскому, писал:
«У редкого из декабристов можно отыскать столь яркое нападение на одну из основ крепостного государства – на насильственное выжимание податями и поборами экономических соков из крепостных масс. Ни в „Деревне“ Пушкина, ни в „Горе от ума“ нет такого нападения.
Но Вяземский, движимый Аполлоном „негодования“, оказался в своих стихах не только поэтом декабризма, каким был Пушкин, но и поэтом декабря, каким был Рылеев: „катехизис“ заканчивается призывом на Сенатскую площадь:
Он загорится, день, день торжества и казни, День радостных надежд, день горестной боязни! Раздастся песнь побед вам, истины жрецы, Вам, други чести и свободы! Вам плач надгробный! вам, отступники природы! Вам, притеснители! вам, низкие льстецы!»
И все-таки Вяземский не был членом тайного общества декабристов. В «Исповеди», написанной в 1829 году, он так объяснял непонятную для властей свою непричастность к декабристским организациям: «Всякая принадлежность тайному обществу есть уже порабощение личной воли своей тайной воле вожаков. Хорошо приготовление к свободе, которое начинается закабалением себя!»
Что же касается недругов своих, вызвавших прилив негодования, то Вяземский как-то по их поводу сказал: «Одна моя надежда, одно мое утешение в уверении, что и они увидят на том свете, как они в здешнем были глупы, бестолковы, вредны, как они справедливо и строго были оценены общим мнением, как они не возбуждали никакого благородного сочувствия в народе, который с твердостию, с самоотвержением сносил их как временное зло, ниспосланное Провидением в неисповедимой Своей воле. Надеяться, что они когда-нибудь образумятся и здесь, безрассудно, да и не должно. Одна гроза могла бы их образумить. Гром не грянет, русский человек не перекрестится. И в политическом отношении должны мы верить бессмертию души и Второму пришествию для суда живых и мертвых. Иначе политическое отчаяние овладело бы душою» (запись 1844 года).
В художественном отношении «Негодование» представляет сложный сплав традиций высокой оды с элегическими мотивами, особенно ярко звучащими во вступлении. Весь устремленный к гражданской теме, Вяземский не удовлетворен ни карамзинской поэтикой, ни поэтической системой Жуковского. Последнему он серьезно советует обратиться к гражданской теме: «Полно тебе нежиться в облаках, опустись на землю, и пусть, по крайней мере, ужасы, на ней свирепствующие, разбудят энергию души твоей. Посвяти пламень свой правде и брось служение идолам. Благородное негодование – вот современное вдохновение».
В таком же ключе воспринимает Вяземский и романтизм Байрона. Английский поэт становится сейчас его кумиром. Но не поэт «мировой скорби» видится ему в Байроне, а тираноборец, протестант, борец за свободу Греции. Потому «краски романтизма Байрона» сливаются у Вяземского с «красками политическими». В оде «Уныние» Вяземский изображает не столько само психологическое состояние уныния, сколько размышляет над причинами и фактами реальной жизни, его порождающими. Элегический мир неосуществившихся надежд и мечтаний сопрягается в стихотворении с миром гражданских чувств, идей и образов, выдержанных в декламационно-ораторском, архаическом стиле. Жанр унылой элегии раздвигает свои границы, личностно окрашивая «слова-сигналы» их поэтического гражданского словаря. В результате голос поэта резко индивидуализируется, политические размышления и эмоции приобретают только ему, Вяземскому, свойственную интонацию. В произведение входит историзм в понимании современного человека, лирического героя.
При этом Вяземский-критик впервые ставит в своих статьях романтическую проблему народности. Она касается и его собственных произведений. Поэт настаивает на том, что у каждого народа свой строй, своя манера мышления, что русский мыслит иначе, чем француз. Важным шагом на пути творческого воплощения народности явилась элегия Вяземского «Первый снег» (1819), из которой Пушкин взял эпиграф к первой главе «Евгения Онегина» – «И жить торопится, и чувствовать спешит».
Романтики считали, что своеобразие национального характера зависит от климата, от национальной истории, от обычаев, верований, языка. И вот Вяземский в своей элегии сливает лирическое чувство с конкретными деталями русского быта и русского пейзажа. Суровая зимняя красота отвечает особенностям характера русского человека, нравственно чистого, мужественного, презирающего опасности, терпеливого при ударах судьбы:
Презрев мороза гнев и тщетные угрозы, Румяных щек твоих свежей алеют розы…
Вяземский дает картину русского санного пути, очаровавшую Пушкина, подхватившего ее при описании зимнего пути Евгения Онегина:
Как вьюга легкая, их окриленный бег Браздами ровными прорезывает снег И, ярким облаком с земли его взвевая, Сребристой пылию окидывает их.
Эта тема растет и развивается в поэзии Вяземского и далее в стихах «Зимние карикатуры (Отрывки из журнала зимней поездки в степных губерниях)» (1828), «Дорожная дума» (1830), «Еще тройка» (1834), ставшая популярным романсом, «Еще дорожная дума» (1841), «Масленица на чужой стороне» (1853) и др. Вяземский открывает прелесть в безбрежном покое русских снежных равнин, ощущая связь с ними раздолья русской души, внешне неброской, но внутренне глубокой.
«Провозглашение Вяземским права на индивидуальность мысли определило его место в романтическом движении, – отмечает И. М. Семенко. – Выйдя из круга карамзинских понятий, Вяземский нашел свой путь к романтизму. В отличие от лирического героя Давыдова, образ автора в поэзии Вяземского сугубо интеллектуален. При этом острота интеллекта в стихах Вяземского, так же как храбрость у Давыдова, представляется свойством натуры. Не „всеобщая“ истина, постигаемая рассудком, а неуемный интеллектуальный темперамент личности – залог возникновения новой мысли».
Языков Николай Михайлович (1803-1846).
«Из всех поэтов времени Пушкина более всех отделился Языков, – писал Н. В. Гоголь. – С появлением первых стихов его всем послышалась новая лира, разгул и буйство сил, удаль всякого выраженья, свет молодого восторга и язык, который в такой силе, совершенстве и строгой подчиненности господину еще не являлся дотоле ни в ком. Имя Языков пришлось ему недаром. Владеет он языком, как араб диким конем своим, и еще как бы хвастается своей властью. Откуда ни начнет период, с головы ли, с хвоста, он выведет его картинно, заключит и замкнет так, что остановишься пораженный. Все, что выражает силу молодости, не расслабленной, но могучей, полной будущего, стало вдруг предметом стихов его. Так и брызжет юношеская свежесть ото всего, к чему он ни прикоснется. ‹…› Все, что вызывает в юноше отвагу, – море, волны, буря, пиры и сдвинутые чаши, братский союз на дело, твердая как кремень вера в будущее, готовность ратовать за отчизну, – выражается у него с силой неестественной. Когда появились его стихи отдельной книгой, Пушкин сказал с досадой: «Зачем он назвал их: „Стихотворения Языкова!“ Их бы следовало назвать просто: „хмель“! Человек с обыкновенными силами ничего не сделает подобного; тут потребно буйство сил». Живо помню восторг его в то время, когда прочитал он стихотворение Языкова к Давыдову, напечатанное в журнале. В первый раз увидел я тогда слезы на лице Пушкина (Пушкин никогда не плакал; он сам о себе сказал в послании к Овидию: „Суровый славянин, я слез не проливал, но понимаю их“). Я помню те строфы, которые произвели у него слезы: первая, где поэт, обращаясь к России, которую уже было признали бессильною и немощной, взывает так:
Чу! труба продребезжала! Русь! тебе надменный зов! Вспомяни ж, как ты встречала Все нашествия врагов! Созови от стран далеких Ты своих богатырей, степей, с равнин широких, С рек великих, с гор высоких, От осьми твоих морей!
И потом строфа, где описывается неслыханное самопожертвование, – предать огню собственную столицу со всем, что ни есть в ней священного для всей земли:
У кого не брызнут слезы после таких строф? Стихи его точно разымчивый хмель; но в хмеле слышна сила высшая, заставляющая его подыматься кверху. У него студентские пирушки не из бражничества и пьянства, но от радости, что есть мочь в руке и поприще впереди, что понесутся они, студенты,
На благородное служенье Во славу чести и добра».
«Пафос поэзии Языкова, – утверждает исследователь поэтов пушкинской поры В. И. Коровин, – пафос романтической свободы личности, которая верила в достижение этой свободы, а потому радостно и даже порой бездумно, всем существом принимала жизнь. Языков радовался жизни, ее кипению, ее безграничным и многообразным проявлениям не потому, что такой взгляд был обусловлен исключительно его политическими, философскими мотивами, а безоглядно.
Он не анализировал, не пытался понять и выразить в стихах внутренние причины своего жизнелюбивого миросозерцания. В его лирике непосредственно заговорила природа человека как свободного и суверенного существа. И это чувство свободы в первую очередь касалось его, Языкова, личности и ближайшего к нему окружения – родных, друзей, женщин».
Однако истоки такой свободы не только в кризисе феодальной системы, как полагает исследователь, но и во взлете самосознания юной нации, одержавшей победу в Отечественной войне. На волне живоносного единства русских людей перед лицом общей опасности как раз и возникло это чувство абсолютной свободы и легкого дыхания. За всем личным, интимным, бытовым стоял у Языкова величественный образ богатырской России, частью которой он себя ощущал и как человек, и как поэт-студент, и как поэт-историк.
Студенческие песни Языкова – это ликующий гимн свободной жизни с ее чувственными радостями, с богатырским размахом чувств, молодостью, здоровьем. В ряду этих вечных, простых и неразложимых ценностей жизни оказывается у поэта-студента и вольнодумство. Типичное для лирики декабристов чувство здесь очеловечивается, теряя схоластический налет одической торжественности, в чем-то приземляясь, но зато и обретая живое дыхание:
Нам до него какое дело! Мы пьем, пируем и поем Беспечно, радостно и смело. Наш Август смотрит сентябрем - Нам до него какое дело? Мы все равны, мы все свободны, Наш ум – не раб чужих умов, И чувства наши благородны. Здесь нет ни скиптра, ни оков, Мы все равны, мы все свободны. Мы от бокалов не привстанем. Хоть громом Бог в наш стол ударь, Мы пировать не перестанем. Приди сюда хоть русский царь, Мы от бокалов не привстанем.
«Главной заслугой Языкова в области торжественного стиля, – отмечает К. К. Бухмейёр, – явился живой поэтический восторг, который удалось ему создать взамен величавого парения поэзии классицизма XVIII века, и тяжеловесной риторики, сковывающей мысль и чувство гражданских поэтов начала XIX века.
Механизм, секрет этого типично языковского восторга, заставлявшего Гоголя утверждать, что Языков рожден для „дифирамба и гимна“, заключается прежде всего в сочетании стремительного, как бы летящего стиха с особым строением стихотворного периода, при решительном обновлении поэтического словаря. ‹…› Пропуски ритмических ударений на первой и третьей стопе четырехстопного ямба в периоде, передающем непрерывное эмоциональное нарастание, создают впечатление того страстного поэтического „захлеба“, который особенно пленяет в Языкове». А «доведенное до кульминационной точки эмоциональное нарастание разрешается у Языкова, как правило, эффектной афористической формулой, представляющей собой смысловой центр тяжести стихотворного периода. Чаще всего эти формулы определенным образом организованы в звуковом отношении, по-державински громкозвучны. Вот, например, классический период Языкова из песни „Баян к русскому воину при Димитрии Донском“ (1823):
Рука свободного сильнее Руки, измученной ярмом, Так с неба падающий гром Подземных грохотов звучнее, Так песнь победная громчей Глухого скрежета цепей!»
«Языковский стиховой период, – продолжает исследовательница, - оказался великолепно приспособленным для передачи явлений нарастающих, будь то захлестывающее поэта чувство или развивающееся явление природы (например, гроза в „Тригорском“). Это нетрудно проследить в посланиях, которые у Языкова, как правило, приобретают поэтому краски высокого стиля („К Вульфу, Тютчеву и Шепелеву“, 1826):
О! разучись моя рука Владеть струнами вдохновений, Не удостойся я венка В прекрасном храме песнопений, Холодный ветер суеты Надуй и мчи мои ветрила Под океаном темноты По ходу бледного светила, Когда умалится во мне Сей неба дар благословенный, Сей пламень чистый и священный - Любви к родимой стороне!»
Поражение восстания декабристов Языков воспринял трагически. Приговор и казнь пяти товарищей 7 августа 1826 года вырвали из груди поэта стихи, являющиеся вершиной его вольнолюбивой лирики:
Не вы ль убранство наших дней, Свободы искры огневые, - Рылеев умер, как злодей! - О, вспомяни о нем, Россия, Когда восстанешь от цепей И силы двинешь громовые На самовластие царей!
Поэт никогда не терял веры в торжество свободолюбивых порывов человеческого духа. В 1829 году он написал стихотворение «Пловец» («Нелюдимо наше море…»), которое вскоре стало одной из любимых песен демократической молодежи. Силе могучей природной стихии противостоит в этом стихотворении мужество отважных пловцов, устремленных к общей и светлой цели:
Смело, братья! Туча грянет, Закипит громада вод, Выше вал сердитый встанет, Глубже бездна упадет! Там, за далью непогоды, Есть блаженная страна: Не темнеют неба своды, Не проходит тишина. Но туда выносят волны Только сильного душой!… Смело, братья, бурей полный,
Прям и крепок парус мой.
Удивительно, что в своих вольнолюбивых стихах Языков оказывается порой и смелее, и прямее декабристов. Ведь поэт ни в какие тайные общества не вступал и в политические программы декабристов посвящен не был. Секрет в том, что поэзия Языкова упорно пробивается к прямому авторскому слову, не отягощенному традиционными культурно-поэтическими ореолами. Он вообще считал свойства человеческой натуры врожденными и к просветительскому наследию не проявлял особого внимания. В его лирике отсутствуют прямые ассоциативные связи с той культурой, на которой укреплялась поэзия декабристов, равно как и поэзия Батюшкова, Жуковского, Вяземского, Пушкина. Вольнолюбие его стихийно: в нем сказывается свободолюбивый темперамент поэта, стремящегося к предельной искренности в проявлении чувств.
Как отмечает К. К. Бухмейер, Языков действует чистыми цветами спектра: богатейшая ассоциативность романтической метафоры его не привлекает. Зато он создает свои «самовластные» сочетания, имеющие чаще всего патетический, но иногда и иронический эффект: «огни любви» у него «блудящие», «любовные мечты» – «миленькие бредни», «девы хищные», «очи возмутительные». Создав неожиданный образ, Языков к нему неоднократно возвращается – «склоны плеч», «скаты девственных грудей», «стаканы звонко целовались». И в патриотической лексике – «православный», «достохвальный», «достопамятный». Есть у него и собственные автообразования: «плясавицы», «яркий хохот», «водобег», «крутояр», «истаевать», «таинственник». Он склонен к ярким, дерзким метафорам, смелым и неожиданным: «разгульный венок», «ущипнуть стихом», «восторгов кипяток», «свободы искры огневые». Он часто живописует словом, создавая яркие языковые образы: «пляски пламенных плясавиц», «прошли младые наши годы».
«Пушкинское» качество романтизма Языкова особенно полно раскрылось в период дружеского общения поэта с Пушкиным в Тригорском и Михайловском в летние месяцы 1826 года. Итогом его явился замечательный цикл стихов о Пушкине («А. С. Пушкину: О ты, чья дружба мне дороже…», 1826; «П. А. Осиповой», 1826; «Тригорское», 1826; «К няне Пушкина», 1827). Здесь Языков выступил как мастер пейзажной живописи, умеющий изображать природу в нарастающем движении, как, например, восход солнца в Тригорском:
Бывало, в царственном покое, Великое светило дня, Вослед за раннею денницей, Шаром восходит огневым И небеса, как багряницей, Окинет заревом своим; Его лучами заиграют Озер живые зеркала; Поля, холмы благоухают; С них белой скатертью слетают И сон, и утренняя мгла…
К концу 1830-х – началу 1840-х годов вольнолюбивые мотивы в лирике Языкова замолкают, уступая место иным, патриотическим. Он сближается в это время со славянофилами и принимает самое живое участие в борьбе с западническим крылом русской общественной мысли. Владея боевым стихом, Языков создает убийственные памфлеты «К не нашим», «Н. В. Гоголю», «К Чаадаеву», которые в советский период расценивались как реакционные. Было принято считать, что славянофильское направление убило талант поэта.
Все это далеко от истины. Вяземский, всю жизнь причислявший себя к западникам, так откликнулся на раннюю смерть Языкова: «Смертью Языкова русская поэзия понесла чувствительный урон. В нем угасла последняя звезда Пушкинского созвездия, с ним навсегда умолкли последние отголоски пушкинской лиры. Пушкин, Дельвиг, Баратынский, Языков, не только современностью, но и поэтическим соотношением, каким-то семейным общим выражением, образуют у нас нераздельное явление. Ими олицетворяется последний период поэзии нашей; ими, по крайней мере доныне, замыкается постепенное развитие ее, означенное первоначально именами Ломоносова, Петрова, Державина, после Карамзина и Дмитриева, позднее Жуковского и Батюшкова… Вне имен, исчисленных нами, нет имен, олицетворяющих, характеризующих эпоху… Эта потеря тем для нас чувствительнее, что мы должны оплакивать в Языкове не только поэта, которого уже имели, но еще более поэта, которого он нам обещал. Дарование его в последнее время замечательно созрело, прояснилось, уравновесилось и возмужало».
Баратынский Евгений Абрамович (1800-1844)
Евгений Абрамович Баратынский родился в имении Мара Тамбовской губернии в небогатой дворянской семье. В 1808 году Баратынские перебрались в Москву, но в 1810 году умер отец семейства, и мать вынуждена была отдать сына на казенное содержание в Петербург, в Пажеский корпус. В 1816 году за мальчишескую шалость Баратынского исключили из корпуса без права поступать на службу, кроме военной, и то не иначе как рядовым. Это событие сыграло драматическую роль в жизненной судьбе поэта.
После двухлетнего перерыва, в 1818 году, он вынужден был определиться на службу солдатом в лейб-гвардии егерский полк, расквартированный в Петербурге. Здесь Баратынский сближается с поэтами лицейского кружка – Дельвигом, Кюхельбекером, Пушкиным. Но 4 января 1820 года его производят в унтер-офицеры и переводят в Нейшлотский пехотный полк, располагавшийся в Финляндии, за триста верст от Петербурга. Там он служит четыре с половиной года под началом Н. М. Коншина, заметного в те годы поэта, ставшего верным другом Баратынского. Наездами поэт бывает в Петербурге. Здесь его особенно опекает Дельвиг, видя в нем второго после Пушкина поэта-«изгнанника». В 1821 году Баратынский становится действительным членом «Вольного общества любителей российской словесности», примыкая к левому его крылу. Здесь он сближается с К. Рылеевым и А. Бестужевым, печатается в альманахе «Полярная звезда» и даже доверяет издателям альманаха в 1823 году подготовку и публикацию первой книжки своих стихотворений.
Но его раннее творчество, с точки зрения декабристских друзей, слишком интимно и камерно, слишком обременено традициями французского классицизма. Так что в кругу романтиков он слывет «маркизом» и «классиком». Даже его юношеская поэма «Пиры», примыкавшая к традиции Батюшкова и поэтов лицейского круга, резко выделяется на общем фоне эпикурейской поэзии слишком явными нотками скептицизма:
«Что потакать мечте унылой, - Кричали вы. – Смелее пей! Развеселись, товарищ милый, Для нас живи, забудь о ней!» Вздохнув, рассеянно послушный, Я пил с улыбкой равнодушной; Светлела мрачная мечта, Толпой скрывалися печали, И задрожавшие уста «Бог с ней!» невнятно лепетали.
«Певец пиров и грусти томной» – так определил Пушкин суть раннего творчества Баратынского, отметив в нем то, что не было характерно для пиров лицейского братства, – «томную грусть». Дело в том, что этот «маркиз» и «классик» острее многих своих друзей переживал кризис идеалов Просвещения, не утративших своей власти над поэтами 1820-х годов. Вера в неизменную добрую природу человека дала трещину еще в юношеские годы Баратынского.
В апреле 1825 года он получает офицерский чин, берет четырехмесячный отпуск, уезжает в Москву, 9 июня 1826 года женится на Анастасии Львовне Энгельгардт, дочери подмосковного помещика, а 31 января 1826 года уходит в отставку и поселяется в доме матери в Москве. Освобождение Баратынского сопровождается трагическими событиями в Петербурге: крахом восстания 14 декабря и следствием по делу декабристов. На эти горестные вести Баратынский откликается в стихотворении «Стансы» (1827):
Ко благу пылкое стремленье От неба было мне дано; Но обрело ли разделенье, Но принесло ли плод оно?… Я братьев знал; но сны младые Соединили нас на миг: Далече бедствуют иные, И в мире нет уже других.
По мнению И. М. Семенко, творчество Баратынского «не только развивалось в рамках литературы пушкинской поры, но и явилось хронологически и по существу ее своеобразным завершением». Это касалось прежде всего характера поэтического самораскрытия Баратынского-лирика. Все поэты пушкинского круга считали, что к читателю нужно идти «не со своей безнадежностью, а с идеалом и верой». Так думал К. Батюшков, так считал и А. Пушкин:
Тогда блажен, кто крепко словом правит И держит мысль на привязи свою, Кто в сердце усыпляет или давит Мгновенно прошипевшую змию…
«Домик в Коломне»
«В интеллектуальной сфере Баратынский довел лирическое самораскрытие до предела. Баратынский снял запреты поэтики, существовавшие для лирического выражения отвлеченной мысли. В этом он – детище романтизма, вернее, следствие романтизма. Шагнул же он далеко за его границы и открыл дорогу ничем не ограниченной свободе выражения не столько чувства, сколько мысли в лирике. Он никогда не усыплял „мгновенно прошипевшую змию“. Баратынский рано стал поэтом „разуверения“».
Просветители верили во всемогущество человеческого разума, способного управлять чувством и приводить жизнь к абсолютному совершенству, к полной гармонии разума с естественной, изначально доброй природой человека. Баратынский усомнился в этом всемогуществе. В центре его любовных и медитативных элегий оказывается раскрепощенный, «чувствующий разум». В этом качестве он предстает как глубоко национальный поэт, следующий, может быть и неосознанно, тысячелетней традиции русской мысли. Православие учило русского человека не отвлеченному, а «сердечному» разуму. Баратынский отпускает свой «сердечный» разум на полную свободу и с грустью наблюдает, что предоставленный самому себе разум этот несовершенен и что в его несовершенстве обнаруживается противоречивая, дисгармоничная природа человека. В его элегиях сжата художественная энергия будущих русских романов. Его лирический герой переживает драмы, попадает в коллизии, близкие героям Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого.
Баратынский, следуя русской традиции, не противопоставляет разум чувству. Любое сердечное движение одухотворено изнутри разумным (не путать с рассудочным!) началом. Отсюда в его лирике возникает подмеченное В. И. Коровиным осознанное противопоставление элементарной чувственности и одухотворенного чувства:
Пусть мнимым счастием для света мы убоги, Счастливцы нас бедней, и праведные боги Им дали чувственность, а чувства дали нам.
Одухотворенное чувство в лирике Баратынского всегда непосредственно, глубоко и сильно, но оно всегда оказывается неполноценным, в него постоянно закрадывается «обман». И причина этого лежит не во внешних обстоятельствах, подсекающих полноту этого чувства, а в самом этом чувстве, несущем в себе черты общечеловеческой ущербности.
Присмотримся внимательно к одной из классических элегий Баратынского «Признание» (1823):
Притворной нежности не требуй от меня, Я сердца моего не скрою хлад печальный. Ты права, в нем уж нет прекрасного огня Моей любви первоначальной. Напрасно я себе на память приводил И милый образ твой и прежние мечтанья: Безжизненны мои воспоминанья, Я клятвы дал, но дал их выше сил. Я не пленен красавицей другою, Мечты ревнивые от сердца удали; Но годы долгие в разлуке протекли, Но в бурях жизненных развлекся я душою. Уж ты жила неверной тенью в ней; Уже к тебе взывал я редко, принужденно, И пламень мой, слабея постепенно, Собою сам погас в душе моей. Верь, жалок я один. Душа любви желает, Но я любить не буду вновь; Вновь не забудусь я: вполне упоевает Нас только первая любовь. Грущу я; но и грусть минует, знаменуя Судьбины полную победу надо мной; Кто знает? мнением сольюся я с толпой; Подругу, без любви – кто знает? – изберу я. На брак обдуманный я руку ей подам И в храме стану рядом с нею, Невинной, преданной, быть может, лучшим снам, И назову ее моею; И весть к тебе придет, но не завидуй нам: Обмена тайных дум не будет между нами, Душевным прихотям мы воли не дадим, Мы не сердца под брачными венцами - Мы жребии свои соединим. Прощай! Мы долго шли дорогою одною; Путь новый я избрал, путь новый избери; Печаль бесплодную рассудком усмири И не вступай, молю, в напрасный суд со мною. Невластны мы в самих себе И, в молодые наши леты, Даем поспешные обеты, Смешные, может быть, всевидящей судьбе.
Что отличает элегию Баратынского от предшественников его в этом жанре? Вспомним элегию Батюшкова «Мой гений». Основное в ней – гибкий, плавный, гармонический язык, богатый эмоциональными оттенками, а также живописно-пластический облик любимой, хранящийся в памяти сердца и данный в одной эмоциональной тональности: «Я помню голос… очи… ланиты… волосы златые». У Баратынского все иначе. Он стремится прежде показать движение чувства во всей его драматической сложности – от подъема до спада и умирания. По существу, дан контур целого любовного романа в драматическом напряжении и диалоге чувств двух любящих сердец. Баратынского в первую очередь интересуют переходные явления в душевном состоянии человека, чувства в его элегиях даются всегда в движении и развитии. При этом поэт изображает не чувство как таковое, в его живой конкретности и полноте, как это делает Жуковский или Пушкин, а чувствующую мысль, анализирующую самое себя. Причем любовная тема получает в его элегии как психологическое, так и философское осмысление: «сердца хлад печальный», который овладел героем, связан не только с перипетиями «жизненных бурь», приглушивших любовь, но и с природой любви, изначально трагической и в трагизме своем непостоянной. Позднее в элегии «Любовь» (1824) Баратынский прямо скажет об этом:
Мы пьем в любви отраву сладкую; Но всё отраву пьем мы в ней, И платим мы за радость краткую Ей безвесельем долгих дней. Огонь любви – огонь живительный, Все говорят; но что мы зрим? Опустошает, разрушительный, Он душу, объятую им!
Трагизм элегии «Признание» заключается в контрасте между прекрасными идеалами и предопределенной их гибелью. Герой и томится жаждой счастья, и с грустью сознает исчезновение «прекрасного огня любви первоначальной». Этот огонь – кратковременная иллюзия молодых лет, с неизбежностью ведущая к охлаждению. Сам ход времени гасит пламя любви, и человек бессилен перед этим, «невластен в самом себе». «Всевидящая судьба» убеждает героя, что в этой жизни под брачным венцом можно соединить жребии, но никогда нельзя соединить сердца.
«В „Признании“ проявилось стремление Баратынского к поэзии, построенной на точном слове, не „навевающем“ подлинный смысл, как это было в поэтике Жуковского и Батюшкова, а строго соответствующем явлению, которое оно обозначает, – пишет Л. Г. Фризман. – Этим объясняется введение неожиданных с точки зрения элегического словоупотребления эпитетов, резко „ограничивающих“ традиционно-элегические понятия и придающих им реалистическую конкретность („притворная нежность“, „первоначальная любовь“, „безжизненные воспоминания“, „бесплодная печаль“), и использование вовсе не элегических слов, взятых из языка житейской прозы („обдуманный брак“, „душевная прихоть“)». Психологическое многообразие лирических переживаний, доступное поэту, схвачено даже в названиях его элегий: «Безнадежность», «Утешение», «Уныние», «Выздоровление», «Разуверение», «Прощание», «Разлука», «Размолвка», «Оправдание», «Признание», «Ропот», «Бдение», «Догадка».
В «Разуверении» (1821), элегии, ставшей известным романсом на музыку М. Глинки, поэт уже прямо провозглашает свое неверие в любовь:
Не искушай меня без нужды Возвратом нежности твоей: Разочарованному чужды Все обольщенья прежних дней! Уж я не верю увереньям, Уж я не верую в любовь И не могу предаться вновь Раз изменившим сновиденьям! Слепой тоски моей не множь, Не заводи о прежнем слова, И, друг заботливый, больного В его дремоте не тревожь! Я сплю, мне сладко усыпленье; Забудь бывалые мечты: В душе моей одно волненье, А не любовь пробудишь ты.
Изображается трагическая коллизия, не зависящая от воли людей. Герой отказывается от любви не потому, что его былая возлюбленная изменила ему. Напротив, она всей душой возвращает ему былую нежность. Безысходность ситуации в том, что герой потерял веру в любовь: от некогда сильного чувства осталось в его душе лишь «сновиденье». Излюбившее сердце способно лишь на «слепую тоску». Утрата способности любить подобна роковой, неизлечимой болезни, от которой никому не уйти и в которую, как в «сладкое усыпленье», погружается онемевшая душа.
Во всем этом видит Баратынский один, общий для всех исток – трагическую неполноценность человека, наиболее сильно выраженную им в стихотворении «Недоносок» (1833):
Я из племени духов, Но не житель Эмпирея, И, едва до облаков Возлетя, паду, слабея. Как мне быть? Я мал и плох; Знаю: рай за их волнами, И ношусь, крылатый вздох, Меж землей и небесами…
Вспомним, что романтики провозглашали могущество человеческого духа, в высших взлетах своих вступающего в контакт с Богом. У Баратынского подчеркнута межеумочность человека как неприкаянного и лишнего во Вселенной существа. Его порывы в область Божественной свободы бессильны, он чужд и не нужен ни земле, ни небу: «Мир я вижу как во мгле; /Арф небесных отголосок / Слабо слышу…» В контексте стихотворения чувствуется ориентация Баратынского на державинскую оду «Бог»: «Поставлен, мнится мне, в почтенной / Средине естества я той, / Где кончил тварей Ты телесных, / Где начал Ты духов небесных / И цепь существ связал со мной». «Срединность» эта, по Державину, не только не умаляет, а возвышает человека. Для Баратынского же она признак человеческого ничтожества, человеческой «недоношенности». Под сомнением оказываются не только просветительские идеалы, но и романтические религиозные упования.
Сильнее, чем кто-либо из поэтов и писателей первой половины XIX века, Баратынский выразил драму Богооставленности современного человека. В стихотворении «Ахилл» (1841) он сравнил наше безверие с уязвимой пятой Ахиллеса: «И одной пятой своею / Невредим ты, если ею / На живую Веру стал!»
«Поэт желает найти добрый смысл в общем строе жизни и часто говорит об оправдании Творца. Теодицея занимает его, – пишет критик Серебряного века Юлий Айхенвальд. – Но именно в этом вопросе, поскольку он находит себе поэтическое отражение, сказывается неопределенность и слабость нашего мыслителя. ‹…› По отношению к Истине Баратынский остается все тем же робким недоноском, и он не смеет вместить ее. Он не отказывает Божеству в своем доверии, но и молитва его бледна. У него недостает гения и пафоса ни для проклятия, ни для благословения… В стихотворении „На смерть Гёте“ он спокойно говорит о двух возможностях: или Творец ограничил жизнью земною наш век, или загробная жизнь нам дана. Вопрос в том, наследует ли человек „несрочную весну“ бессмертия, остается открытым… Для того чтобы верить, Баратынскому нужно уверять себя, нужно ссылаться, как в „Отрывке“, на правдивость Бога». «Отрывок» (1831) - это диалог верующей возлюбленной с маловерным героем. Она уверяет любимого, что есть бытие и за могилой. «Спокойны будем: нет сомненья, / Мы в жизнь другую перейдем, / Где нам не будет разлученья, / Где все земные опасенья / С земною пылью отряхнем. / Ах! как любить без этой веры!» В ответ на ее уверения герой говорит:
Так, Всемогущий без нее Нас искушал бы выше меры; Так, есть другое бытие! ‹…› Что свет являет? Пир нестройный! Презренный властвует; достойный Поник гонимою главой; Несчастлив добрый, счастлив злой. ‹…› Нет! Мы в юдоли испытанья, И есть обитель воздаянья; Там, за могильным рубежом, Сияет день незаходимый И оправдается Незримый Пред нашим сердцем и умом.
Требование к Творцу оправдаться перед человеком за земные «нестроения» вводит в смущение подругу героя: «Премудрость вышнего Творца / Не нам исследовать и мерить; / В смиреньи сердца надо верить / И терпеливо ждать конца. / Пойдем; грустна я в самом деле, / И от мятежных слов твоих, / Я признаюсь, во мне доселе / Сердечный трепет не затих». «Так между смирением и протестом, между верою и отрицанием, не горя и не сжигая, без мученичества веры, без мученичества безверия блуждает Баратынский. Именно это и не сделало его великим», – заключает Ю. Айхенвальд.
Но границы дозволенного человеку природою, границы свободы для человеческого разума Баратынский показал с неведомым до него в русской литературе бесстрашием. Такова его философская элегия «Последняя смерть» (1827) – резкая отповедь любоначальному уму просветителей. Здесь Баратынский пророчествует о последней судьбе всего живого в момент полного торжества человеческого разума на земле. Сначала мир кажется ему дивным садом: человек полностью подчинил себе природу, окружил себя невиданным комфортом, научился управлять климатом («Оратаи по воле призывали / Ветра, дожди, жары и холода…»). Казалось бы, полностью восторжествовала мечта просветителей о всесилии человеческого разума, способного собственными усилиями создать на земле рай («Вот, мыслил я, прельщенный дивным веком, / Вот разума великолепный пир! / Врагам его и в стыд и в поученье, / Вот до чего достигло просвещенье!»).
Но… прошли века, и что же стало с разумными людьми, возомнившими себя богами на земле, достигшими всего материального и получившими возможность духовного самосовершенствования? – «Привыкшие к обилью дольных благ, / На все они спокойные взирали, / Что суеты рождало в их отцах, / Что мысли их, что страсти их, бывало, / Влечением всесильным увлекало. / Желания земные позабыв, / Чуждаяся их грубого влеченья, / Душевных снов, высоких снов призыв / Им заменил другие побужденья, / И в полное владение свое / Фантазия взяла их бытие. ‹…› / Но по земле с трудом они ступали, / И браки их бесплодны пребывали». Заканчивается это видение картиной «последней смерти», гибели всего человечества. Но земля даже не замечает его исчезновения, природа продолжает свою жизнь, как бы подтверждая неприкаянность человека-недоноска, случайность его в мире тварных существ:
По-прежнему животворя природу, На небосклон светило дня взошло, Но на земле ничто его восходу Произнести привета не могло. Один туман над ней, синея, вился И жертвою чистительной дымился.
Последний сборник своих стихов Баратынский символически назовет «Сумерки» (1842) и откроет его стихотворением «Последний поэт» (1835):
Век шествует путем своим железным, В сердцах корысть, и общая мечта Час от часу насущным и полезным Отчетливей, бесстыдней занята. Исчезнули при свете просвещенья Поэзии ребяческие сны, И не о ней хлопочут поколенья, Промышленным заботам преданы.
Тревога о судьбе поэзии возникла тогда у Баратынского не на пустом месте. К 1830-м годам во многом изменилось время, изменился и сам читатель. В литературной жизни все решительнее и наглее стало заявлять о себе так называемое «торговое направление». Редактор «Библиотеки для чтения» О. И. Сенковский прямо утверждал, что «стихотворство – болезнь из рода нервных болезней». «Зачем писать стихи, если время их для нас прошло?» – вторил ему Н. Полевой.
Весной 1834 года А. С. Пушкин писал историку М. П. Погодину: «Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок». В 1830-е годы в России формируется буржуазная идеология. И писатели пушкинского круга ужаснулись, что эта идеология, проникая в сферу журналистики и литературы, грозит сокрушить устои искусства и культуры, держащиеся на принципе бескорыстия.
В целях борьбы с коммерческой журналистикой группа московских литераторов-«любомудров» (И. В. Киреевский, А. И. Кошелев, Н. А. Мельгунов, Н. Ф. Павлов, М. П. Погодин, А. С. Хомяков, С. П. Шевырев, Н. Я. Языков, Д. Н. Свербеев) начинает издавать журнал «Московский наблюдатель». В первой книжке его за 1835 год С. П. Шевырев выступает с программной статьей «Словесность и торговля»: «…Торговля теперь управляет нашей словесностью – и все подчинилось ее расчетам; все произведения словесного мира расчислены на оборотах торговых; на мысли и на формы наложен курс!… Умолкло вдохновение наших поэтов. Поэзия одна не покоряется спекуляции. В то счастливое время, когда каждый стих расценен в червонец, стихи нейдут!… Тщетно книгопродавец сыплет перед взором поэта звонкие, блещущие червонцы: не зажигается взор его вдохновением, Феб не внемлет звуку металла… Почему же поэзия молчит среди этой осенней ярмарки? Потому, что только ее вдохновение не слушается расчета: оно свободно, как мысль, как душа».
Не случайно, что Баратынский поместил свое стихотворение «Последний поэт» в той же книжке «Московского наблюдателя», в которой была напечатана эта статья Шевырева. В Москве поэт сошелся с кругом литераторов, увлеченных немецкой классической философией, изучающих Шеллинга, вошедших в историю русской литературы и общественной мысли как поколение «любомудров». Баратынский был классиком по своему воспитанию, но в философии Шеллинга его не мог не привлечь высокий взгляд на природу и назначение поэзии. Отголоски шеллингианского влияния можно услышать в стихах Баратынского «Болящий дух врачует песнопенье» (1843), вошедших в сборник «Сумерки»:
Болящий дух врачует песнопенье. Гармонии таинственная власть Тяжелое искупит заблужденье И укротит бушующую страсть.
«Сумерки» не случайная подборка последних стихотворений, а глубоко продуманный поэтический цикл, организованный единой мыслью. И мысль эта остается у Баратынского печальной и трагической. Речь идет о сумерках рода человеческого, приближающегося к последнему концу. Этот мотив, пробегая по всему художественному полю цикла, концентрируется в одном из самых значительных произведений поэта – в элегии «Осень» (1836-1837).
Последняя, шестнадцатая строфа «Осени» подводит безрадостный итог жизни всего человечества: «Все образы годины бывшей / Сравняются под снежной пеленой, / Однообразно их покрывшей, – / Перед тобой таков отныне свет, / Но в нем тебе грядущей жатвы нет!» Так расставался Баратынский с просветительскими и романтическими иллюзиями, подводя итог целому этапу в истории русской поэзии.
Баратынский был последним поэтом пушкинской плеяды и самобытным творцом в ведущем жанре той поры – элегии. Необычность его любовных элегий заметили современники. Пушкин в статье «Баратынский» сказал: «Он у нас оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. ‹…› Время ему занять степень, ему принадлежащую, и стать подле Жуковского и выше певца Пенатов и Тавриды». П. А. Плетнев писал Пушкину: «До Баратынского Батюшков и Жуковский, особенно ты, показали едва ли не все лучшие элегические формы, так что каждый новый поэт должен был непременно в этом роде сделаться чьим-нибудь подражателем, а Баратынский выплыл из этой огненной реки – и вот что особенно меня удивляет в нем».
«Элегия вследствие своеобразного развития русской литературы, не знавшей Ренессанса, стала в 1820-1830-е годы благодаря романтизму жанром, который позволил выразить мироощущение человека в целом, – проницательно и точно отмечает В. И. Коровин. – То, что в западной литературе выразилось отчасти в лирике, отчасти в серии новелл и что потом стало точкой отсчета для трагедии высокого и позднего Возрождения, в русской литературе на другом витке общественно-литературного исторического развития с наибольшей силой проявилось именно в лирике, в ее ведущей лирической форме – элегии. Именно в ней прекрасный, гармонически развитый человек стал нормой идеального представления о человеческой личности. В этом смысле значение русской элегии в русской литературе недооценено, ибо тот образ человека, который сложился в ней, оказал решающее воздействие и на все другие жанры литературы и на самый характер подхода к человеку и в поэме, и в драме, и, главное, в прозе».
Источники и пособия
Баратынский Е. А. Полн. собр. стихотворений. – Л., 1957. – («Б-ка поэта». / Большая серия);
Баратынский Е. А. Стихотворения, поэмы, проза, письма. – / М., 1951;
Давыдов Денис. Соч. – М., 1962;
Давыдов Д. В. Полн. собр. стихотворений. – Л., 1933. – («Б-ка поэта». Большая серия);
Языков Н. М. Полн. собр. / стихотворений. – Л., 1934;
Языков Н. М. Стихотворения. Сказки. Поэмы. Драматические сцены. Письма. – М.; Л., 1959;
Дельвиг А. А. Полн. собр. стихотворений. – Л., 1959. – («Б-ка поэта». Большая серия);
Вяземский П. А. Стихотворения. – Л., 1958. – («Б-ка поэта». Большая серия);
Вяземский П. А. Записные книжки: 1813-1848. – М., 1963. – (Сер. «Литературные памятники»);
Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика. – М., 1984;
Николай Кутанов. Декабрист без декабря //Декабристы и их время. – М., 1932. – Т. 2; История русской поэзии. В 2 т. – Л., 1968. – Т. 1;
Гинзбург Л. О лирике. - Л., 1974;
Фризман Л. Г. Творческий путь Баратынского. – М., 1966;
Гофман М. Л. Поэзия Баратынского. – Пг., 1915;
Орлов В. Н. Языков // Пути и судьбы. – Л., 1971;
Сквозников В. Д. Реализм лирической поэзии: Становление реализма в русской лирике. – М., 1975. – Гл. III-V;
Семенко И. М. Поэты пушкинской поры. – М., 1970;
Коровин В. И. Поэты пушкинской поры. – М., 1980;
Вацуро В. Э. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». – СПб., 1994.
(См. также сопроводительные статьи и примечания к указанным выше изданиям текстов.)
СОЗВЕЗДИЕ ЛИРЫ.
Есть поэты, чьи имена стали не только гордостью, но символом национальной культуры. Для итальянцев это Данте, для англичан - Шекспир, для немцев - Гете, для русских - Пушкин. В прошлом целые эпохи назывались обычно по имени правивших монархов. Ныне человечество вносит коррективы в хронологию, для которой в качестве ориентиров все чаще избираются ярчайшие светочи разума, властители дум, а не коронованные особы. Существовала дантовская эпоха в Италии, были времена "царя драматических поэтов" Шекспира в Англии и была пушкинская пора в России.
Пушкин - начало всех начал русской художественной культуры нового времени. Он дал ей мощный импульс, вывел на мировую дорогу и указал ориентиры для движения вперед. С его именем сопряжены вершинные достижения в отечественной литературе, музыке, изобразительном и театральном искусстве XIX-XX веков.
"У нас все ведь от Пушкина, - говорил Достоевский. - Поворот его к народу в столь раннюю пору его деятельности до того был беспримерен и удивителен, представлял для того времени неожиданное новое слово, что объяснить его можно лишь если не чудом, то необычайною великостью гения..."
Поистине Пушкин был "Солнцем нашей поэзии", как назвал его В.Одоевский в знаменитом некрологе. Он вобрал в себя богатейший опыт предшественников и современников, озарив мирообъемлющим гением пути дальнейшего развития русского слова. По выражению Белинского, "как прежние писатели русские объясняют Пушкина, так Пушкин объясняет последовавших за ним писателей". Одновременно с ним на поэтическом небосклоне России сияло немало светил, образуя блистательное созвездие Северной Лиры. Уступая солнцу в блеске и накале творческого горения, питаясь его лучами, они и сами оказывали воздействие на спектр исходящего от него света, согревали своим теплом множество благодарных читательских сердец.
В предлагаемом комплекте открыток представлено шестнадцать поэтов пушкинской эпохи. Каждый из них вписал заметнейшую страницу в заветную книгу русской изящной словесности, закладывая фундамент национальной классики, содействуя утверждению выдвинутых Пушкиным нравственных и художественных принципов.
Не только благодаря дружеским узам очерчивается круг пушкинских соратников, важнейшую роль здесь сыграло единство помыслов, "дум высокое стремленье", готовность служить своим пером патриотической идее процветания нации. То, что Пушкин - центральная фигура тогдашней эпохи, осознавалось многими. Показательны в этом отношении обращенные к нему незадолго до декабрьского восстания слова Рылеева: "...на тебя устремлены глаза России; тебя любят, тебе верят, тебе подражают. Будь Поэт и гражданин". Все учились у создателя "Евгения Онегина", у некоторых учился он сам. Но совместными усилиями лучшие умы России делали общее дело.
Титаническая деятельность Пушкина не имела бы столь впечатляющих последствий, если бы он не был выразителем чаяний прогрессивной общественности страны, вдохновлявшей своего кумира на борение с темными силами. Не случайно среди ближайшего окружения Пушкина мы видим декабристов - все передовое тянулось к нему, и сам он неизменно был устремлен в будущее.
Отечественная война 1812 года стала той огненной купелью, из которой Россия вышла преображенной. Рост национального самосознания требовал своего воплощения в художественно зрелом искусстве. Для этого необходимо было явление Пушкина народу. Под его водительством создан был литературный русский язык, стремительно усвоены уроки мастеров прошлого и настоящего, отечественных и зарубежных, произведены коренные реформы во всех жанрах словесности.
Поэтической дружины
Смелый вождь и исполин!
С детства твой полет орлиный
Достигал крутых вершин.
. . . . . . . . . . .
Там поэт в родной стихии
Стих златой свой закалил,
И для славы и России
Он расцвел в избытке сил, -
Писал, вспоминая Пушкина, один из самых близких его друзей поэт Вяземский.
Пушкина мы по праву считаем родоначальником нашей классической литературы, но он шел не один. Рядом были друзья, единомышленники, а порою и "соперники по славе". Их портреты сейчас перед Вами. Выполненные художником Юрием Ивановым в технике итальянского карандаша и сангины, они достаточно полно передают аромат эпохи, которую мы зовем пушкинской порой и которая справедливо названа также "золотым веком" русской поэзии.
Святослав Бэлза.
АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ КОЛЬЦОВ
(1809 - 1842).
"Страдалец был этот человек, - сказал Белинский, узнав о смерти Кольцова.
Один из самобытнейших русских поэтов Кольцов прожил трудную жизнь в безуспешном стремлении вырваться из мрачного мещанского мира (его отец был прасолом - торговцем скотом и не поощрял литературных наклонностей сына). Рожденный поэтом, жадно стремящийся к культуре, Кольцов вынужден был влачить жалкое существование среди торгашей и самодуров.
В 1831 году в печати появились первые стихи поэта, в 1835 году - первая книга. Кольцов, по словам Пушкина, обратил на себя всеобщее "благосклонное внимание". Его певучие, музыкальные стихи рассказывали о жизни и труде простого народа ("Песня пахаря", "Удалец", "Урожай", "Косарь", "Молодая жница"). Как отмечал Белинский, вместе с лирикой Кольцова в литературу "смело вошли и лапти, и рваные кафтаны, и всклокоченные бороды, и старые онучи, - и вся эта грязь превратилась у него в чистое золото поэзии".
"Прострелено солнце" - так отозвался Кольцов на смерть Пушкина, посвятив памяти великого поэта, дарившего его своим вниманием и участием, стихотворение "Лес":
С богатырских плеч
Сняли голову -
Не большой горой
А соломинкой...
Многие произведения поэта, положенные на музыку композиторами Римским-Корсаковым, Мусоргским, Балакиревым, не забыты народом и поныне.
ЕВГЕНИЙ АБРАМОВИЧ БАРАТЫНСКИЙ
(1800 - 1844)
"Из всех поэтов, появившихся вместе с Пушкиным, первое место бесспорно принадлежит г.Баратынскому", - писал Белинский о крупнейшем поэте пушкинской эпохи, близком друге Дельвига и Пушкина. Уже первые стихи Баратынского обратили на себя внимание читателей. В его "прелестных элегиях" они нашли "стройность и зрелость необыкновенную" ("Оправдание", "Разуверение" ("Не искушай меня без нужды"), "Водопад", "Две доли", "Истина", "Буря"). Лучшей русской любовной элегией считал Пушкин "Признание" Баратынского:
Притворной нежности не требуй от меня,
Я сердца моего не скрою хлад печальный...
Философская направленность отличала уже ранние стихи Баратынского, но наиболее сильно своеобразное дарование "поэта мысли" развилось в 30-40-е годы. Он создает много произведений, ставших достоянием русской классики, - "Приметы", "Бокал", "Последний Поэт", "Осень":
И вот сентябрь! Замедля свой восход,
Сияньем хладным солнце блещет,
И луч его в зерцале зыбком вод
Неверным золотом трепещет.
Философские раздумья о судьбах человека и поэта, человечества и искусства придавали особую тональность позднему творчеству Баратынского, определили исключительное своеобразие его художественного мира. Высоко ценил "необщее выражение" поэтического облика Баратынского Пушкин: "Он у нас оригинален, ибо мыслит... мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко".
"Читателя найду в потомстве я" - это предсказание Баратынского, мастера тонкой философской лирики, сбылось. Он читаем и любим.
ВЛАДИМИР ФЕДОСЕЕВИЧ РАЕВСКИЙ
(1795 - 1872)
Первым декабристом нередко называют Раевского. Участник Отечественной войны 1812 года, награжденный за храбрость, проявленную в боях при Бородино, золотым оружием, Раевский за четыре года до восстания на Сенатской площади был обвинен властями в революционной пропаганде. После пяти мучительных лет заточения в одиночных камерах был сослан в Сибирь почти до конца жизни. Раевский не только первый декабрист, но и первый поэт-декабрист. Из дошедшего до нас литературного наследия поэта большая часть написана уже в тюрьме или в ссылке. Лучшие его произведения являют собой прекрасные образцы гражданской политической поэзии декабристов. В них уверенность автора в правоте революционных идей сочетается с большим накалом чувств. Таков "Певец в темнице" - стихотворение, вызвавшее горячее одобрение Пушкина. В нем, так же как в послании "К друзьям в Кишинев", звучит призыв Раевского к товарищам по боевому перу, и в первую очередь к Пушкину, беспощадно бороться против деспотизма и угнетения:
Оставь другим певцам любовь!
Любовь ли петь, где брызжет кровь.
Призывы эти не остались без ответа. Пушкин откликнулся строками:
Недаром ты ко мне воззвал
Из глубины глухой темницы...
Литературные и политические взгляды Раевского оказали несомненное влияние на Пушкина. Он восхищался мужеством, стойкостью первого поэта-декабриста, посвятившего борьбе за свободу свою жизнь и творчество.
АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ПОЛЕЖАЕВ
(1805 - 1838)
Трагическая судьба поэта Полежаева характерна для участи революционера-одиночки 20-30-х годов XIX века. Отданный в армию по приказу царя за поэму "Сашка", содержащую протест против "презренных палачей", поэт так и не смог до конца жизни выбраться из солдатчины. В творчестве Полежаева, как в зеркале, отразились драматические перипетии его жизни. В поэтическом наследии центральное место занимают лирические стихотворения, проникнутые мотивами протеста, отчаяния, гордого одиночества ("Песнь пленного ирокезца", "Песнь погибающего пловца", "Негодование", "Арестант"). Служба на Кавказе дала ему материал для поэм "Эрпели" и "Чир-Юрт". Как непосредственный участник событий, он изображает солдат в походах, в лагерной и боевой обстановке. В мрачных "кандальных песнях" и элегических произведениях, полных скорбной жалобы ("Вечерняя заря", "О, для чего судьба меня сгубила", "Ожесточенный"), звучит протест свободолюбивой личности против несправедливости и угнетения.
Современник Пушкина Полежаев несомненно испытал не себе его могучее воздействие, однако в произведениях поэта уже ощутимы мотивы, которые в полную силу прозвучат в мятежной лирике Лермонтова. По словам Огарева, Полежаев "заканчивает в поэзии первую, неудавшуюся битву свободы с самодержавием".
ФЕДОР НИКОЛАЕВИЧ ГЛИНКА
(1786 - 1880)
В период формирования декабристского движения Глинка играл значительную организаторскую роль, был членом "Союза спасения" и одним из создателей и руководителей "Союза благоденствия". Свободолюбивые идеи декабристов, близкие молодому Глинке, нашли отражение в его поэтическом творчестве. Лучшие стихи поэта проникнуты мечтами о свободе и равенстве, резко осуждают деспотизм и социальную несправедливость ("Плач плененных иудеев"). Широкую известность приобрело яркое патриотическое стихотворение Глинки "Москва" ("Город чудный, город древний..."). Истинно народными песнями стали стихотворения поэта, положенные на музыку: "Тройка" ("Вот мчится тройка удалая...") и "Песнь узника" ("Не слышно шуму городского...").
Сильное влияние оказал Глинка на формирование политических взглядов Пушкина (они часто встречались на заседаниях литературного общества "Зеленая лампа"), поддерживал его в сложных жизненных ситуациях, ходатайствовал об облегчении участи великого поэта накануне ссылки в 1820 году. Пушкин называл Глинку "почтеннейшим человеком здешнего мира", высоко оценил его гражданскую позицию в послании "Ф.Н.Глинке":
Когда средь оргий жизни шумной
Меня постигнул остракизм,
Увидел я толпы безумной
Презренный, робкий эгоизм.
Без слез оставил я с досадой
Венки пиров и блеск Афин,
Но голос твой мне был отрадой,
Великодушный гражданин!
АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ОДОЕВСКИЙ
(1802 - 1839)
Совсем юным, в 22 года, корнет лейб-гвардии конного полка Одоевский, стал первым членом Северного общества декабристов. За активное участие в восстании на Сенатской площади был осужден на каторжные работы в сибирских рудниках. И только в 1837 году в порядке высочайшей милости переведен рядовым на Кавказ. Передовые антикрепостнические взгляды юного поэта выразились в его первом известном стихотворении "Молитва русского крестьянина". Но лучшие произведения Одоевский создает уже на каторге: "Тризна", "Стихи на переход наш из Читы в Петровский завод" ("Что за кочевья чернеются"), "При известии о польской революции". Необыкновенно сильно в устах измученного тяжелой неволей поэта звучат строки:
За святую Русь неволя и казни -
Радость и слава!
Одоевсктй стал выразителем дум и чаяний сосланных декабристов. Именно ему довелось ответить Пушкину на послание в Сибирь ("Во глубине сибирских руд..."):
Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки
И - лишь оковы обрели.
Но будь покоен, бард! - цепями,
Своей судьбой гордимся мы
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.
Строка из этого стихотворения Одоевского стала эпиграфом ленинской "Искры" - "Из искры возгорится пламя".
ИВАН ИВАНОВИЧ КОЗЛОВ
(1779 - 1840)
"Несчастье сделало его поэтом, - писал о Козлове Жуковский, - годы страдания были самыми деятельными годами ума его". В возрасте 40 лет, разбитый параличом, лишенный способности передвигаться, поэт потерял зрение. Разлученный навсегда с внешним миром, он весь отдается поэзии. В 1821 году в печати появилось его первое стихотворение ""К Светлане". Необычайной популярностью пользовалась романтическая, "полная чувств" поэма "Чернец", вызвавшая восторженный отзыв Пушкина. Козлов создал немало лирических стихотворений ("Венецианская ночь", "Плач Ярославны"). Как переводчик он занял видное место в русской литературе. Переводил с английского произведения Байрона, Мура, с французского - Шенье, Ламартина, с итальянского - Петрарки, с польского - Мицкевича. Широкую популярность приобрели песни Козлова "Вечерний звон", "Не бил барабан..." ("На погребение английского генерала сира Джона Мура").
Глубоко трогала Пушкина судьба слепого поэта, к творчеству которого он относился с большим вниманием и которому посвятил прекрасные строки:
Певец., когда перед тобой
Во мгле сокрылся мир земной,
Мгновенно твой проснулся гений,
На все минувшее воззрел
И в хоре светлых привидений
Он песни дивные запел.
О милый брат, какие звуки!
В слезах восторга внемлю им...
ДМИТРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ ВЕНЕВИТИНОВ
(1805 - 1827)
Литературное наследие Веневитинова невелико - всего около 40 стихотворений, как оригинальных, так и переводных, - из Гете, Вергилия, Гофмана. Вольнолюбивые идеи декабристов нашли отражение в его творчестве, он славил Родину и свободу ("Песнь грека", "Освобождение скальда", "Смерть Байрона"). Тема новгородской вольницы, разрабатываемая в характерных для поэтов-декабристов традициях, звучит в его стихотворении "Новгород":
Здесь место свято,
Здесь воздух чище и вольней!
. . . . . . . . . . . . .
Ответствуй, город величавый:
Где времена цветущей славы,
Когда твой голос, бич князей,
Звуча здесь медью в бурном вече,
К суду или кровавой сече
Сзывал послушных сыновей?
Лирические произведения Веневитинова ("Поэт", "Три розы", "Три участи") отличает философская направленность, получившая дальнейшее развитие в поэзии Тютчева и Лермонтова. Безвременная смерть молодого талантливого поэта, окружив имя его романтическим ореолом, поразила многих литературных деятелей того времени. Пушкин горевал, что "так рано умер чудный поэт". Лермонтов, Дельвиг, Кольцов, Одоевский написали поэтические эпитафии на его кончину. Чернышевский считал, что "проживи Веневитинов хотя десятью годами более - он на целые десятки лет двинул бы вперед нашу литературу".
НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ ЯЗЫКОВ
(1803 - 1846)
"Имя Языков пришлось ему неларом, - писал о поэте Гоголь, - владеет он языком, как арвб диким конем своим...". Уже первые виртуозно исполненные, жизнерадостные, воспевающие свободу стихи Языкова выдвинули его в ряд ведущих русских поэтов. Автор размышляет о судьбе России ("Элегия") и о своем поэтическом будущем ("Молитва", "Извиненье"). Прекрасным стихотворением "Не вы ль убранство наших дней...", в котором звучит призыв отмстить за смерть поэта-декабриста, откликнулся Языков на казнь Рылеева:
О, вспомяни о нем, Россия,
Когда восстанешь от цепей
И силы двинешь громовые
На самовластие царей!
Темы русской истории, разрабатываемые поэтом в декабристских традициях, оставили глубокий след в его творчестве: "Песнь барда во время владычества татар в России", "Баян к русскому воину...","Евпатий". Стихотворения Языкова, положенные на музыку ("Из страны, страны далекой...", "Пловец" ("Нелюдимо наше море..."), любимы народом и поныне.
Поэтическое дарование Языкова, его "звучная лира" вызывали неизменное восхищение Пушкина: "Человек с обыкновенными силами ничего не сделает подобного, тут потребно буйство сил", - восторженно писал великий поэт после выхода сборника стихотворений Языкова в 1833 году. Наивысшим признанием его таланта звучит пушкинское:
Клянусь Овидиевой тенью:
Языков близок я тебе.
КОНДРАТИЙ ФЕДОРОВИЧ РЫЛЕЕВ
(1795 - 1826)
О своих сокровенных желаниях Рылеев говорил:"Я буду лить кровь свою, но за свободу отечества, за счастие соотчичей, для исторжения из рук самовластия железного скипетра, для приобретения законных прав угнетенному человечеству". Вся жизнь и творчество поэта-декабриста были подчинены этому. Литературную судьбу Рылеева как поэта-гражданина определила острая сатира на советника царя, деспота и мракобеса Аракчеева. По словам современников, это был первый удар, нанесенный Рылеевым самовластью. В 1825 году выходят рылеевские "Думы". Две новеллы - "Иван Сусанин" и "Петр Великий в Острогожске" - были высоко оценены Пушкиным. "Напоминать юношеству о подвигах предков..." - так понимал Рылеев назначение сборника "Думы". Поэма Рылеева "Войнаровский", пропагандирующая идеи декабристов, являла собой свидетельство высокого художественного мастерства автора, очаровала Пушкина, и он увидел в Рылееве "истинный талант". Незавершенной осталась поэма "Наливайко", где приближение декабря 1825 года звучит особенно ощутимо. Свою творческую позицию Рылеев утверждает в стихах "Я ль буду в роковое время..." и "На смерть Байрона". О Рылееве, поэте-гражданине, можно сказать его же стихами:
Ему неведом низкий страх;
На смерть с презрением взирает
И доблесть в молодых сердцах
Стихом правдивым зажигает.
13 июля 1826 года Рылеев был казнен как один из руководителей Северного общества декабристов, организатор и активный участник восстания.
КОНСТАНТИН НИКОЛАЕВИЧ БАТЮШКОВ
(1787 - 1855)
Еще в лицейские годы Пушкин испытал серьезное воздействие лирики Батюшкова, снискавшей ему славу эпикурейца, любителя жизненных наслаждений, а также мастера элегической батальной поэзии. В послании "К Батюшкову" Пушкин так обращался к нему:
Философ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец...
Большинство стихов Батюшкова навеяны личными впечатлениями, эпизодами биографии. Так, военная служба, участие в войне с Наполеоном дали ему материал для послания "К Дашкову", исторической элегии "Переход через Рейн" и других произведений, которые посвящены идеям гражданского служения и жертвенности во имя Родины. Подлинной зрелостью отмечен сброник Батюшкова "Опыты в стихах и прозе", некоторые стихи из него были высоко оценены Пушкиным. Блистательными подражаниями древнегреческой лирике поэт во многом подготовил появление пушкинских "антологических" стихов. Многие строки Батюшкова исполнены философской глубины и стали крылатыми:
О память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной...
Пушкина восхищало в Батюшкове то, что его "слог так и трепещет, так и льется, гармония очаровательна". Опередив на несколько лет развитие отечественной поэзии, автор "Опытов" был предшественником раннего Пушкина, который во многом шел ему вослед.
ДЕНИС ВАСИЛЬЕВИЧ ДАВЫДОВ
(1784 - 1839)
Самобытный поэт, один из близких друзей Пушкина, легендарный герой Отечественной войны 1812 года, Денис Давыдов вошел в литературу стремительно и ошеломляюще. Слава литературная пришла к нему вместе со славой воинской.
Певец-гусар, ты пел биваки,
Раздолье ухарских пиров
И грозную потеху драки -
Вот, говоря стихами Пушкина, содержание поэзии Давыдова. Его герой - отчаянный рубака, не ведающий страха не перед лицом смертельной опасности, ни перед... чарой вина ("Бурцову", "Гусарский пир", "Песня", "Песня старого гусара"). По определению Белинского, в "гусарской" поэзии Давыдова "удалое разгулье", любовь к шумным пирам и "веселой жизни" соединяются "с высокостию чувств, благородством в помыслах и жизни".
Пушкин высоко ценил поэзию певца-героя, автора знаменитой современной песни:
Тебе, певцу, тебе, герою!
Не удалось мне за тобою
При громе пушечном, в огне
Скакать на бешеном коне.
Наездник смирного Пегаса,
Носил я старого Парнаса
Из моды вышедший мундир:
Но и по этой службе трудной,
И тут, о мой наездник чудный,
Ты мой отец и командир.
ПЕТР АНДРЕЕВИЧ ВЯЗЕМСКИЙ
(1792 - 1878)
Судьба свои дары явить желала в нем...
Пушкин
В пушкинском окружении Вяземскому по праву принадлежит одно из самых важный мест. Знавший великого поэта еще ребенком, он в числе первых оценил его поэтическое дарование. "Какая бестия! - писал Вяземский в 1818 году Жуковскому, - ...этот бешеный сорванец нас всех заест как отцов наших". С искренней благодарностью принимал юный Пушкин восторженные отзывы Вяземского на его первые поэтические опыты, необычайно ценил их.
Со стихотворений, проникнутых вольнолюбивыми идеями декабристской эпохи ("Петербург", "Негодование"), началась литературная известность поэта. От высокой политической оды до шуточных песен, сатирических куплетов - таков его творческий диапазон. Истинная боль за Россию звучит в одном из лучших произведений Вяземского "Русский бог", в котором поэт выразил ненависть к деспотизму, барскому своеволию и бюрократизму, властвующим в его отечестве. Блестящий талант поэта отмечал Белинский, высоко ценил его творчество Пушкин:
Язвительный поэт, остряк замысловатый,
И блеском колких слов, и шутками богатый,
Счастливый Вяземский, завидую тебе.
Ты право получил благодаря судьбе
Смеяться весело над злобою ревнивой,
Невежество разить анафемой игривой.
ВИЛЬГЕЛЬМ КАРЛОВИЧ КЮХЕЛЬБЕКЕР
(1797 - 1846)
"Мой брат родной по музе, по судьбам" - так называл Пушкин Кюхельбекера, товарища по лицею, талантливого поэта, человека, высокого духом, честного сердцем и помыслами. Созданный, по словам Баратынского, "для любви к славе и для несчастия", второе испил полной чашей. За активные действия в восстании декабристов был осужден и после почти десятилетнего заключения в Шлиссельбургской, Динабургской, Ревельской крепостях сослан на вечное поселение в Сибирь.
Ранние произведения поэта отличает высокая гражданская направленность, они воспевают "веселый час свободы", готовность отдать за нее жизнь ("К Ахатесу", "К друзьям на Рейне", "Греческая песнь"). В годы тюрьмы и ссылки с полной силой развилось поэтическое дарование Кюхельбекера, он не изменил юношеским идеалам ("Тень Рылеева", "Давид", "Элегия"). Полуослепший, больной, измученный непосильным трудом поэт гордился своей причастностью к "орлиной стае" декабристов ("На смерть Якубовича").
Глубокой скорбью в сердце Кюхельбекера отозвалась весть о смерти Пушкина ("19 октября 1837 года", "Тени Пушкина"). Прочные дружеские отношения, любовь и уважение связывали поэтов. Пушкин посвятил Кюхельбекеру несколько прекрасных стихотворений, среди них известные строки "Служенье муз не терпит суеты..." ("19 октября"). Великий поэт активно содействовал публикации произведений Кюхельбекера, присланных из ссылки.
ВАСИЛИЙ АНДРЕЕВИЧ ЖУКОВСКИЙ
(1783 - 1852)
В пушкинской квартире на Набережной Мойки висит портрет Жуковского, подаренный им в 1820 году юному певцу "Руслана и Людмилы" со знаменитой надписью: "победителю-ученику от побежденного учителя". Жуковский действительно был одним из главных наставников Пушкина в поэзии. По мнению Белинского, "Жуковский... имеет великое историческое значение для русской поэзии вообще: одухотворив русскую поэзию романтическими элементами, он сделал ее доступною для общества, дал ей возможность развития, и без Жуковского мы не имели бы Пушкина".
Довольно быстро отношения учителя и ученика переросли в истинную дружбу. Жуковский с энтузиазмом приветствовал первые шаги Пушкина в поэзии и присутствовал при его последних минутах, многое сделал для посмертной славы национального гения России. Он всю жизнь трогательно, по отечески опекал Пушкина, не раз протягивал ему руку помощи в самых сложных ситуациях. Со своей стороны Пушкин воздавал должное литературным заслугам старшего собрата, высоко ценя "его стихов пленительную сладость".
Широкое признание в России Жуковский завоевал созданием оригинальных произведений, в частности стихотворения "Певец во стане русских воинов", замечательных романтических баллад и многочисленными переводами и переложениями шедевров мировой поэзии.
Комплект открыток "Поэты Пушкинской эпохи". "Данный комплект открыток является первым выпуском, посвященным русским поэтам XIX века".
Худ.ЮВ.Иванов. Автор вступительной статьи С.И.Бэлза. Автор аннотаций М.Л.Рыжкова. Ред. О.Ф.Иващенко. Литер.ред.Л.А.Трепцова. Изд."Изобразительное искусство". Москва. 1986г.
Пушкин – символ гордость национальной культуры.
Великий поэт- начало всех начал русской художественной культуры.
«У нас всё ведь от Пушкина,- говорил Достоевский.»
Поистине Пушкин был «Солнцем нашей поэзии», так сказал о нём поэт Одоевский в знаменитом некрологе.
Одновременно с ним на поэтическом небосклоне России сияло немало светил, образуя блистательное созвездие Поэтической Лиры.
Пушкина мы по праву считаем родоначальником нашей классической литературы, но он шёл не один.
Рядом были друзья поэта, его единомышленники, а порою и « соперники по славе».
Антон Антонович Дельвиг
(1798- 1831)
Ближайшему другу Пушкина Дельвигу мы обязаны первым появлением стихов великого поэта в печати. Видимо в тайне от автора он отправил в
«Вестник Европы» послание «К другу –стихотворцу», которое было опубликовано в 1814году.
Литературную известность Дельвигу снискали его идиллии – подражания античным автором, а также стихи в духе русских народных песен.
Широкую известность приобрели «Соловей мой, соловей», «Не осенний частый дождичек».
Дельвиг был в числе первых, кто ввёл в русскую поэзию сонет.
Это отметил Пушкин в своей краткой стихотворной истории сонета:
У нас ещё его не знали девы,
Как для него уж Дельвиг забывал
Гекзаметра священные напевы.
Велика роль Дельвига как издателя и организатора литературной жизни
пушкинской эпохи.
Он выпускал альманах «Северные цветы», собравший на страницах лучшие поэтические силы России, издавал «Литературную газету».
«Никто на свете не был мне ближе Дельвига»-признавался Пушкин, оплакивая кончину своего друга.
…Мой Дельвиг милый,
Товарищ юности живой,
Товарищ юности унылой,
Товарищ песен молодых,
Пиров и чистых помышлений,
Туда, в толпу теней родных,
Навек от нас утекший гений.
Василий Андреевич Жуковский
(1783-1852)
В пушкинской квартире на Набережной Мойки висит портрет Жуковского,
подаренный им в 1820году юному певцу «Руслана и Людмилы» со знаменитой надписью: «победителю ученику от побеждённого учителя».
Жуковский действительно был одним из главных наставников Пушкина в поэзии.
Довольно быстро отношения учителя и ученика переросли в истинную дружбу. Он всю жизнь трогательно, поотечески опекал Пушкина, не раз протягивал ему руку помощи в самых сложных житейских ситуациях.
Пётр Андреевич Вяземский
(1792- 1878)
Судьба свои дары явить желала в нём…
Пушкин
В пушкинском окружении Вяземскому по праву принадлежит одно из самых важных мест. Он знал будущего великого поэта ещё ребёнком, он оценил поэтическое дарование маленького Пушкина.
В дом к Пушкиным пришёл господин, на его лице была оспа. Увидев маленького Пушкина, он потрепал его за подбородок и воскликнул: « Какой арапчик!», Пушкин ему тут же ответил: «Арапчик, но не рябчик».
Блестящий талант поэта отмечал Белинский, он любил Вяземского.
Иван Иванович Козлов
(1779-1840)
«Несчастье сделало его поэтом,- писал о Козлове Жуковский,- годы страдания были самыми деятельными годами ума его».
В возрасте 40лет, разбитый параличом, поэт потерял и зрение.
Разлученный навсегда с внешним миром, он весь отдаётся поэзии.
В 1821году печатается его первое стихотворение «К Светлане». В нём много нежности, любви.
Поэма «Чернец», вызвала восторженный отзыв у Пушкина.
Пушкин относился с большим вниманием к поэту. Он посвятил ему прекрасные строки:
Певец, когда перед тобой
Во мгле сокрылся мир земной,
Мгновенно твой проснулся гений,
На всё минувшее воззрел
И в хоре светлых привидений
Он песни дивные запел.
О милый брат, какие звуки!
В слезах восторга внемлю им…
Денис Васильевич Давыдов
(1784-1839)
Самобытный поэт, один из близких друзей Пушкина, легендарный герой
Отечественной войны 1812года. Он вошёл в литературу стремительно и ошеломляюще.
Певец- гусар, ты пел биваки,
Раздолье ухарских пиров
И грозную потеху драки-
Пушкин высоко ценил поэзию певца-героя, его гусарское раздолье и разгулье.
Владимир Федосеевич Раевский
(1795-1872)
Первым декабристом нередко называют Раевского. Он отличился в боях при
Бородино. Он первый поэт- декабрист. Стихи он писал в тюрьме и в ссылке.
Литературные и политические взгляды Раевского оказали влияние на Пушкина. Он восхищался мужеством и стойкостью первого поэта- декабриста, посвятившего борьбе за свободу свою жизнь и творчество.
Вильгельм Карлович Кюхельбекер
(1797-1846)
«Мой брат родной по музе, по судьбам»-так называл Пушкин Кюхельбекера
(Кюхля). Они вместе учились в лицее. Многие годы провели вместе. Пушкин посвятил другу несколько прекрасных строк «Служенье муз не терпят суеты…» Великий поэт активно содействовал публикации произведений друга присланных из ссылки.
Ранние произведения отличались высокой гражданской направленностью. Поэт очень переживал смерть Пушкина. Его стихотворение « Тени Пушкина» написаны на смерть его большого друга.
Алексей Васильевич Кольцов
(1809-1842)
«Страдалец был этот человек»,- говорил Белинский, узнав о смерти Кольцова.
Один из самобытнейших русских поэтов. Кольцов прожил трудную жизнь, он пытался вырваться из мещанского мирка, влачил жалкое существование среди торгашей и самодуров.
Пушкин обратил на его певучесть стихов. «Песня пахаря», « Удалец», «Косарь».
Он высоко его ценил, как поэта из народа.
«Прострелянное солнце»-так отозвался Кольцов на смерть Пушкина, посвятив памяти великого поэта в стихотворение «Лес»:
С богатырских плеч
Сняли голову-
Не большой горой,
А соломинкой…
А. Блок произнёс в своей речи: «Мы знаем Пушкина- человека, Пушкина- друга –монархии, Пушкина друга- декабристов.
Всё это бледнеет перед одним: «Пушкин- поэт».
Пушкин рано стал «вечным спутником» русской литературы.
Пушкин – наша национальная гордость!
Поэты пушкинской поры
Поэтами пушкинской поры традиционно называют таких лириков как П.А. Вяземский, Д.В. Давыдов, А.А. Дельвиг, Е.А. Баратынский, Н.М. Языков, Д.В. Веневитинов. Временные границы проявления творческого феномена поэтов пушкинской поры определяют следующим образом.В качестве точки отсчета берется 1820 (год создания Пушкиным поэмы «Руслан и Людмила», когда сформировались основные принципы пушкинского стиля). Приблизительно 1835 год становится завершающим.
В России еще с петровских времен складывается особая дворянская идеология, в основе которой лежит представление о дворянстве как о передом классе, реально влияющем на судьбу государства и во многом определяющем эту судьбу.Восстание на Сенатской площади 14 декабря 1825 года стало началом крушения идеалов дворянского сословия, последствия этих событий скажутся именно к 1835 году: становится очевидным, что дворянство утрачивает свои передовые позиции.
В середине 30-х годов пушкинский идеал кажется слишком гармоничным и несоответствующим современным злободневным задачам, стоящим перед литературой. Публика становится все равнодушнее к творениям Пушкина. Критики стремятся определить фигуру, способную занять высшее место на русском литературном Олимпе.В статье 1835 года «О русской повести и повестях г. Гоголя» В.Г. Белинский писал: «… в настоящее время он (Гоголь) является главою литературы, главою поэтов; он становится на место, оставленное Пушкиным». Характеризуя же поэзию М.Ю. Лермонтова, Белинский проницательно замечал: «Да, очевидно, что Лермонтов поэт совсем другой эпохи и что его поэзия - совсем новое звено в цепи исторического развития нашего общества». Лермонтовская эпоха – эпоха безверия, Пушкин же гармоничен, если даже действительность не удовлетворяет его, то он ни в коем случае не ставит под сомнение абсолютную ценность жизни.
Основная особенность пушкинского периода – гармоническая точность поэзии, которая присуща и поэтам пушкинской поры. Каждый из поэтов пушкинской поры обладает неповторимой человеческой и художнической индивидуальностью, но всех их объединяет отношение к миру как к целостному явлению и стремление закрепить эту целостность в слове.
Петр Андреевич Вяземский (1792 - 1878) В нем собралось обилие необыкновенное всех качеств: ум, остроумие, наглядка, наблюдательность, неожиданность выводов, чувство, веселость и даже грусть… Н.В. Гоголь Начало творческого пути. Особенности мировоззрения Петр Андреевич Вяземский родился в богатой аристократической семье.
Его отец, князь Андрей Иванович Вяземский готовил своего сына к серьезной государственной деятельности, поэтому дал мальчику блестящее образование: он обучался в петербургском иезуитском пансионе, при Педагогическом институте, в последствии, после его переезда в Москву для чтения лекций молодому человеку в дом Вяземских приглашались профессора Московского университета.
После смерти А.И. Вяземского воспитанием, образованием юноши занимался его близкий родственник известный литератор и историк Н.М. Карамзин. Именно Н.М. Карамзин вводит П.А. Вяземского в круг прогрессивно настроенных литераторов, ратующих за то, чтобы русская литература обрела европейский статус. Вяземский увлекался идеями французского Просвещения, его кумиром был великий Вольтер. В своем раннем творчестве Вяземский отдал дань «легкой» поэзии.В этот период он активно разрабатывает сатирические жанры, излюбленным из которых был жанр эпиграммы.
Вяземский отличался либерализмом взглядов. События Отечественной войны 1812 года, в которой он принимал участие, только укрепили его представления о необходимости изменений в государственном устройстве. Вместе с группой молодых вольнодумцев Вяземский составил записку императору, в которой отстаивалась мысль о необходимости освобождения крестьян от крепостной зависимости.Реакция последовала незамедлительно: Вяземский был уволен с военной службы и находился в опале почти десять лет. При этом он не разделял тактики декабристов, поэтому не был членом тайного общества.
Однако после разгрома декабристского движения, казни пятерых заговорщиков и высылки сотен участников заговора на каторжные работы и в ссылку Вяземский в письме своей жене писал: «для меня Россия теперь опоганена, окровавлена: мне в ней душно, нестерпимо. <…> я не могу, не хочу жить спокойно на лобном месте, на сцене казни!» В годы опалы Вяземский активно занимается художественным творчеством, пишет критические статьи о современной литературе.
Вскоре о Вяземском заговорили как об одном из теоретиков и практиков русского романтизма. Наиболее часто в этот период он обращается к жанру послания, который позволял молодому поэту сочетать, казалось бы, несочетаемое: высокий слог, исполненный поэтических штампов, и намеренно сниженную бытовую, почти разговорную манеру: Иль, отложив балясы стихотворства (Ты за себя сам ритор и посол), Ступай, пирог, к Т<ургеневу> на стол, Достойный дар дружбы и обжорства! (Послание к Т<ургеневу> с пирогом) Среди наиболее известных посланий раннего Вяземского послания к В.А. Жуковскому, Д.В. Давыдову, К.Н. Батюшкову и другим замечательным современникам.
Лучшие журналы России считают за честь поместить на своих страницах сочинения князя Вяземского.Своеобразие творчества П.А. Вяземского Важнейшая черта поэзии Вяземского – острое и точное чувство современности, сочетающееся с подлинным энциклопедизмом.
Для поэзии Вяземского характерен перевес мысли над чувством, что, по его мнению, искупало погрешности в отделке стиха. Слово в поэзии подчинялось строго определенному заданию – передать оригинальность логического мышления. Поскольку Вяземский был убежденным противником крепостного права и абсолютной монархии, то его творчество пронизывают вольнолюбивые мотивы.Так, в стихотворении «Петербург» (1818 – 1819) поэт, следуя одической традиции М.В. Ломоносова и Г.Р. Державина, воспевает деяния великих русских самодержцев – Петра Великого, Екатерины, Елизаветы Петровны.
В стихотворении «Русский бог» (1828) появляются сатирические мотивы: Вяземский с горькой иронией замечает, что удел такой великой страны, как Россия – быть страной, где почести воздаются только глупцам, где восхищаются только иноземным, страной «мучительных дорог», «дворовых без сапог», «горьких лиц и сливок кислых»… Русский бог в представлениях Вяземского - это Бог голодных, бог холодных, Нищих вдоль и поперек, Бог имений недоходных, Вот он, вот он русский бог… Стихотворение «Русский бог» не было разрешено к печати цензурой, однако оно приобрело необыкновенную популярность и широко распространялось в списках.
Вяземский выходил за рамки принятых в литературе той поры жанров.
Он обращался к стихотворным путевым очеркам, дорожным хроникам. Эти жанры привлекали поэта неторопливой манерой описания, характерными разговорными интонациями.Яркими примерами подобных произведений, где Вяземскому удалось достичь сочетания точных описаний быта и заключений, исполненных философского смысла, тонкого лиризма и эпической глубины, острых сатирических замечаний и вольнолюбивых идей, по праву считаются такие стихотворения, как «Станция» (1825), «Коляска» (1826), «Зимние карикатуры» (1828). Вяземский разочаровывается в возможностях, которые дает участие в государственной деятельности, творчество его становится все более философичным.
Одна из основных тем его поэзии связана с выдвижением идеи предпочтения личных чувств отдельного человека чувствам официальным.
При этом, по Вяземскому, личные чувства оказываются общезначимыми. В стихотворении «Прощание с халатом» (1817) лирический герой предпочитает погрузиться в свой личный мир, поскольку только там он может обрести покой и гармонию. Но погружение в мир души не означал разрыва с реальной жизнью.В стихотворении Вяземского «домашний мир», символом которого выступает халат – подчеркнуто неофициальная, свободная одежда противопоставлялся миру шумного света. При этом домашний тихий мир, полный богатого духовного содержания, оказывается гораздо нравственнее мира официального.
Только дома человек может быть внутренне свободен: В гостиной я невольник, В углу своем я господин. Вяземский, один из теоретиков русского романтизма, прекрасно осознавал, что важнейшей задачей поэзии является отражение внутреннего мира человека во всем его многообразии.Вяземский стремился к слиянию гражданской и личной тем в поэзии, к устранению перегородок между ними. В большей степени этого удалось достичь в жанре элегии.
Вяземский был последним поэтом «пушкинской плеяды», и поэтому особенно остро чувствовал свое одиночество и, вместе с тем, долг, который он должен исполнить по отношению к ушедшим. П.А. Вяземский явился автором уникального произведения - «Записные книжки», в которых он оставил бесценные воспоминания о своих великих современниках.Трагическое ощущение одиночества переполняет его поздние стихотворения: Все сверстники мои давно уж на покое, И младшие давно сошли уж на покой; Зачем же я один несу ярмо земное, Забытый каторжник на каторге земной… Князь Петр Андреевич Вяземский умер в Баден-Бадене 86-ти лет, он похоронен в Петербурге на кладбище Александро-Невской лавры близ могил Карамзина и Жуковского.
Денис Васильевич Давыдов (1784 – 1839) Он был поэт в душе; для него жизнь была поэзиею, а поэзия жизнью.В.Г. Белинский Начало творческого пути. Особенности мировоззрения Денис Васильевич Давыдов родился в семье военного, с детства мечтал о карьере офицера. Ярчайшим впечатлением его детства была встреча с легендарным полководцем графом А.В. Суворовым, который благословил мальчика и предрек ему грядущую военную славу: «Ты выиграешь три сражения!». Отец Д. Давыдова внезапно впал в немилость к императору Павлу I, его имение было конфисковано, семье пришлось столкнуться с нуждой. Лишь после вступления на престол Александра I Д.В. Давыдов смог осуществить свою давнишнюю мечту – поступить на службу в Кавалергардский полк. Молодой человек усиленно занимался самообразованием, при этом его привлекали не только книги о военном искусстве, но и изящная словесность.
Тягу к сочинительству он почувствовал несколько лет назад, когда его приятели дали прочесть ему собрание стихотворений молодых русских поэтов, изданное Н.М. Карамзиным.
Д.Давыдов пробовал себя в разных жанрах, но особенно его привлекали эпиграммы и сатиры.Первыми произведениями, сделавшими имя начинающего литератора известным, были басни «Голова и Ноги» (1803), «Быль или басня, кто как хочет назови», также известная под заглавием «Река и Зеркало» (1803). Эти произведения, высмеивавшие молодого царя и его окружение, ходили в списках и послужили причиной того, что молодой офицер был выслан из Петербурга в провинцию в Киевскую губернию.
В 1806 году Давыдов возвращается в Петербург, в 1807 он участвует в войне с французами в качестве адъютанта князя Багратиона, затем в русско-турецкой войне.
Но решающим этапом в жизни Д.Давыдова явилась Отечественная война 1812 года. Позднее сам поэт говорил об этом так: «Я считаю себя рожденным единственно для рокового 1812 года». Давыдов разрабатывает план партизанской войны, который был горячо одобрен М.И. Кутузовым. Герой-партизан Давыдов совершает дерзкие рейды по тылам противника, нанося ему значительный ущерб.Но в придворных кругах к Давыдову испытывают неприязнь, его успехи замалчиваются, роль партизанского движения умаляется, более того, о действиях партизан говорят с презрением и насмешкой.
Александр I отнюдь не заинтересован в признании народного характера войны 1812 года, в признании того факта, что решающей силой, повлиявшей на исход войны с Наполеоном, был русский народ.Поэтому царедворцы делают все, для того, чтобы фигура подлинно народного героя Отечественной войны Д.В. Давыдова ушла в тень, стала малозаметн6ой. Они добиваются своего – Давыдов в 1823 году выходит в отставку и поселяется в своем имении.
Д.В. Давыдов придерживался прогрессивных взглядов по поводу общественного устройства, он дружил со многими будущими декабристами, но не был членом ни одного из тайных обществ. Разделяя взгляды декабристов на необходимость изменения существующего строя, Давыдов расходился с ними в понимании путей преобразования: как боевой офицер он понимал утопичность представлений заговорщиков, искренне веривших в возможность покончить с самовластьем «одним махом», одним решительным приступом.Давыдов утверждал, что для этого потребуется «длительная осада». Разгром восстания на Сенатской площади подтвердил опасения Давыдова, привел к разочарованию в революционной тактике вообще, способствовал переходу поэта на консервативные позиции.
Своеобразие творчества Д.В. Давыдова Поэзия Дениса Давыдова отличается самобытностью и оригинальностью.А.С. Пушкин, высоко ценивший талант поэта, называл его среди своих учителей. «Я не поэт, а партизан, казак / Я иногда бывал на Пинде, но наскоком» - писал о себе Давыдов («Ответ», 1826). Так начинает формироваться миф о том, что поэзия Давыдова – это всего лишь одна из сторон бурной жизни бесшабашного гусара, который сочиняет стихи как бы между прочим: в перерыве между сражениями, на биваке, во время дружеских пирушек.
Герой Давыдова - прямой и искренний человек, верный в дружбе.
Он способен любить искренне и самозабвенно.
Любовная лирика Д. Давыдова наиболее ярко представлено в жанре элегии. Лирический герой страдает от неразделенного чувства, от ревности, от разлуки с любимой, которая кажется ему совершенством, почти богиней. Он готов служить ей, даже не надеясь на взаимное чувство.Лихой герой превращается в робкого, трепетного влюбленного: «Не надо ничего - / Ни рая, ни земли! Мой рай найду с тобою!» Замечательным образцом любовной лирики Давыдова по праву считается стихотворение «Романс» (1834) , в котором поэт вспоминает о своей возлюбленной, чувство к которой он пронес через всю свою жизнь: Не повторяй мне имя той, Которой память – мука жизни, Как на чужбине песнь отчизны Изгнаннику земли родной.
Особое место в творчестве Давыдова занимает историческая элегия «Бородинское поле» (1829), в которой поэт раскрывает новую грань своего таланта, представая перед читателем как человек, умудренный опытом, способный к глубоким философским размышлениям о мире и о себе. Вечно живущая в сознании Давыдова память о подвиге русского народа на Бородинском поле позволяет ему обрести особый ракурс видения современности.
Лирический герой с глубокой печалью замечает, что все то, что придавало смысл его жизни – гусарское братство, ратные подвиги во славу Родины, великие победы русского оружия – уходят в прошлое, они не востребованы в современном мире: «Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу / Попрали сильные». Скорбью проникнуты заключительные строки элегии, лирический герой завидует судьбе павших на Бородинском поле, не познавших разочарований, не испытавших горечи забвения.
Денис Давыдов известен и как прозаик, оставивший интереснейшие воспоминания о встрече с Наполеоном, о героях Отечественной войны 1812 года, о партизанском движении. Труды Давыдова, посвященные проблемам стратегии и тактики партизанской войны, не утратили своей значимости до настоящего времени.Последние годы жизни Со времен вступления на престол императора Николая I поэт-гусар вновь на военной службе.
Он принимает участие в военных действиях на Кавказе, затем в подавлении восстания в Польше, после чего возвращается в Москву. Заслуги Д.Давыдова-стихотворца были высоко оценены истинными ценителями поэзии, он был избран членом Общества любителей российской словесности, учрежденного при Московском университете.В последние годы жизни Д.Давыдов хлопотал о перенесении праха генерала Багратиона на Бородинское поле. Церемония погребения должна была состояться в годовщину Бородинской битвы.
Давыдов был назначен командиром почетного эскорта, который должен быть сопровождать прах героя до места погребения. Но ему не суждено было дожить до этого дня: 22 апреля 1839 года Денис Васильевич Давыдов скоропостижно скончался. Антон Антонович Дельвиг (1798 – 1831) …Никто на свете не был мне ближе Дельвига.А.С. Пушкин О, твой певец не ищет славы! Он счастья ищет в жизни сей, Свою любовь, свои забавы Поет для избранных друзей… А.А. Дельвиг Начало творческого пути. Особенности мировоззрения Антон Антонович Дельвиг происходил из старинного обедневшего рода обрусевших лифляндских баронов. Получив начальное образование в частном пансионе, он поступает в Царскосельский лицей, где уже на вступительных экзаменах знакомиться с А.С. Пушкиным.
Это знакомство вскоре перерастет в тесную дружбу, которая будет связывать двух поэтов всю жизнь. «Парнасский счастливый ленивец» Дельвиг не проявлял усердия в изучении наук, однако, по утверждению профессора Е.А.Энгельгардта, директора лицея, Антон Дельвиг знал русскую литературу лучше всех своих однокашников.
Поэтическая атмосфера, царившая в лицее, побуждает юного Дельвига обратиться к самостоятельному поэтическому творчеству: вскоре он становится одним из первых лицейских стихотворцев.В 1814 году в печати появилось первое стихотворение Дельвига - патриотическая ода «На взятие Парижа». С этого времени молодой человек постоянно сотрудничает с лучшими российскими журналами, где публикуются его произведения.
В воспоминаниях современников, их письмах, дружеских стихотворных посланиях Дельвиг предстает в образе ленивца, сонливого и беспечного: Дай руку, Дельвиг! что ты спишь? Проснись, ленивец сонный! Ты не под кафедрой сидишь, Латынью усыпленный (А.С. Пушкин). Да и сам Дельвиг постоянно поддерживал этот миф о себе. Однако его активная литературная деятельность свидетельствует об обратном.В историю русской литературы он вошел не только как серьезный поэт, годами отшлифовывавший свои творения, прежде чем отдать их в печать, но и как издатель литературных альманахов «Северные цветы», «Подснежник» и «Литературной газеты». Для формирования мифа о ленивце Дельвиге были серьезные причины. «Лень» Дельвига – это спутник вольнолюбия, символ подчеркнуто неофициального, «домашнего поведения». Это вызов господствующей морали.
Подобно Пушкину, который в элегии «Деревня» (1819) утверждает, что «праздность вольная» - это «подруга размышленья», состояние необходимое поэту для творчества, Дельвиг убежден: истинный художник способен сложить свои лучшие песни только отрешившись от бессмысленной суеты, в которую зачастую погружается человек.
В своем творчестве Дельвиг обращался к различным жанрам, среди которых были и песня, и сонет, и идиллия, и дружеское послание. В своих произведениях Дельвиг стремился запечатлеть идеал, что, несомненно, сближает его с Пушкиным.Но в отличие от Пушкина для Дельвига как бы не существует противоречий жизни, он предпочитает просто не замечать их. Своеобразие творчества А.А. Дельвига Современная русская действительность не удовлетворяла романтически настроенного поэта, что нашло отражение в его произведениях, написанных в жанре песни.
Русские песни Дельвига ориентированы на фольклор.Дельвиг мастерски использует традиции народной песни: уменьшительно-ласкательные суффиксы (сиротинушка, сторонушка, подворотенка), постоянные эпитеты (лихая разлучница, белая грудь, шелковые кудри), прием параллелизма (хорошо цветочку на поле,/ любо пташечке на небе / сиротинушке-девушке/ веселей того с молодцем), отрицательные зачины (Не осенний частый дождичек / Брызжет, брызжет сквозь туман: / Слезы горькие льет молодец), повторы (Пей, тоска пройдет;/ Пей, пей, тоска пройдет!). Герои песен лишены высоких чинов и званий, но наделены возвышенными чувствами. В русских песнях Дельвига постоянно присутствуют драматические, порой трагические коллизии: молодой человек заливает свою грусть вином («Не осенний частый дождичек»), девушка горюет о несостоявшейся любви («Соловей мой, соловей»). С точки зрения Дельвига, реальная жизнь отнимает у человека дарованное ему Богом законное право на счастье.
Романтическая мечта о большом идеальном мире человеческого счастья в сознании Дельвига зачастую связывалась с древностью, с миром Эллады, где, как казалось поэту, человек был гармоничен.
Дельвиг не знал не только греческого, но и немецкого языка, поэтому Пушкин так удивлялся способности Дельвига безошибочно угадать дух, строй мыслей и чувств человека «золотого века». Образ этого давно ушедшего в прошлое мира сложился у Дельвига исключительно под влиянием поэзии.
В результате его античность – не копия древнего мира, Дельвиг смотрел на античность глазами русского человека.Идеальный мир древности воссоздан поэтом главным образом в произведениях, принадлежащих к жанру идиллии, хотя нередко он обращался и к другим античным жанрам, таким как эпитафия, эпиграмма, надпись.
Дельвиг опирался, в первую очередь, на идиллии Феокрита, который тяготел к жанровым картинкам, сценкам. Идиллии Дельвига часто драматичны, но всегда оканчиваются благополучно. Действие идиллий происходит обычно под сенью пышных дерев, в прохладной навевающей покой тишине, у сверкающего под лучами солнца источника. Состояние природы всегда умиротворенное, что подчеркивает гармонию внутри и вне человека.Герои идиллий – цельные существа, никогда не изменяющие своим чувствам, они не рассуждают о них, а отдаются их власти, что приносит им радость.
Так, юные Титир и Зоя, персонажи «Идиллии» (1827), полюбив друг друга, остались верными своему чувству до самой смерти, и над их общей могилой шумят те же платаны, на которых они, впервые познав любовь, вырезали свои имена.В стихотворениях Дельвига нет подробных психологических описаний любви, она выражается через мимику, жесты, поступки, то есть через действие: Античность для Дельвига – это романтический идеал, мечта о прекрасном, полном гармонии обществе, хотя сам поэт ясно осознавал, что подобный идеал не достижим в реальности. С точки зрения Дельвига, реального человека к идеалу приближает его способность чувствовать: искренне любить, быть верным в дружбе, ценить красоту.
Отношения любви и дружбы выступают в поэзии Дельвига мерилом ценности человека и всего общества: в мире «Проходчиво все – одна не проходчива дружба!» («Цефиз», 1814 - 1817), «Первые чувства любви, я помню, застенчивы, робки: / Любишь и милой страшишься наскучить и лаской излишней» («Купальщицы», 1824). В идиллии «Изобретение ваяния» (1829) Дельвиг писал о том, что только столь гармоничная действительность могла стать той почвой, из которой произросло искусство, художественное творчество.
Несмотря на то, что мир идиллий Дельвига полон радости, света, преисполнен подлинно прекрасных чувств, одним из его центральных образов является образ смерти, который выражает неподдельную скорбь поэта об утраченной ныне гармонии между людьми и гармонии человека с природой. Дельвиг практически не обращался к такому популярному в литературе романтизма жанру, как элегия.
В его творческом наследии всего несколько стихотворений этого жанра.Именно размышления о жизни и смерти, традиционные для элегии, нашли отражение в стихотворениях «На смерть *** (Сельская элегия)» (1821), «Элегия» («Когда, душа. Проснулась ты…») (1821 или 1822). Дельвиг был признанным мастером сонета, этот жанр он начинает развивать одним из первых в русской литературе XIX века. Сонеты Дельвига («Сонет» («Златых кудрей приятная небрежность…»), «Сонет» («Я плыл один с прекрасною в гондоле…») и др.) воплотили идеальные представления об этой форме: они отличаются четкостью композиции, ясностью поэтического языка, гармонической стройностью, изяществом, насыщенностью мысли и афористической отточенностью стиля.
Последние годы жизни Поражение восстания на Сенатской площади стало личной драмой для Дельвига, хотя он никогда не был сторонником революционных путей преобразования общества.
Но среди декабристов было много друзей поэта, прежде всего И.И. Пущин и В. К. Кюхельбекер. Тот факт, что Дельвиг пришел проститься с осужденными на казнь и на каторжные работы свидетельствует не только о верности своим друзьям, но и о незаурядном гражданском мужестве поэта.После 1825 года в творчестве Дельвига все чаще звучат трагические ноты. Он не пишет политических стихотворений, однако даже в таком жанре, как идиллия, происходят многозначительные изменения.
Так, в идиллии с «говорящим» названием «Конец золотого века» возникает символическая картина разрушения прекрасного гармоничного мира под натиском цивилизации: Ах, путешественник, горько! ты плачешь! беги же отсюда! В землях иных ищи ты веселья и счастья! Ужели В мире их нет и от нас от последних их позвали боги! Дом Дельвига становится очагом, вокруг которого собираются вольнолюбивые литераторы, недовольные ситуацией, сложившейся в России.
Здесь постоянно бывают А.С. Пушкин, П.А. Вяземский, А. Мицкевич… На страницах издаваемых Дельвигом «Литературной газеты» и «Северных цветов» публикуются лучшие творения современной русской литературы, здесь анонимно печатаются и сочинения поэтов-декабристов. Над Дельвигом начинают сгущаться тучи: всесильный шеф III отделения А.Х. Бенкендорф вызывает поэта-издателя для личной беседы, в ходе которой прямо обвиняет его в оппозиционности и грозит репрессиями.
Выпуск «Литературной газеты» приостанавливается по причине публикации четверостишия, посвященного революционным волнениям во Франции. Многие современники Дельвига были уверены, что все эти события окончательно подорвали и без того слабое здоровье поэта. 14 января 1831 года после нескольких дней простудной болезни А.А. Дельвиг скончался. Смерть поэта стала настоящим потрясением для его окружения. А.С. Пушкин с горечью отмечал: «Смерть Дельвига нагоняет на меня тоску.Помимо прекрасного таланта, то была отлично устроенная голова и душа незаурядного закала.
Он был лучшим из нас». Евгений Абрамович Баратынский (1800 – 1844) Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого хотя несколько одаренного вкусом и чувством. А.С. Пушкин Начало творческого пути. Особенности мировоззрения Евгений Абрамович Баратынский родился в небогатой дворянской семье.Его отец – генерал-лейтенант в отставке скончался, когда мальчику исполнилось всего десять лет. Воспитанием и образованием сына занималась мать, женщина, наделенной тонкой и благородной душой, прекрасно знавшая европейскую культуру.
Евгений Баратынский получил обычное для дворянских детей домашнее образование: он в совершенстве владел французским и итальянскими языками. В 1812 году Баратынский был зачислен в Петербургский Пажеский корпус.Воспитанный на традициях романтической литературы, мальчик мечтал о захватывающих приключениях и опасностях, представлял себя отважным пиратом, благородным разбойником. В корпусе царила совершенно иная атмосфера – муштра, зубрежка, казенщина… Вместе со своими друзьями Евгений создает «Общество мстителей». Шалости членов «Общества мстителей» досаждали руководству корпуса.
Однако одна из подобных шалостей возымела весьма серьезные последствия: один из «мстителей» похитил у своего отца крупную сумму денег и золотую табакерку. Результатом случившегося стало исключение Баратынского из Пажеского корпуса по личному распоряжению Александра I. Более того, Евгению Баратынскому воспрещалось служить где-либо, кроме как в армии, причем только в чине рядового.
Вопреки ожиданиям столь суровое распоряжение императора так и не было отменено. В 1819 году в Петербурге Баратынский вступает рядовым в лейб-гвардии Егерский полк. Здесь он знакомится с известными поэтами-романтиками А.А. Дельвигом, В.К. Кюхельбекером, Н.И. Гнедичем, В.А. Жуковским, А.И. Одоевским, Ф.Н. Глинкой.В это же время в печати появляются первые произведения Е.А. Баратынского.
Вскоре Баратынского переводят в Финляндию, где ему было суждено провести целых шесть лет. Хлопоты о его производстве в офицеры оказываются тщетными: вероятно, это объясняется тем, что Баратынский был известен своими оппозиционными взглядами и водил дружбу с политически неблагонадежными людьми. Но при этом Баратынский не стал декабристом, так как был противником тех способов изменения действительности, за которые ратовали члены тайных обществ.К тому же взгляды Баратынского на назначение поэзии разительно отличались от взглядов декабристов: если декабристы полагали, что литература должна обязательно носить агитационный характер, вести к переустройству общества, то Баратынский считал, что главная цель поэзии – воплотить размышления о смысле жизни, о назначении человека.
Вольнолюбивые мотивы, звучащие в лирике Баратынского это скорее дань времени, отражение романтических идеалов, вдохновлявших поэта.Только в 1825 году бесчисленные прошения о производстве Баратынского в офицерский чин были удовлетворены, поэт получает возможность распоряжаться собственной судьбой.
В этом же году он выходит в отставку и поселяется в Москве. В 1827 году выходит первый сборник стихов Е.А. Баратынского, который получает весьма лестные отзывы.Своеобразие творчества Е.А. Баратынского А.С. Пушкин, высоко ценивший поэтический талант Е.А. Баратынского, удивительно точно уловил суть его дарования. Пушкин писал: «Он шел своею дорогой один и независим», «Он у нас оригинален – ибо мыслит». В ранней лирике Баратынского сильны эпикурейские мотивы: поэт воспевает земные радости, призывает наслаждаться каждой минутой своей жизни.
Но с этими мотивами переплетаются серьезные размышления о сущности бытия, подлинном предназначении человека. Современники неслучайно называли Баратынского «задумчивым проказником». Излюбленный жанр ранней лирики поэта - любовная элегия. В творчестве Баратынского жанр любовной элегии существенно изменяется.В любовных элегиях Баратынского речь идет не о любви, а об ее отсутствии.
Например, в элегии «Разуверение» (1821) возникает образ разочарованной души, более не способной любить: Уж я не верю увереньям, Уж я не верую в любовь И не могу предаться вновь Раз изменившим сновиденьям! Лирический герой элегий Баратынского прекрасно осознает, что любовь есть высшее благо для человека, и поэтому душа, утратившая способность любить – больная душа: Слепой тоски моей не множь, Не заводи о прежнем слово И, друг заботливый, больного В его дремоте не тревожь! Таким образом, любовь у Баратынского становится не просто чувством, а символом, знаком человеческой жизни вообще, только любовь позволяет осознать, насколько разительно не совпадают жизнь идеальная и жизнь реальная.
Именно поэтому в лирике Баратынского нет и не может быть счастливой любви. Герой любовных элегий - человек, утративший состояние гармонии с миром, с людьми и с самим собой, его поступки всегда расходятся с его чувствами.Так, в элегии «Оправдание» (1824, 1826) лирический герой, искренне преданный своей возлюбленной («тебя одну я в сердце обретал»), в шумной суете светской жизни слагает оды многим модным красавицам, дает им «страстные обеты». В элегии «Признание» (1823, 1832) звучит мысль о том, что реальная жизнь неизбежно разрушает идеалы молодости, человеку не суждено соединиться со своей «любовью первоначальной», «милый образ» неизбежно становится «неверной тенью», тревожащей воспоминания.
Лирический герой с горечью признается себе: Душевным прихотям мы воли не дадим, Мы не сердца под брачными венцами, Мы жребии свои соединим.
В элегиях Баратынский стремится не только осмыслить психологическое состояние человека, но и выйти на уровень философского постижения законов бытия. В элегии «Поцелуй» (1822) поэт предлагает глубокую философскую трактовку взаимозависимости любви и счастья.Человек склонен мечтать о любви, которая, по его мнению, является залогом счастья. Однако, в реальной жизни счастье недостижимо, поэтому любовные переживания, какими бы искренними и глубокими они ни были, приносят человеку лишь разочарования: «Обман исчез, нет счастья! и со мной / одна любовь, одно изнеможенье». Таким образом, лирический герой Баратынского, исполненный мечтательных идеалов, сталкивается с отрезвляющей действительностью, законы которой подчинены холодному рационализму, что делает неизбежным крушение мечты и возникновение чувства разочарованности.
Уйти от действительности оказывается невозможным, но погружение в нее позволяет постичь как сложность бытия в целом, так и неоднозначность отдельной человеческой личности.
Е.А. Баратынский, как и многие его современники поэты-романтики, отдал дань жанру поэмы. Романтические поэмы Баратынского «Эда», «Бал», «Цыганка» вызывали восторженные отклики и читателей, и собратьев по перу. Особенно восхищали почитателей таланта Баратынского женские образы в поэмах.Отличительными чертами поэм является стремление поэта создать образ современного человека, изобразив его характер в движении.
Последней книгой Баратынского стал сборник стихотворений «Сумерки» (1842). Этот сборник открывает стихотворение «Последний поэт» (1835), которое нередко называют творческим манифестом Баратынского.Центральным конфликтом этого стихотворения становится конфликт между поэтом и временем, в котором он живет. «Железному веку» не нужны поэты: Исчезнули при свете просвещенья Поэзии ребяческие сны, И не о ней хлопочут поколенья, Промышленным заботам преданы.
Особый трагизм этому конфликту придает тот факт, что на свете нет больше места, где бы отвергнутый поэт смог бы найти хоты бы уединение, укрыться от безжалостного, жестокого мира. При этом мир, отвергнувший поэта, и сам оказывается обреченным, его ожидает духовная гибель. Эта мысль проходит через все стихотворения цикла.Сборник «Сумерки» завершается стихотворением «Рифма» (1840), в котором Баратынский вновь обращается к размышлениям об отношениях поэта с веком и приходит к выводу о том, что высшее назначение поэта – влиять на общественное мнение, быть властителем дум. Важнейшей проблемой, к которой Баратынский обращался на протяжении всего своего творчества, была проблема судьбы человека, который обречен на неминуемую смерть.
Смерть воспринималась романтиками как трагедия, поскольку воспринималась ими как крушение гармонии между телом и духом.Баратынский же трактует смерть как созидательную силу, которая сохраняет равновесие в мире: «Ты всех загадок разрешенье, / Ты разрешенье всех цепей» (стихотворение «Смерть», 1828). В стихотворении «Череп» (1824, 1826) Баратынский приходит к мудрому осознанию того, что смерть делает всех людей равными, поскольку все живое подчиняется общему закону.
Но в этих стихотворениях поэт воспевает не смерть, а жизнь, уверяя читателя в том, что он должен научиться радоваться каждому мгновению столь скоротечного земного бытия: «Пусть радости живущим жизнь дарит, / А смерть сама их умереть научит». Баратынский – один из самых ярких представителей русской философской лирики.
Вместе с тем его философичность – это не отвлеченные умствования, не холодные сентенции. Один из современников поэта тонко заметил, что Баратынский «возвел личную грусть до общего философского значения…» Это придает его философской лирике гуманистический характер.Это еще раз подтверждается последним стихотворением Баратынского «Пироскаф», где важнейшей мыслью является мысль о необходимости стремиться к лучшему, мечтать о прекрасном.
Самые страшные разочарования не страшны человеку, способному верить в возможность обретения гармонии: «Завтра увижу я башни Ливурны, / Завтра увижу Элизий земной!» Последние годы жизни В 1843 году Баратынский отправляется во Францию, где знакомится с известными деятелями европейской культуры. Огромный след в его душе оставляет сближение с представителями русской политической эмиграции, среди которых были Н. Огарев, Н. Тургенев, И. Головин.Их сближает представление о том, что первоочередной задачей, стоящей перед Россией, является уничтожение крепостного права.
Общение с этим кругом благотворно влияет на душевное состояние поэта, он стоит оптимистичные планы на будущее. Но этим планам не суждено было сбыться. В 1844 году Баратынский приезжает в Неаполь, где заболевает и скоропостижно умирает. Его тело было перевезено в Петербург. На похоронах поэта присутствовало всего несколько ближайших друзей.Газеты и журналы того времени практически никак не отозвались на это печальное событие.
После смерти Е.А. Баратынского В.Г. Белинский пророчески заметил: «Мыслящий человек всегда перечтет с удовольствием стихотворения Баратынского, потому что всегда найдет в них человека – предмет вечно интересный для человека». Дмитрий Владимирович Веневитинов (1805 –1827) Веневитинов сам собою составил бы школу, если б судьба не пресекла безвременно его прекрасной жизни, обещавшей такое богатое развитие.В.Г. Белинский Начало творческого пути. Особенности мировоззрения Дмитрий Владимирович Веневитинов родился в родовитой дворянской семье.
Молодой человек получил прекрасное домашнее образование, причем особое внимание уделялось его культурному развитию: он изучал языки, музыку, живопись. Серьезное увлечение философией привело его в стены Московского университета, где он вольнослушателем увлеченно слушал лекции не только по философии и словесности, но и по математике, и по естественным наукам.После сдачи экзаменов за курс университета Веневитинов определяется на службу в Московский архив Коллегии иностранных дел, но главным делом своей жизни он считает литературное творчество.
Веневитинов – поэт-романтик, с именем которого связано возникновение новой тенденции в русской романтической литературе это философский романтизм. Веневитинов становится организатором и активным участником «Общества любомудрия», главной целью которого было изучение современной философии и эстетики романтизма.Любомудры восхищались суждениями Канта, Фихте, братьев Шлегелей, кумиром их был Шеллинг.
Деятельность общества была расценена официальными кругами как непозволительная, сеющая семена вольнодумства, поэтому в 1825 году оно было распущено, что не помешало чего участникам продолжать совместные обсуждения интересующих их вопросов. Веневитинов выступил создателем оригинальной эстетической теории, центральной мыслью которой является представление о том, что высшая цель человека – самопознание.С точки зрения Веневитинова, каждый истинный художник – это мыслитель, философ.
Свои эстетические представления Веневитинов воплощает в своих произведениях. Поэтому главной особенностью его лирики становится установка на «поэзию мысли». Своеобразие творчества Круг тем, к которым Веневитинов обращается в своем творчестве, традиционен для поэзии романтизма: он писал стихи о дружбе, о любви, о разочаровании, о вольности. Центральной темой, организующей художественный мир поэзии Веневитинова, является тема судьбы поэта.Поэт, с точки зрения Веневитинова, – избранник неба, возвышающийся над толпой, его не касается прозой жизни, не увлекает ее суета, он далек от пошлой повседневности.
В своем произведении «Смерть Байрона» (1825) Веневитинов утверждает, что только поэзия может противостоять прозе жизни, а тайны природы и мирозданья способен постичь только поэт: Здесь думал я поднять таинственный покров С чела таинственной природы, Узнать вблизи сокрытые черты И в океане красоты Забыть обман любви, забыть обман свободы.
С темой судьбы поэта в творчестве Веневитинова неразрывно связан мотив свободы: истинный поэт всегда борец за свободу. Поэзия, свобода, прекрасное - для Веневитинова неразрывно связанные между собой понятия. Это объясняет наличие в творчестве столь далекого от политики Веневитинова произведений с явно выраженной вольнолюбивой тематикой.Некоторые исследователи даже утверждают, что в таких стихотворениях, как «Евпраксия», «Новгород», «Песнь грека», «Освобождение скальда» ощущается сильное влияние творчества поэта-декабриста К. Ф. Рылеева.
В стихотворении «Поэт» (1826) Веневитинов создает образ идеального поэта, «любимца муз и вдохновенья», который погружен в свой внутренний мир, в свои грезы и раздумья, где происходит постижение законов бытия.И лишь в минуту творческого вдохновения Душа, без страха, без искусства, Готова вылиться в речах И блещет в пламенных очах. Однако жизнь поэта в представлениях Веневитинова далеко не безоблачна и ни в коем случае не идиллична.
Путь поэта – это путь борьбы и страданий. Именно этот аспект судьбы поэта осмыслен в последнем стихотворении Веневитинова «Поэт и друг» (1827), по форме представляющим диалог. Это стихотворение – размышление о человеке, о жизни и смерти, о поэте и поэзии. Одним из ключевых в произведении является слово «мечта». Для Веневитинова поэзия – это иная, лучшая жизнь, жизнь–мечта.Таким образом, мечта, жизнь и поэзия в лирике Веневитинова представляют единое целое: Он дышит жаром красоты, В нем ум и сердце согласились И мысли полные носились На легких крылиях мечты.
Особой страницей в творчестве Веневитинова является любовная лирика. Но Веневитинова неслучайно называли «поэтом мысли», в стихотворениях, посвященных теме любви, заключены мотивы, которые выводят их за границы собственно любовной лирики.Подтверждение этому можно найти в цикле стихотворений, посвященных Зинаиде Волконской (1826 год),образованной и умнейшей женщине, хозяйке блестящего художественного салона, который посещали А.С. Пушкин, А.Мицкевич, В. Одоевский и другие великие представители русского искусства начала XIX века. Юный Веневитинов был безответно влюблен в блистательную Зинаиду Волконскую, о которой он писал: Тебя одну любил я в мире, Но я любил тебя как друг! Как любят звездочку в эфире, Как любят светлый идеал Иль ясный сон воображенья.
В одном из стихотворений цикла «Элегия» героиня предстает не просто как любимая женщина, но и как человек, причастный к музам и прекрасному: Волшебница! Как сладко пела ты Про дивную страну очарованья, Про жаркую отчизну красоты! Для Веневитинова такие понятия как любимая, любовь, искусство, прекрасное, Италия (страна прекрасного, «земля обетованная» для романтиков) оказываются неразрывно связанными.
Размышляя о судьбах русской поэзии, В.Г. Белинский отмечал: «Один только Веневитинов мог согласить мысль с чувством, идею с формой, ибо изо всех молодых поэтов пушкинского периода он один обнимал природу не холодным умом, а пламенным сочувствием и силой любви». Последние годы жизни Д.В. Веневитинов был далек от реальной политической борьбы. Однако события на Сенатской площади непосредственно коснулись и его судьбы: он был арестован по подозрению в причастности к заговору 14 декабря 1825 года и в течение двух суток находился под стражей.
Веневитинова, который отличался редкой внутренней независимостью, обостренным чувством собственного достоинства, это событие потрясло до глубины души. Спустя полгода он тяжело заболевает: результатом простуды становится сильная горячка, которая «пресекла в восемь дней юную жизнь его, небогатую случаями, но богатую чувствованиями». Восхищавшаяся стихами Веневитинова Зинаида Волконская подарила молодому поэту великолепный перстень, которым он очень дорожил и поклялся надеть либо в день свадьбы, либо в день смерти: Когда же я в час смерти буду Прощаться с тем, что здесь люблю, Тебя в прощанье не забуду: Тогда я друга умолю, Чтоб он с руки моей холодной Тебя, мой перстень, не снимал, Чтоб нас и гроб не разлучал. («К моему перстню», 1826 или 1827) За несколько часов до кончины Веневитинова, друзья, собравшиеся в гостиной поэта, чтобы проститься с ним, вспомнили о заветном перстне.
Никто не решался выполнить волю его владельца – это было бы равносильным объявить Веневитинову, что мгновения его земной жизни сочтены.
Наконец, один из близких друзей подошел к смертному одру поэта и надел кольцо на палец его владельца. Веневитинов открыл глаза: «Я женюсь?» - «Нет» последовал ответ «Значит я умираю». Веневитинов скончался в возрасте 21 года. Смерть юного поэта оплакивала вся просвещенная Россия.
Н.А. Полевой, который был среди друзей и близких поэта в день его погребения, писал: «Веневитинову, казалось, все дала природа; жизнь обещала ему радости, счастье и могила была уделом его, уносившего во гроб надежды отечества, радость родной семьи и всех знакомых его». Друзья Веневитинова создали своеобразный культ безвременно ушедшего поэта: в течение 40 лет они ежегодно отмечали годовщину его смерти.
На одном из последних таких собраний прозвучали следующие строки: Кружок друзей его стал тесен: Одни вдали, других уж нет. Но вечен мир высоких песен, И с ними вечно жив поэт. Современники полагали, что атмосфера, сложившаяся в стране после восстания декабристов, была губительной для таких людей, как Веневитинов, поэтому его трагический финал был предрешен.А.И. Герцен с горечью замечал: «…Едва успев промолвить несколько благородных слов, он увял, словно южный цветок, убитый леденящим дыханием Балтики». Николай Михайлович Языков (1803 – 1846) Владеет он языком, как арап диким конем Н.В. Гоголь Начало творческого пути. Особенности мировоззрения Николай Михайлович Языков родился в богатой помещичьей семье.
Огромное состояние, доставшееся в наследство Языкову, позволяло ему вести независимый образ жизни.Молодой человек получил весьма разностороннее образование: он учился в Петербурге в Горном кадетском корпусе, прослушал курс в Институте инженеров путей сообщения.
Однако, не закончив обучение в этих учебных заведениях, он отправился в Дерпт, где поступил на философский факультет университета. Здесь он провел долгих сем лет, но, решив не сдавать выпускного экзамена, «свободно-бездипломным» вернулся в Петербург.Еще во время учебы в Дерптском университете Языков, имевший дружеские связи в литературных кругах Петербурга, начинает регулярно печататься в известных российских изданиях. Обучаясь на философском факультете, он открывает для себя литературу европейского романтизма, что окажет серьезное влияние на его творчество.
Студенчество во все времена отличалось прогрессивными взглядами и вольнолюбивыми настроениями, что предопределяло его оппозиционность по отношению к существующей власти.Подобные тенденции были характерны и для мироощущения Языкова, не имевшего при этом каких либо четко сформулированных политических убеждений. Его вольнолюбие носило чисто эмоциональный характер.
В творчестве Языкова традиционно выделяются два периода: 20-е - начало 30-х годов XIX века и вторая половина 30-х – первая половина 40-х годов XIX века. Лучшие произведения поэта были созданы в период его раннего творчества.Своеобразие творчества И.В. Киреевский, пытаясь определить главную черту художественного дарования Языкова, писал: «Мне кажется, что средоточием поэзии Языкова служит то чувство, которое я не умею определить иначе, как назвав его стремлением к душевному простору». Это мнение находит подтверждение уже в ранних произведениях поэта.
Подлинную известность и искреннюю любовь читателей Языкову принесли так называемые студенческие песни. Именно в этом жанре смог наиболее полно проявить себя дух поэзии Языкова, связанный с выражением романтической свободы личности, которая верила в достижение этой свободы, которая радостно, бездумно, зато всем существом принимала жизнь.Наиболее яркие студенческие песни Языкова вошли в цикл «Песни». Первые три песни («Полней стаканы, пейте в лад!», «Страшна дорога через свет…», «Кто за бокалом не поет…») прославляют вино как необходимый атрибут веселых студенческих пирушек.
У Языкова студент предстает не только как беззаботный гуляка, он труженик и философ, он честен и благороден, главное же в нем – свободные устремленья его духа: Свободой жизнь его красна, Ее питомец просвещенный – Он капли милого вина Не даст за скипетры вселенной! Лирический герой Языкова – это мыслящий студент, предпочитающий свободу чувств и вольное поведение принятым нормам, наделенный биографической и «условно-профессиональной» определенностью.
При этом лирический герой и сам поэт (дерптский студент) не равны друг другу.Лирический герой Языкова испытывает искренний восторг перед миром, полным столь разнообразных возможностей, перед теми путями, которые он, обладающий незаурядными способностями человек, может избрать. Поэтому для поэтического слога Языкова так характерны восклицательные интонации, торжественные выражения.
Это объясняет тот факт, что центральными жанрами языковской лирики становятся гимн и дифирамб. В ранней лирике Языкова практически все жанры – и песня, и элегия, и романс, и послание – приобретали черты гимна или дифирамба. Поэт-романтик Языков не мог обойти в своем творчестве таких популярных жанров как элегия и послание. В элегиях и посланиях человек предстает вне чинов и званий, вне тех многочисленных уставов и законов, которые регламентируют жизнь личности в обществе.Предметом размышлений Языкова, с одной стороны, являются такие чувства, как любовь, дружба, способность наслаждаться красотой природы и искусства, с другой - высокие гражданские чувства, представляющие собой неотъемлемую часть духовного мира человека.
Показательно, что в лирике Языкова политическая тема становится глубоко личной, даже такой жанр, как элегия, у него претерпевает изменения: философские размышления поэта органично вбирают в себя размышления о свободе и самовластье, судьбе народа и всей России.
По этой причине в элегиях Языкова активно используется нехарактерная для этого жанра политическая лексика.Так, в послании «Н.Д. Киселеву» (1823) поэт воспевает «тишь уединения», где может расцвести «гений благородный» и, вместе с тем, обращается к злободневным политическим проблемам, размышления над которыми заканчиваются афористичными строками: У нас свободный ум, у нас другие нравы: Поэзия не льстит правительству без славы; Для на закон царя – не есть закон судьбы, Прошли те времена – и мы уж не рабы! В своих свободолюбивых элегиях Языков скорбит о рабстве, которое является позором для России.
Поэта интересует душа народа, что становится предметом осмысления в элегиях «Свободы гордой вдохновенье!» (1824) и «Еще молчит гроза народа…» (1824). Языков приходит к неутешительному выводу: Я видел рабскую Россию: Перед святыней алтаря, Гремя цепьми, склонивши выю, Она молилась за царя. Языков с горечью констатирует: «Стольетья грозно протекут / И не пробудится Россия!» Трагические события 1825 года не заставили Языкова отречься от его вольнолюбивых идеалов.
В его поэзии все чаще появляется образ моря, который в романтической традиции символизировал свободолюбивые устремления. Так, в стихотворении «Пловец» (1829) образ морской бури прочитывался современниками Языкова как напоминание о недавних событиях русской истории – восстании на Сенатской площади и расправа над декабристами.Однако поэт уверен в том, что сила человеческого духа способна противостоять враждебной стихии.
Сильный и смелый достигнет того заветного берега, на котором расположена «блаженная страна»: Но туда выносят волны Только сильного душой Смело, братья, бурей полный Прям и крепок парус мой. Начиная с конца 1830-х годов, в творчестве Языкова все отчетливее звучат религиозные мотивы: он перелает псалмы, в его стихах появляются библейские образы, он неоднократно обращается к жанру молитвы. Так, в стихотворении «Молитва» (1835) лирический герой возносит молитвы Богу за счастье своей любимой.
Это стихотворение перекликается со знаменитой «Молитвой» М.Ю. Лермонтова. Лишь чистый душой человек, способный отречься от себя ради другого, может постичь божественную красоту, ощутить божественную гармонию в своей земной жизни. Ему даровано увидеть призрак рая в красоте ясного светлого дня. Одной из центральных тем в творчестве Языкова периода зрелости является тема родины.М.П. Погодин говорил об этом: «Одно только чувство оживляло его в тяжкие последние его годы. Это любовь Отечеству.
Отечество, Святую Русь любил он всем сердцем своим, всею душою своею и всею мыслию своею». В стихотворениях «К ненашим» (1844), «А.С. Хомякову» (1845) Языков, ставший сторонником славянофильских убеждений, писал о величии России, ее уникальности и святости: Крепка, надежна Русь святая, И русский Бог еще велик! В последние годы Языков создает целый ряд лирических шедевров, среди которых «Буря», «Морское купание», «На смерть няни А.С. Пушкина», «Сияет яркая полночная луна» и другие.
Читатели и критики называли эти произведения классическими, говорили о совершенстве их стиля, о гармоничной стройности языка.И.В. Киреевский отмечал: «Эта звучная торжественность, соединенная с мужественною силой, эта роскошь, этот блеск и раздолье, эта кипучесть и звонкость, эта пышность и великолепие языка, украшенные, проникнутые изяществом вкуса и грации вот отличительная прелесть и вместе особенное клеймо стиха Языкова». Последние годы жизни В 1833 году Языков уезжает в свое симбирское имение.
Он уже смертельно болен, однако продолжает писать, собирает народные песни для известного фольклориста И.В. Киреевского. Спустя несколько лет по настоянию врачей Языков отправляется на немецкие курорты, где знакомится с Гоголем и вместе с ним едет в Италию. За границей Языков создает целый ряд замечательных произведений, в центре которых образ русского человека, родной земли.Вернувшись в Россию, Языков переживает новый творческий подъем, несмотря на мучительную болезнь, он, по собственному признанию, писал стихи «не болезненные». В этот период даже те, кто прежде не признавал дарования Языкова, отмечали взлет его таланта.
Почувствовав приближение смерти, Языков стал спрашивать своих друзей, что они знают о жизни после смерти.Заметив их замешательство и нежелание расстраивать его, поэт распорядился приготовить все блюда и вина, которые традиционно подаются во время поминального обеда, а затем пригласил всех друзей и знакомых помянуть его. В этом поступке весь Языков, человек, принимавший жизнь такой как она есть, воспевавший ее радости и наслаждения.
Пытаясь осмыслить место Николая Михайловича Языкова в русской поэзии, П.А. Вяземский писал: «Смертью Языкова русская поэзия понесла чувствительный и незабвенный урон. В нем угасла последняя звезда Пушкинского созвездия, с ним навсегда умолкли последние отголоски пушкинской лиры. Пушкин, Дельвиг, Баратынский, Языков не только современностью, но поэтическим соотношением, каким-то семейным общим выражением, образуют у нас нераздельное явление».
