Новый образ русской деревни и крестьянской души. Тема русской деревни в современной литературе (По повести В
(По произведениям В. Астафьева и В. Распутина)
В наше трудное время мы порой стараемся не замечать трудностей, возникающих в современной деревне. А ведь именно они связаны с наиболее актуальными проблемами общества - экологией и нравственным поведением человека. Решение этих проблем определяет дальнейший ход истории нашей цивилизации.
Темой многих произведений писателей - современников В. Распутина и В. Астафьева - является экологическая проблема. На примере Матёры показана судьба наших многочисленных деревень, которые уничтожили якобы ради блага людей, построив разнообразные ГЭСы, ТЭСы и т.п. Судьбы героев разворачиваются на фоне главной проблемы, задевшей всех. За всю историю Матёры жители держались друг за друга т.е. жили одной семьей. А затопление родной земли нежданно-негаданно свалилось им на голову. Жители до последнего тянут с отъездом, потому что многим из них было страшно уезжать отсюда, где в течение долгих лет они существовали. В буквальном смысле слова у людей перечеркивают их прошлое, ставят перед неизвестным будущим. В деревне жили в основном пожилые люди, а ведь невозможно начинать совершенно новую жизнь в 70-80 лет. Люди до последнего сопротивляются, готовы даже умереть, но они не могут противостоять огромной машине Действительности, сметающей все на своем пути. Я считаю, что герои, созданные Распутиным, являются патриотами родной земли. Может быть, поэтому даже сама природа «помогает» жителям отвести от Матёры неминуемую гибель.
Как и Распутин, Астафьев посвящает цикл своих рассказов современникам, «тем, кто заблудился или блуждает, кто готов перестрелять друг друга, кто тонет в отраве «бормотухи». Писатель всеми средствами пытается обратить внимание читателя на главную идею - безжалостное отношение к тайге. Ведь она с древнейших времен - богатейший источник различных природных ресурсов. На примере Игнатьича автор показывает беззаконный грабеж природы. Он живет одним днем, не задумываясь о последствиях. В поединке с символической царь-рыбой, перед лицом неизвестной высшей силы происходит преображение героя, в тот момент он молится лишь о спасении. Мне кажется, необычное животное выступает в роли вершителя суда над браконьером, показывает, что использование природы вечно невозможно.
Оба произведения объединены одной мыслью: хозяйское отношение человека к окружающей среде. Актуальность этой проблемы заключается в том, что беспощадная эксплуатация и загрязнение природы чреваты непоправимыми последствиями и экологическими катастрофами в будущем. Существование человеческого общества, благополучие его и процветание зависят только от нас и наших совместных усилий!
ПЛАН1. Образ и судьбы деревни в русской литературе XIX-XX веков
2. Умирающая деревня - символ гибели русского крестьянства в повести А.Платонова "Котлован"
3. "Тут ни убавить, ни прибавить, - так это было на земле…" Роль литературы в осмысле-нии событий периода коллективизации
1. Образ и судьбы деревни в русской литературе XIX-XX веков.
Жизнь русской деревни издавна являлась предметом изображения в отечествен-ной
литературе. Тема деревни возникает еще на рубеже 18-19 веков в творчестве
Н.М.Карамзина (Повесть "Бедная Лиза") и А.Н.Радищева ("Путешествие
из Петербурга в Москву"). Сразу же следует отметить, что тема деревни
в 19-м веке была тождественна теме жизни всего народа; понятия "крестьянство"
и "народ" воспринимались как тожде-ственные, и говорить о судьбе
крестьянина в художественной литературе - означало гово-рить о судьбах
всего русского народа.
В первой половине 19-го века А.С.Пушкин художественно исследует вопрос
об от-ношениях аристократии и народных низов (повести "Капитанская
дочка" и "Дубровский", а также "История села Горюхина").
Н.В.Гоголь воплощает свои представления о красоте, силе и умении работать
русского народа в замечательных образах крепостных крестьян из поэмы "Мертвые
души"; в это же время образ города оценивается в литературе как образ
неистинности русской жизни, как образ места, где жить нельзя. Образ Петербурга,
выве-денный на страницах гоголевских "Петербургских повестей"
(образ города, где жестокий ветер дует на человека сразу со всех четырех
сторон), - этот образ развивается в романах Ф.М.Достоевского. В Петербурге
Достоевского невозможно жить: в нем можно только уми-рать или совершать
преступления.
Л.Н.Толстой с гордостью называл себя "адвокатом 100-миллионного земледельче-ского
народа". Русский крестьянин всегда являлся для Л.Толстого носителем
высшей правды, которая заключалась в совокупной, духовной мудрости народа.
Не случайно одну из своих статей, написанную во время работы в Яснополянской
школе, он озаглавил так: "Кому у кого учиться писать - крестьянским
детям у нас или нам у крестьянских детей". Платон Каратаев из романа-эпопеи
"Война и мир" стал олицетворением "всего доброго, круглого
и русского", воплощением роевого начала, которое, по Толстому, выражает
ос-новные особенности мышления русского крестьянина. Известно, что биологически
само-достаточной единицей является весь пчелиный рой, а не отдельная пчела;
так и народ, в понимании Льва Толстого, продолжает свою историческую жизнь
благодаря выработанно-му веками закону народной жизни: быть как все! И
этому закону учатся лучшие герои "Войны и мира" - князь Андрей,
Пьер Безухов, Наташа Ростова.
Николай Алексеевич Некрасов, оплакивая тяжелое крестьянское житье, задавал
народу вопрос, содержащий в себе и ответ: "Чем хуже был бы твой удел,
Когда б ты ме-нее терпел?" Писатели-народники (Глеб Иванович Успенский,
Федор Михайлович Решет-ников) и революционеры-демократы 1860-х - 80-х
годов призывали народ к перемене своей судьбы, к решительному протесту
против нищеты и бесправия.
Прекрасно знавший и горячо любивший крестьянина и его нелегкую долю, Иван
Алексеевич Бунин глубоко раскрыл причину бедственного положения народа
в своих по-вестях "Деревня" (1910) и "Суходол" (1911).
Замечательный писатель, тем не менее, не закрывал глаза и на собственные
недостатки крестьянина - его нежелание учиться чему бы то ни было, косность,
то есть нежелание любых перемен, порою звериную жестокость и жадность.
Близок к этой позиции был и другой великий представитель русского критического
реализма, Антон Павлович Чехов. В своих повестях повести "Мужики"
(1897) и "В овраге" (1900) он признал, что в бедах крестьянства
есть и его собственная вина.
Во второй половине 19-го века изменяется социальная картина русского общест-ва;
после отмены крепостного права (1861) потоки крестьян устремляются в город.
Заро-ждается городской пролетариат, все крепче теряющий свою генетическую
связь с дерев-ней. (Заметим, что Лев Толстой, например, считал "фабричного"
лишь испорченным кре-стьянином, оторвавшимся от своих вековых народных
корней).
Великий гуманист двадцатого века, Максим Горький, относился к крестьянству
весьма настороженно. Это отношение ярко проявилось как в его ранних романтических
рассказах (например, в рассказе "Челкаш"), так и в цикле рассказов
"По Руси", а особен-но развернуто - в цикле публицистических
статей "Несвоевременные мысли" (1917-18). Мужики из деревни
Красновидово под Казанью поджигают дом, в котором живет народ-ник-просветитель
Михаил Ромась со своими соратниками (среди них - и юный Алеша Пеш-ков)
в повести "Мои университеты" (1923). Пожалуй, неудивительно
поэтому, что кресть-янство он считает полностью антиреволюционным классом
и метафорически представляет в образе огромного пресного болота, в котором
может без остатка раствориться горсть со-ли - революционно настроенного
пролетариата.
После 1917 года соотношение города и деревни полярно изменяется. Теперь
в ли-тературе, как и в политической жизни страны, верх берут сторонники
новой, технизиро-ванной, ориентированной на западную промышленность России.
Драма разделенности су-деб человеческих, судеб народных запечатлелась
в творчестве одного из тончайших лири-ков двадцатого столетия - Сергея
Есенина. В стихотворениях своих последних лет - "Русь уходящая",
"Русь советская", "Письмо на родину", в поэме "Анна
Снегина" и многих дру-гих Есенин ставит перед собою вопрос: с кем
же я? Его милое детство связано со "ста-рой", патриархальной
Русью, а жизнь демонстрирует превосходящую силу новой, "сталь-ной"
России. К Есенину очень подходят слова другого очень глубокого и душевного
писа-теля, Василия Шукшина: "Я напоминаю себе человека, - говорил
Шукшин, - который од-ной ногой стоит на берегу, а другой - в лодке. И
плыть нельзя, и идти невозможно". Силь-нейший кризис, вызванный невозможностью
выбора между двумя частями своей души, по-ловинами расколотой русской
крестьянской жизни, унес жизнь Есенина в 1925 году.
В литературе 1920-х - 30-х годов деревня выступает как объект социальной
опеки со стороны города, как какой-то "подшефный", которого
нужно подтягивать до своего уровня, - подтягивать терпеливо, снисходительно.
Народ как хранитель вековечной тайны, тем более как народ-богоносец в
литературе и политическом сознании общества перестает существовать.
Тема коллективизации возникла в современной русской литературе практически
одновременно с событиями самой коллективизации. Известнейшие писатели
тех лет отда-ют свои перья делу изображения социалистической перестройки
села: романы Федора Панферова "Бруски" (1928-37), поэмы Александра
Твардовского "Путь к социализму" и особенно "Страна Муравия"
(1936), знаменитый роман Михаила Шолохова "Поднятая це-лина"
(кн.1 -1932, кн. 2 - 1959) -все эти тексты решительно утверждают необходимость
перехода отечественного сельского хозяйства на путь коллективизации, обобществления
имущества и труда. И это были еще лучшие из романов, повестей и поэм,
живописных по-лотен, спектаклей и кинофильмов, прославлявших коллективизацию.
Между тем в "побед-ном" 1936 году в стране было произведено,
например, мяса ровно в два раза меньше, чем в 1918-м, когда страна была
объята пламенем гражданской войны. Страшный голод пора-зил плодороднейшую
Украину в 1932-33 годах.
Современный исследователь литературы о теме коллективизации, Юрий Дворя-шин,
свидетельствует: "В атмосфере всеобщего наступления на деревню в
30-е годы не-которым писателям сама идея переделки крестьянства из-за
его якобы неразвитости и ни-чтожности с точки зрения будущего представлялась
малореальной, а потому и недостаточ-ной. В то время не казались дикими
даже такие откровения, которые доходили до читате-лей, например, со страниц
панферовских "Брусков": "Временами ему (Кириллу Ждаркину,
главному герою романа, - А.Т.) казалось, - переделать крестьянина, привыкшего
к своему клочку земли, - величайший бред, брехня, пустая фантазия; его
надо просто использо-вать, как используют волов при тракторе, - чтобы
на костях этого мелкого собственника взрастить новое поколение, - людей
грядущей эпохи" .
Однако из поля зрения наиболее вдумчивых и честных писателей не исчез
и нрав-ственно-гуманистический аспект в освещении событий современности,
событий коллекти-визации. В таких произведениях, как рассказы Ивана Макарова
"Остров", "Фортель-мортель", Ивана Катаева "Молоко"
и некоторых других, отразилось понимание писателя-ми сложности и неоднозначности
соотношения общечеловеческого и классового в соци-альных преобразованиях.
Новокрестьянские поэты - Николай Клюев, Сергей Клычков, Петр Орешин, Алек-сей
Ширяевец - были уничтожены за то, что в своих стихах осмеливались оплакивать
судьбу родных сел, всего российского крестьянства.
Именно по причине изображения начинающейся в селе - как и во всей стране
- разрухи навлек на себя первую волну жестокой критики великий писатель
двадцатого столетия Андрей Платонович Платонов. Его рассказ "Усомнившийся
Макар" и бедняцкая хроника "Впрок", написанные в 1929-30
годах, метафорически, прикровенно изображали зарождающееся царство советского
абсурда.
В современной русской литературе теме коллективизации посвящены многие
по-вести и романы: "На Иртыше" и "Комиссия" Сергея
Залыгина (1960-е годы), "Прощай, Гульсары!" Чингиза Айтматова;
в восьмидесятые годы литература получает возможность говорить о белых
пятнах советской истории более свободно, и появляются романы Васи-лия
Белова "Кануны" и "Год великого перелома" (еще не
оконченный), "Мужики и бабы" Бориса Можаева, "Овраги"
Сергея Антонова, тетралогия Федора Абрамова "Пряслины" ("Две
зимы и три лета", "Пути-перепутья", "Братья и сестры",
"Дом"). Публикуется не увидевшая света в свое время трагическая
повесть Василия Гроссмана "Все течет"… Этой теме посвящены многие
кинофильмы и театральные постановки, общество получило воз-можность доступа
к документальным свидетельствам эпохи. Однако именно в этих услови-ях
становится все более наглядным и очевидным мужество тех писателей, которые
смогли запечатлеть эту жестокую эпоху "изнутри". Свою статью
мы посвятим исследованию темы коллективизации в повести Андрея Платонова
"Котлован" (1929-30).
2. Умирающая деревня - символ гибели русского крестьянства в повести А.Платонова "Котлован".
Если рассматривать все написанное Андреем Платоновым как одну книгу,
то ее первой главой окажутся произведения, посвященные ленинской революции.
"Чевенгур", как в линзе, собирает все темы, сюжеты, героев этой
главы, развивает и углубляет их. Главная тема второй главы - сталинская
революция, эпоха "великого перелома", время второго "большого
прыжка". Ленин верил в возможность немедленного прыжка "из цар-ства
необходимости в царство свободы". Этот мираж влечет чевенгурских
апостолов. Ста-лин приказал стране прыгать второй раз: из "страны
аграрной" в "страну индустриаль-ную", из России отсталой
в Россию коммунистическую. Платонов размышляет об этом вре-мени в "Усомнившемся
Макаре", в повестях "Котлован", "Впрок", "Ювенильное
море", в очерках "Че-Че-О", в пьесах "Четырнадцать
красных избушек" и "Шарманка". Философ-ским подведением
итогов станет повесть "Джан". Глава закроется в 1934 г.
Повесть "Котлован" можно рассматривать как продолжение "Чевенгура":
снова сооружается утопия. Закладывается фундамент под счастливое будущее,
роется котлован под "общий дом пролетариату" . Снова строят
его мечтатели, "дураки", напоминающие героев романа. Но после
гибели Чевенгура минуло десять лет. В романе рассказывалось о строительстве
коммунизма в одном уезде, в повести - о строительстве социализма в одной
стране. Платонов пишет "Котлован" в декабре 1929 г. - апреле
1930 г. Эти даты опреде-ляют сюжет повести: 27 декабря 1929 г. Сталин
объявил о переходе к политике "ликвида-ции кулачества как класса"
, 2 марта 1930 г. Сталин в статье "Головокружение от успе-хов"
задержал ненадолго безумный бег к сплошной коллективизации.
Герои "Чевенгура" постарели на десять лет, положение их изменилось,
но они продолжают верить, продолжая выражать сомнения.
"Котлован" - наиболее емкое из произведений Платонова. Писатель
отказался от медленного эпического повествования, которое в "Чевенгуре"
передавало мертвую не-подвижность достигнутой цели. Лихорадочный бег к
счастью передан в "Котловане" очень сжато, на коротком пространстве
ста страниц. Никогда больше Платонову не удастся такое полное слияние
реального и конкретного социально-исторического фона и онтологическо-го
подтекста.
Повесть складывается из двух хронотопов: городского и деревенского: два
разных пространства - город и деревня - объединены одним временем, временем
бега к социа-лизму. Социалистический проект, его называют План, выполняется
в городе и деревне под руководством одной Организации. Реальным событиям,
строго определенным временем и пространством, Платонов придает символический
смысл, превращающий "Котлован" в единственное в литературе адекватное
изображение событий, значение которых в истории страны и народа превосходит
значение Октябрьской революции.
Социалистический проект в городе состоит в строительстве единого здания,
"куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата" .
Социалистический проект в де-ревне состоит в создании колхоза и ликвидации
кулаков. Осуществление этих проектов втягивает в действие строителей и
руководителей. Платонов изображает структуру совет-ского общества, сложившегося
в конце 20-х годов.
Особенность героев Платонова в том, что они жаждут счастья, рая на земле,
кото-рый, однако, не похож на "рай" руководителя Пашкина. Они
не верят, что "счастье про-изойдет от материализма", как уверяют
Вощева в завкоме. Одиночки, верящие в "мате-риализм", такие
как Прокофий Дванов или Козлов, легко получают свою "долю".
Неух-ватным счастье остается для тех, кто видит его не как удовлетворение
низменных по-требностей, а как достижение другой, высшей ступени бытия.
Метафизическая, экзистенциальная тоска платоновских героев представляется
пи-сателю свидетельством могучих возможностей, заложенных в человеке.
В каждом челове-ке, подчеркивает Платонов, выбирая своими героями людей,
занимающих самое низкое положение в обществе. Принципиальное различие
между "Чевенгуром" и "Котлованом", различие, вызванное
разницей между 1921 и 1930 годами, в том, что в годы ленинской революции
еще была возможность интерпретировать идею, самостоятельно выбирать спо-собы
достижения "рая", в годы сталинской революции "дураки",
одержимые идеей сча-стья, выбора не имеют: они идут в утопию тем путем,
какой им указывают руководители.
Сравнение путей в "рай", в коммунистическую утопию, показывает,
что и в пер-вом и во втором случае избирается тот же путь. В "Чевенгуре"
апостолы новой веры ис-требили буржуев и полубуржуев и перестали работать.
В "Котловане" носители новой ве-ры, пролетарии, выполняют две
функции: работают и убивают врагов. Работа их, однако, носит мнимый характер,
она бессмысленна, ибо является выполнением бумажных планов. Копая землю,
роя котлован, дыру в земле, под фундамент будущего всепролетарского до-ма,
рабочие действуют в мире ирреальном.
Они возвращаются в реальный мир, когда их приглашают принять участие в
убий-стве врагов.
Все граждане СССР были извещены о начале "сплошной коллективизации".
Зем-лекоп Сафронов говорит не о мечте, он говорит: "согласно пленума"
мы "обязаны… лик-видировать не меньше как класс…" Сафронов излагает
директиву "пленума" - имеется в виду пленум ЦК и ЦКК ВКП(б),
собравшийся в апреле 1929 г. - девочке Насте. С детской наивностью Настя
обнажает смысл директив пленума. "С кем вы останетесь?" - спраши-вает
она Сафронова. "С задачами, с твердой линией дальнейших мероприятий",
- отвеча-ет он. "Это значит, - резюмирует девочка, - плохих людей
всех убивать, а то хороших очень мало". Землекоп находит этот вывод
вполне классовым и четким: "Это монархизму люди без разбору требовались
для войны, а нам только один класс дорог". Он зловеще добавляет:
"Да мы и класс свой будем скоро чистить от несознательного элемента".
"Со-гласно пленума", единственный способ построения нового мира,
"общепролетарского до-ма" - истребление всех классов, кроме
одного, рабочего, а затем чистка и этого единст-венно сохранившегося класса.
Настя делает логический вывод: "Тогда будут только са-мые-самые главные
люди".
Деревня появляется в городском хронотопе незаметно, осторожно и взрывается
страшной метафорой: мужики приходят в город за гробами. Там, где роется
котлован под "общепролетарский дом", крестьяне из соседней деревни
сложили гробы "впрок". Один из ходоков за гробами, "безвестный
мужик с желтыми глазами", вспоминает недавнее прошлое: "Его
тоскливому уму представлялась деревня во ржи, и над ней носился ветер
и тихо крутил деревянную мельницу, размалывающую насущный, мирный хлеб.
Он жил так в недавнее время, чувствуя сытость в желудке и семейное счастье
в душе; и сколько годов он ни смотрел из деревни вдаль и в будущее, он
видел на конце равнины лишь сияние не-ба с землею, а над собою имел достаточный
свет солнца и звезд". Мужик вспоминает счастливую жизнь: в душе -
семейное счастье, в желудке сытость, уверенность в будущем и в мироздании.
Простое крестьянское счастье погибло, рухнул мир. Пришла смерть для всех:
заготовлено сто гробов, для всех жителей деревни, включая детей. Девочка
Настя, глядя на мужиков, отволакивающих гробы в деревню, задает опасно-наивный
вопрос: "Это буржуи были?" Честный Чиклин отвечает: "Нет,
детка. Они живут в соломенных из-бушках, сеют хлеб и едят с нами напополам".
"А зачем им тогда гробы? - неумолимо ло-гично спрашивала девочка.-
Умирать должны одни буржуи, а бедные нет!" Платонов пи-шет: "Землекопы
промолчали, еще не сознавая данных, чтобы говорить".
Деревня, изображенная писателем во второй половине повести, это деревня
пе-риода коллективизации, деревня в момент Страшного Суда. Сравнив коллективизацию,
описанную Платоновым, с классическим советским романом о коллективизации,
"Поднятой целиной" Шолохова, мы увидим, что оба писателя использовали
те же самые элементы: рабочие-активисты, организующие колхоз, расслоение
среди крестьян - одни вступают в колхоз, другие отказываются, - раскулачивание
как форма разрешенного грабежа, ис-требление крестьянами скота, ликвидация
кулаков. Шолохов сложил из этих элементов повествование о необходимой
в интересах государства и бедняков мере, приносящей всем тем, кто с ней
согласен, радость и счастье. Платонов, придав элементам коллективизации
апокалиптическую форму Страшного Суда, изображает гротескную ситуацию
строительст-ва нового мира, о котором не имеют представления ни те, кто
его строит, - загоняя в кол-хоз согласных, истребляя несогласных, - ни
те, для кого он - якобы - строится.
Контраст между идиллическим воспоминанием о спокойной счастливой деревне
и апокалипсисом коллективизации представлен как сменяющие друг друга сцены
смертей и разрушения. "Плачь, бабка, плачь сильней, - говорит "товарищ
активист", организатор колхоза, крестьянке, - это солнце новой жизни
взошло и свет режет ваши темные глаза".
Режущий глаза свет "солнца новой жизни" беспощаден: не скрывая
ни одной де-тали, освещает он кошмарно-чудовищный образ строительства
утопии. Платонов исполь-зует лишь одну сюрреалистическую деталь: в раскулачивании
принимает активное уча-стие - он указывает избы кулаков и подкулачников
- медведь. Иосиф Бродский пишет: "Если за стихи капитана Лебядкина
о таракане Достоевского можно считать первым писа-телем абсурда, то Платонова
за сцену с медведем-молотобойцем в "Котловане" можно считать
первым серьезным сюрреалистом". Сцена с медведем возникает в повести
не-случайно. Еще в "Чевенгуре" строители утопии верили, что
с приходом коммунизма про-изойдет освобождение животных. В "год великого
перелома" освобождается - медведь и присоединяется к пролетариату.
Но атмосфера сюрреализма создается не пролетарием-медведем. Впечатление
страшного сна, наваждения создается нормальным поведением людей, совершающих
спокойно, как бы естественно, ненормальные, неестественные по-ступки.
Убивают Козлова и Сафронова, пришедших в деревню помогать строительству
колхоза, не глядя, не расспрашивая, убивает Чиклин мужика, случайно оказавшегося
под рукой, убивают, посадив на плот, который спускается в океан, всех
крестьян, не поже-лавших войти в колхоз, крестьяне убивают скот, не желая
отдавать его в колхоз. Коллек-тивизация изображается писателем как коллективное
самоубийство. Крестьяне, убивая скот, убивая рабочих, пришедших к ним
агитировать, уничтожая деревья, вступая в кол-хоз или отказываясь это
сделать, уничтожают собственную плоть.
Платонов не хочет, чтобы у читателя оставались сомнения относительно смысла
происходящего. Он вводит обобщающий образ русского крестьянства: "Старый
пахарь Иван Семенович Кретинин целовал молодые деревья в своем саду и
с корнем сокрушал их прочь из почвы, а его баба причитала над голыми ветками.
- Не плачь, старуха, - говорил Кретинин, - ты в колхозе мужиковской давалкой
станешь, а деревья эти - моя плоть, и пускай она теперь мучается, ей же
скучно обобществляться в плен!" Крестьянин согла-шается скорее на
обобществление плоти своей жены, чем своих деревьев, которые он чув-ствует
своей плотью. Платонов обращается к религиозному символу: "…говядину
в то краткое время ели, как причастие, - есть никто не хотел, но надо
было спрятать плоть родной убоины в свое тело и сберечь ее там от обобществления".
Деревня распадается на организованных и неорганизованных: организованные
- крестьяне, соглашающиеся отдать свою плоть в плен, пойти в колхоз, убив
предваритель-но скот, который они жалеют больше себя, неорганизованные
- крестьяне, которые в кол-хоз идти отказываются, предпочитая умереть.
Истребление "неорганизованных" - посадка мужиков, женщин и детей
на плот, спускаемый в море, - повторение сцены убийства "буржуев"
и "полубуржуев" в "Чевен-гуре": Утопия обязательно
требует жертвоприношения, ликвидации "нечистых". Есть, од-нако,
различие в массовых убийствах 1921 и 1930 годов. В 1921 году чевенгурские
апо-столы убивали, отравленные Идеей, по внутренней необходимости - как
средневековые хилиасты. В 1930 г. убийство происходит по прямому приказу
сверху, на основании оче-редной инструкции из района: "…пора тронуться,
- заявляет активист, - у нас в районе че-тырнадцатый пленум идет!"
В 1930 г. нет и той связи между жертвой и палачом, какая существовала
между апостолами и их жертвами. Прощаясь с жизнью, "неорганизованные"
просят активиста лишь об одном: "Отвернись и ты от нас на краткое
время, дай нам тебя не видеть". Убиваемые "буржуи" умирали
в одиночестве, держась за руку палача, как за последнюю нить, связывавшую
их с жизнью. Отправляемые на смерть "кулаки" приобре-тают духовную
крепость от своих соседей, с которыми они прощаются по-христиански: ис-поведовавшись
в грехах и получив прощение. Все целуются, и поцелуй рождает "новую
родню": "После целованья люди поклонились в землю - каждый всем
и встали на ноги, свободные и пустые сердцем". Старинный обряд дает
людям, идущим на смерть, свободу и очищает сердце. "Жили мы люто,
а кончаемся по совести", - замечает один крестьянин другому.
"Неорганизованные", обреченные очередным пленумом на смерть,
умирают "по совести", в соответствии с христианской верой. Но
без священника, хотя в деревне, в ко-торой организуется колхоз, есть и
церковь и священник.
"Котлован" может быть исследуем с многих точек зрения: как модель
"новой по-вести", как лучший образец "платоновского языка",
как исторический источник. Исклю-чительная ценность повести, как исторического
источника, состоит в том, что писателю удалось на очень небольшой площади
- 100 страниц, один город и одна деревня - изобра-зить все многообразие
социальных групп и слоев, принимавших участие - активное или пассивное
- в коллективизации. Платонов не вводит в повесть новых тем, но доводит
до точки кипения все дорогие, важные для него проблемы, выражая их резко,
открыто и бес-пощадно.
Религия - христианская вера и сменяющая ее псевдо-религия утопии - изображе-на
в "Котловане" нагляднее, чем в других произведениях писателя.
В деревне есть церковь: "Близ церкви росла старая забвенная трава,
и не было тропинок или прочих человеческих проходных следов, - значит
люди давно не молились в храме". Люди не молятся - ибо это запрещено.
Следит за верующими бывший священник, который "отмежевался от своей
души и острижен под фокстрот". Всех, кто приходит в церковь, он заносит
в листок: "А те листки с обозначением человека, осенившего себя ру-кодействующим
крестом, либо склонившего свое тело пред небесной силой, либо совер-шившего
другой акт почитания подкулацких святителей, те листки я каждую полуночь
лично сопровождаю к товарищу активисту".
Ночью совершает свое предательство поп. Ночью, после отправки плота с
осуж-денными на смерть, активист, жрец новой веры, организует ликование:
танцы под радио для "организованных". Это чудовищный танец среди
мертвых и умирающих - благодарст-венный молебен уцелевших. Как завороженные,
как во сне, танцуют мужики ночью: "…Неясная луна выявилась на дальнем
небе, опорожненном от вихрей и туч, - на небе, которое было так пустынно,
что допускало вечную свободу, и так жутко, что для свободы нужна была
дружба". Под этим пустынным и жутким небом торжествуют, ликуют мужики,
еще верящие, что им удастся ублажить "эсесершу нашу мать", которая
"мудрит, как дев-ка", но угомонится и станет "смирной бабой".
Писатель знает, что надежды эти тщетны, смешны. "Ликвидировали!?
- говорит один из раскулаченных землекопу Чиклину. - Глядите, нынче меня
нету, а завтра вас не будет. Так и выйдет, что в социализм придет один
ваш главный человек". Характер строящейся утопии мог вызывать сомнения
в 1921 г. Десять лет спустя сомнений уже нет: "царство-государство"
не "мудрит, как девка", оно действует по твердому плану. "Вы
сделаете из всей республики колхоз, а вся республика-то будет единоличным
хозяйст-вом!" - там определяет характер социалистической утопии раскулаченный
мужик. Слова эти поражают землекопа Чиклина своей точностью, услышав их,
он бросается к двери из-бы и раскрывает ее, "чтоб видна была свобода".
Платонов создает поразительную мета-фору, раскрывающую чувства рабочего,
понимающего, что социализм становится "едино-личным хозяйством",
что "в социализм придет один… главный человек". "…Он так
же ко-гда-то ударился в замкнувшуюся дверь тюрьмы, не понимая плена, и
закричал от скреже-щущей силы сердца". Ощущая сердцем замыкающиеся
двери тюрьмы, рабочий Чиклин, утешая себя, находит только одно возражение:
"Мы можем царя назначить, когда нам по-лезно будет, и можем сшибить
его одним взмахом…" Чиклин, говоря "мы", подразумева-ет
рабочий класс. Но это лишь осколки старой уверенности в значении и роли
пролетариа-та.
Надежда, которую несли в себе чевенгурские апостолы, надежда стать из
объек-тов субъектами истории, погибла. "Какое я тебе лицо? - говорит
Чиклин. - Я никто: у нас партия - вот лицо!"
Партия - "лицо", воплощение рабочего класса; "главный человек"
- воплощение социализма и партии - таковы элементы социалистической утопии,
которая в лихорадоч-ной спешке сооружается в городе и деревне. Она мало
похожа на мечту ее апостолов, но писатель, отмечая различия, подчеркивает
неразрывную связь мечты и реализации. С дет-ской наивностью указывает
на эту связь Настя. В письме из города в колхоз она пишет Чиклину, узнав
об убийстве ее знакомых: "Ликвидируй кулака как класс. Да здравствует
Ленин, Козлов и Сафронов!" неразрывно спаяны "великий мечтатель",
как назвал Лени-на Герберт Уэллс, и исполнители его мечты, Козловы и Сафроновы,
умиравшие и убивав-шие из любви к дальним. Ленин умер, но дело его живет.
И ради этого дела уничтожают крестьян и умирают сами рабочие. Партия продолжает
дело Ленина.
Партию представляет в колхозе - активист, его называют еще "товарищ
акти-вист". В галерее платоновских бюрократов он занимает особое
место: активист непосред-ственно руководит организацией массового убийства.
Пройдет 15 лет после написания "Котлована", и появится выражение
"убийца за письменным столом". Внешне активист не похож на лощеных
эсэсовцев, бумаги читает он не за письменным, а за кухонным столом. Но
и функция его, и мотивы поведения таковы же, как у организаторов гитлеровских
концлагерей, истребления евреев и всех других "неорганизованных"
и вредных для гит-леровской утопии.
Активист, прежде всего, человек бумаги: "Каждую новую директиву он
читал с любопытством будущего наслаждения…" Бумага доставляет ему
наслаждение по многим причинам: она источник "энтузиазма будущего
действия", она приобщает его к "целому телу, живущему в довольстве
славы на глазах преданных, убежденных масс". Бумага за-ставляет его
дрожать от страха: легко допустить ошибку - забежать вперед или оказаться
в хвосте. Но точное соблюдение директив, снабженных четкой подписью и
"изображением земных шаров на штемпелях", позволяло активисту
уйти "из общей, руководимой жизни" и стать "подручным авангарда
и немедленно иметь всю пользу будущего времени". Рабо-чий класс и
беднейшее крестьянство еще только строят будущее, а член авангарда, акти-вист
- его уже имеет, уйдя из "руководимой" жизни в - руководящую.
Глядя на "изобра-жение земных шаров" на штемпелях, он укрепляется
в своем служении директивам, ибо убежден, что "весь земной шар, вся
его мягкость скоро достанется в четкие, железные ру-ки". Он не хочет
остаться "без влияния на всемирное тело земли". Платонов заключает
портрет "убийцы за письменным столом": "И со скупостью
обеспеченного счастья акти-вист гладил свою истощенную нагрузками грудь".
Счастье обеспечено активисту, чувст-вующему себя подручным железной руки,
которая является "частью целого тела, живуще-го в довольстве славы
на глазах преданных, убежденных масс". Целое тело с железными руками
- это идол, раздавивший мечты чевенгурских апостолов, оставивший для тех,
кто выжил, единственный путь к счастью - пойти в подручные. "Целое
тело", "целостный масштаб" не оставляет иного места "частным"
Макарам, Чиклиным…
Активист с наслаждением выполняет свою трудную, опасную работу - опасность
грозит прежде всего со стороны Высшей Инстанции, рассылающей директивы,
- ибо чувст-вует себя в будущем, чувствует себя участником дела, влияющего
на "всемирное тело земли". Он твердо рассчитывает получить свою
"долю" после того, как "мягкость" земно-го шара окажется
в "железных руках". Суть этой идеологии активист излагает "задумы-вающемуся"
искателю истины Вощеву. "А истина полагается пролетариату?"
- спросил Вощев. "Пролетариату полагается движение, - произнес справку
активист, - а что на-встречу попадается, то все его: будь там истина,
будь кулацкая награбленная кофта - все пойдет в организованный котел,
ты ничего не узнаешь". Истина и "награбленная кофта" сваливаются
вместе в общий котел, распределение из которого будет производиться теми,
кто находится уже "в будущем": активистами, Пашкиными. Активист
- обобщенный образ партийного руководителя в колхозе. Платонов не дает
ему имени, называет - активистом, выделяя главное свойство представителя
партии в колхозе.
Активист - действует: организует колхоз, организует раскулачивание, организует
ликвидацию кулаков, ведет идеологическую работу. Все партийные представители,
орга-низаторы колхозов - от Давыдова из "Поднятой целины" до
Мити, уполномоченного из "На Иртыше" - содержатся в активисте
из "Котлована". Шолохов в 1932 г., изображая положительного
героя, Залыгин в 1964 г., изображая послушного слугу директивы, доба-вили
к "активисту" Платонова лишь психологические детали. Главное,
суть характера бы-ла открыта и безжалостно раскрыта автором "Котлована".
Активист - обобщенный образ фанатика церковного периода утопии: сладостраст-ная
жажда быть среди руководителей, которые уже пришли в будущее и тянут за
собой руководимых, жажда быть среди победителей позволяет ему стать одновременно
рабочим по отношению к высшим и безжалостным хозяином по отношению к низшим.
О счастии быть вместе с победителями, быть с будущим, о сладком дурмане,
в котором действовали "активисты", соблазненные утопией, ее
"истиной" или ее "кофтой", рассказал после от-резвления
Лев Копелев, участвовавший в организации колхозов в эпоху, о которой рас-сказывает
Платонов.
Андрей Платонов был первым, представившим в литературе геноцид как необхо-димый
элемент строительства социалистической утопии, первым, кто объяснил механизм
геноцида. Писатель показывает, что исходным - необходимым и обязательным
- условием геноцида является превращение человека в абстракцию, лишение
его имени человека, клеймение его отрицательным знаком - "буржуй",
"полубуржуй", "кулак", "подкулач-ник", "вредитель".
Активист, заведя "особую боковую графу" под названием "перечень
ликвидированного насмерть кулака, как класса, пролетариатом, согласно
имущественно-выморочного остатка", вписывает в нее "вместо людей…
признаки существования…" "Неорганизованным" объясняют,
что "души в них нет, а есть лишь одно имущественное настроение".
Будущее подтвердило трагическую прозорливость писателя: в советских исследованиях
эпохи коллективизации приводятся точные данные относительно потерь крупного
и мелкого скота, но не сообщаются даже примерные цифры людских потерь.
В "боковой графе" ликвидированного насмерть крестьянства вместо
людей записаны "при-знаки существования" и "имущественное
настроение".
Единственный из писателей своего времени, Платонов понял неумолимый харак-тер
механизма геноцида, пожиравшего тех, кто приводил его в движение. Организатор
колхоза "Генеральная линия", ликвидатор кулаков, активист становится
жертвой измене-ния генеральной линии. Очередная директива, приходящая
в колхоз, обвиняет его в том, что он "забежал в левацкое болото правого
оппортунизма". Платонов не оставляет со-мнений в происхождении новой
директивы и новой генеральной линии: все переменилось после публикации
статьи Сталина "Головокружение от успехов", в которой вина за
безу-мие "сплошной коллективизации" возлагалась на местных партийных
деятелей, на акти-вистов. Но точная датировка событий лишь подчеркивает
их кошмарно-бредовый харак-тер. Действительность кошмарна, и все живут
в бреду. И умирают в бреду. Добрый, уха-живающий за девочкой Настей, как
мать, Чиклин легко и бездумно убивает активиста од-ним ударом, как раньше
убил он, не задумавшись, мужика.
Беспредельное отчаяние выражает писатель: люди, живущие чувствами, оказыва-ются
немногим лучше людей, живущих умом. Чувства, инстинкт оказываются недостаточ-ной
защитой от умников. В "Чевенгуре" апостолы, ожидая в степи нищих
бродяг, встре-чают их флагом, на котором написано: "Товарищи бедные"!
Вы сделали всякое удобство и вещь на свете, а теперь разрушили и желаете
лучшего друг другу. Ради того в Чевенгуре приобретаются товарищи с прохожих
дорог". В "Котловане" надпись на флаге возвещает новую
эпоху, в которой все прежние мечты осуждены и отброшены: "За партию,
за вер-ность ей, за ударный труд, пробивающий пролетариату двери в будущее".
Укрощена стихия, заперто будущее и вход в него разрешается только в награду
"за ударный труд", по пропуску, выдаваемому Партией, охраняющей
дверь. Верность пар-тии становится высшей добродетелью. Активист погибает,
ибо ошибся, полагая, что вер-ность директиве гарантирует ему пропуск в
"счастье и хотя бы в перспективе… районный пост". Гибнут те,
кто оставался верным Идее, гибнут те, кто полагал достаточным быть верным
Директиве. Они гибнут, убив миллионы людей и выполнив тем самым свою роль.
Апостолы, верящие в Идею, мешают в осуществленной утопии, ибо считают
своим правом интерпретацию Идеи; послушные служители директивы мешают,
ибо считают, что слепое повиновение дает им какие-то права. Их ликвидация
превращает Утопию, Социализм в "единоличное хозяйство", в котором
власть принадлежит "главному человеку".
Реальный и потому фантастический мир, изображенный Платоновым, становится
похож на фантастический, и оказавшийся поэтому похожим на реальный, мир
Единого го-сударства, изображенного Замятиным.
В победившей утопии для другой утопии нет места. Гаснет последняя надежда
на возможность слияния двух утопий. "Прушевский! Сумеют или нет люди
высшей науки воскресить назад сопревших людей?" - спрашивает Жачев.
И слышит в ответ односложное и однозначное: "Нет". Горько звучит
надежда инвалида: "Марксизм все сумеет. Отчего же тогда Ленин в Москве
целым лежит. Он науку ждет - воскреснуть хочет". Ленин хочет воскреснуть,
но не может. И не нужен он там, где его утопия победила.
Платонов возвращается в финале "Котлована" к теме умершего ребенка,
которая в "Чевенгуре" означала крушение надежды на осуществление
мечты, разочарование в коммунизме. В "Чевенгуре" умирал безымянный
ребенок безымянной нищенки, пригла-шенной с другими "прочими"
в город Солнца. В "Котловане" умирает девочка Настя, не-счастная
сирота непролетарского происхождения, которую взяли к себе и полюбили
зем-лекопы, увидевшие в ней - будущее. "Я теперь ни во что не верю",
- заявляет Жачев по-сле смерти Насти. С недоумением стоит над трупом девочки
Вощев, не зная, "где же те-перь будет коммунизм на свете?" Он
спрашивает себя: "Зачем… теперь нужен смысл жиз-ни и истина всемирного
происхождения, если нет маленького, верного человека, в кото-ром истина
стала бы радостью и движением?"
Для выражения гнетущего безнадежного чувства потери веры Платонов по своему
обыкновению использует религиозную символику. Жачев произносит свое "я
теперь ни во что не верю!" в "это утро второго дня". На
второй день отделяет Бог воду от тверди, зем-лю от неба. День смерти Насти,
день рождения колхоза и ликвидации "неорганизован-ных", - это,
для Платонова, "второй день", когда реальность отделяется от
мечты, когда мечта, надежда и вера умирают, остается страшная действительность.
Чиклин пятнадцать часов копает для Насти "специальную могилу",
чтобы "она была глубока… и чтоб ребенка никогда не побеспокоил шум
жизни с поверхности земли". Чиклин хоронит веру и надежду. А в это
время все рабочие и все колхозники приступают к рытью котлована, превышающего
размерами запланированный для строительства дома, в который сможет въехать
"всякий человек из барака и глиняной избы". Платонов заклю-чает:
"все бедные и средние мужики работали с таким усердием жизни, будто
хотели спа-стись навеки в пропасти котлована".
Котлован "общепролетарского дома" оказывается пропастью. Пропасть
становится храмом социалистической утопии. Этот собор не воздвигается
на земле и не тянется к не-бу, он устремлен в глубь земли, в яму, рытью
которой нет конца.
3. "Тут ни убавить, ни прибавить, - так это было на земле…" Роль литературы в осмысле-нии событий периода коллективизации.
Даже в разгар событий коллективизации не все писатели были очарованы
разма-хом, с которым проводилось крушение традиционных устоев русского
села. Борис Леони-дович Пастернак сообщал в одном из писем близкому человеку:
"В начале 30-х годов сре-ди писателей родилось движение, состоявшее
в поездках в колхозы для собирания мате-риалов о новой деревне. Я хотел
быть, как все, и отправился в такую поездку с проектом написать книгу.
Слова не в силах выразить то, что я видел. Это было несчастье такое не-человеческое,
такое невообразимое, катастрофа такая ужасная, что она, если так можно
сказать, становилась абстрактной и недоступной для рационального восприятия.
Я забо-лел. Целый год я не мог писать" .
В ряду произведений литературы, ставивших вопросы о соотношении классового
и общечеловеческого в событиях коллективизации, следует особо отметить
тексты Андрея Платонова: роман "Чевенгур", повести "Котлован"
(1929-30) и "Ювенильное море" (1932). Их гуманистический смысл
и философская глубина предстали перед читателями 80-х годов во всей своей
полноте и значимости. К сожалению, участие в литературном процессе этих
произведений, в которых отразились трагические судьбы русского кресть-янства,
было сведено до минимума из-за невозможности или прямого запрета публикации.
И все же, несмотря на это обстоятельство, влияние А.Платонова на литературу
и духовную жизнь народа не было до конца прервано.
Современная литература и история добираются до глубинного смысла произошед-шей
в 20-30-е годы страшной трагедии крестьянства, - во многом и благодаря
граждан-скому подвигу мужественного человека и великого писателя Андрея
Платоновича Плато-нова.
ПРИМЕЧАНИЯ
Дворяшин Ю.А. М.А.Шолохов и русская проза 20-30-х годов о судьбе крестьянства.
- Новосибирск, 1992. - С. 11.
Писатель возвращается к сталинской революции в пьесе, написанной в 1937-1938
гг., в эпоху очередного "большого прыжка".
Андрей Платонов. Котлован. Двуязычное издание с предисловием Иосифа Бродского.
- Мичиган: Ардис, 1973, стр.179.
Даты стоят в рукописи.
И.Сталин. Сочинения. Т. 1, стр.169.
Андрей Платонов. Котлован // "Грани", № 70, 1969, стр.178.
Там же, стр.222.
Там же, стр.217.
Там же, стр.222.
Там же, стр.239.
Там же, стр.165.
Андрей Платонов. Чевенгур. ИМКА-Пресс, Париж, 1972, стр.248.
Там же, стр.249.
Андрей Платонов. Котлован. Стр.245.
Там же, стр.247.
Там же, стр.250, 251.
Там же, стр.242.
Там же, стр.243.
Там же, стр.261.
Там же, стр.258.
Там же, стр.258.
Там же, стр.259.
Там же, стр.259.
Там же, стр.236.
Там же, стр.228, 229.
Там же, стр. 233.
Там же, стр.264, 265.
Там же, стр.245.
Там же, стр.273.
Андрей Платонов. Чевенгур. стр.222.
Андрей Платонов. Котлован. Стр.268.
Там же, стр.266.
Там же, стр.283, 284.
Цит. по: Савельзон И.В. Из истории русской литературы. М.А.Булгаков. А.П.Платонов:
Учеьное пособие. - Оренбург, 1997.
Тема деревни в современной литературе
ученика 11 класса «М»
средней школы № 274
Ромащенко Владимира
1. Биография Александра Исаевича Солженицына
а) юность
б) каторга
в) жизнь в селе Мильцево
2. Солженицын-портретист
3. Матренин двор
а) окружающий мир Матрены
б) судьба героини
в) отношение к ней окружающих
4. Облик русской деревни
5. Гибель Матрены
а) обряд прощания
б) личность Фаддея
в) гибель Матрены – обрыв нравственных связей
6. Идейная нагрузка первоначального названия произведения
7. Влияние Солженицына на литературу
Александр Исаевич Солженицын родился в 1918 году в Кисловодске. В 1924
году вместе с матерью Таисией Захаровной (отец погиб за полгода до
рождения сына) переехал в Ростов.
Солженицын учился на физико-математическом факультете Ростовского
университета. Блестяще одаренный юноша одним из первых получил учрежденную
в 1940 году Сталинскую стипендию. Перейдя на четвертый курс, Солженицын
параллельно поступил на заочное отделение МИФЛИ (Московский институт
философии, литературы и истории). Кроме того, учился на курсах английского
языка и уже серьезно писал.
В октябре 1941 года он был мобилизован; на фронт он попал в 1942 году и
прошел со своей «звукобатареей» (выявляющей вражескую артиллерию) от
Орла до Восточной Пруссии. Здесь в феврале 1945 года в связи с обнаруженной
цензурой в его, капитана Солженицына, переписке с другом юности Н.
Виткевичем резко критическими, «левыми» оценками личности Сталина, он был
арестован, препровожден в Москву и осужден на восемь лет. Эти годы он
провел вначале в лагере на Калужской заставе, затем четыре года – в НИИ (
«шарашке»), два с половиной года – на общих работах в лагерях Казахстана.
После освобождения из лагеря – вечное поселение в Кок–Терек на юге
Казахстана (оно длилось три года), а затем – переезд в Рязанскую
область и работа учителем математики в школе в одном из сел (этот момент
изображен в рассказе «Матренин двор») и в Рязани.
Знакомство с Солженицыным-писателем надо начинать с его рассказов, где
в предельно сжатой форме, с потрясающей художественной силой автор
размышляет над вечными вопросами. На примере рассказа «Матренин двор»
можно наглядно, отчетливо выявить своеобразие Солженицына как писателя, его
близость и расхождение с другими писателями во взглядах на судьбу русской
В нашем литературоведении принято было вести «деревенскую» линию от
первых произведений В. Овечкина, Ф. Абрамова, В. Тендрякова. Тем
неожиданнее показалась мысль В. Астафьева, знающего эту тему как никто
другой, «изнутри», о том что наша «деревенская проза» вышла из «Матрениного
двора». Несколько позже эта мысль получила развитие и в литературной
критике. «То, что Солженицын принес в литературу, – не узкая правда, не
правда сообщения. …Солженицын не просто сказал
правду, он создал язык, в котором нуждалось время, – и произошла
переориентация всей литературы, воспользовавшейся этим
языком»1.
В. Астафьев назвал «Матренин двор» «вершиной русской новеллистики». Сам
Солженицын однажды заметил, что к жанру рассказа он обращался нечасто, для
«художественного удовольствия»: «В малой форме можно очень много поместить,
и это для художника большое наслаждение – работать над малой формой. Потому
что в малой форме можно оттачивать грани с большим наслаждением для себя».
В рассказе «Матренин двор» все грани отточены с блеском, и встреча с
рассказом становится, в свою очередь, большим наслаждением для читателя.
В основе рассказа обычно – случай, раскрывающий характер главного
героя, именно на образе которого А. Солженицын раскрывает «деревенскую»
Через трагическое событие – гибель Матрены – автор приходит к глубокому
пониманию ее личности. Лишь после смерти «выплыл передо мною образ Матрены,
какой я не понимал ее, даже живя с нею бок о бок»2.
средоточением, пересечением застывших, еще неразвернутых или уже
завершенных «сюжетов» жизни, дорог героя.
В своем произведении писатель не дает подробного, конкретного описания
героини. Лишь одна портретная деталь постоянно подчеркивается автором –
«лучезарная», «добрая», «извиняющаяся» улыбка Матрены. Тем не менее к концу
рассказа читатель представляет облик героини. Уже в самой тональности
красного морозного солнца чуть розовым залилось замороженное окошко сеней,
теперь укороченных, – и грел этот отсвет лицо Матрены». И далее – уже
ладах с совестью своей». Запоминается плавная, певучая, исконно русская
речь Матрены, начинающаяся «каким-то низким теплым мурчанием, как у бабушек
в сказках»3.
Весь окружающий мир Матрены в ее темноватой избе с большой русской печью –
это как бы продолжение ее самой, частичка ее жизни.
–––––––––––––––
1 Латынина А. Солженицын и мы // Новый мир. – 1990. № 1. – с. 243
2 Солженицын А.И. Матренин двор, СПб, 1999, – с. 187
3 ...там же, с. 153
Все здесь органично и естественно: и шуршащие за перегородкой тараканы,
шорох которых напоминал «далекий шум
океана», и колченогая, подобранная из жалости Матреной кошка, и мыши,
которые в трагическую ночь гибели Матрены так метались за обоями, как будто
сама Матрена «невидимо металась и прощалась тут, с избой своей»1.
сразу. По крупицам, обращаясь к разбросанным по всему рассказу авторским
отступлениям и комментариям, к скупым признаниям самой Матрены, собирается
полный рассказ о нелегком жизненном пути героини. Много горя и
несправедливости пришлось ей хлебнуть на своем веку: разбитая любовь,
смерть шестерых детей, потеря мужа на войне, адский, не всякому мужику
посильный труд в деревне, тяжелая немочь–болезнь, горькая обида на колхоз,
который выжал из нее все силы, а затем списал за ненадобностью, оставив без
пенсии и поддержки. В судьбе одной Матрены сконцентрирована трагедия
деревенской русской женщины – наиболее выразительная, вопиющая.
Но – удивительное дело! – не обозлилась на этот мир Матрена, сохранила
доброе расположение духа, чувства радости и жалости к другим, по-прежнему
лучезарная улыбка просветляет ее лицо. Одна из главных авторских оценок –
«у нее было верное средство вернуть себе доброе расположение духа –
работа». За четверть века в колхозе наломала спину себе она изрядно:
копала, сажала, таскала огромные мешки и бревна, была из тех, кто, по
Некрасову, «коня на скаку остановит». И все это «не за деньги – за палочки.
За палочки трудодней в замусоленной книжке учетчика». Тем не менее пенсии
ей не полагалось, потому что, как пишет с горькой иронией Солженицын,
работала она не на заводе – в колхозе… И на старости лет не знала Матрена
отдыха: то хваталась за лопату, то уходила с мешками за болото накосить
травы для своей грязно-белой козы, то отправлялась с другими бабами
воровать тайком от колхоза торф для зимней растопки. Сам председатель
колхоза, недавно присланный из города, тоже запасся. «А зимы не ожидалось»,
– на той же ироничной ноте заканчивает писатель.
«Сердилась Матрена на кого-то невидимого», но зла на колхоз не держала.
Более того – по первому же указу шла помогать колхозу, не получая, как и
прежде, ничего за работу. Да и любой дальней
–––––––––––––––
1 Солженицын А.И. Матренин двор, СПб, 1999, – с. 180
родственнице или соседке не отказывала в помощи, «без тени зависти»
рассказывала потом постояльцу о богатом соседском урожае картошки. Никогда
не была ей работа в тяжесть, «ни труда, ни добра своего не жалела Матрена
никогда». И бессовестно пользовались все окружающие матрениным
бескорыстием.
Какой предстает Матрена в системе других образов рассказа, каково
отношение к ней окружающих? Сестры, золовка, приемная дочь Кира,
единственная в деревне подруга, Фаддей – вот те, кто был наиболее близок к
Матрене, кто должен был понять и по достоинству оценить этого человека. И
что же? Жила она бедно, убого, одиноко – «потерянная старуха», измотанная
трудом и болезнью. Родные почти не появлялись в ее доме, опасаясь, по-
видимому, что Матрена будет просить у них помощи. Все хором осуждали
Матрену, что смешная она и глупая, на других бесплатно работающая, вечно в
мужичьи дела лезущая (ведь и под поезд попала, потому что хотела подсобить
мужикам, протащить с ними сани через переезд). Правда, после смерти
Матрены тут же слетелись сестры, «захватили избу, козу и печь, заперли
сундук ее на замок, из подкладки пальто выпотрошили двести похоронных
рублей»1. Да и полувековая подруга – «единственная, кто искренне любил
Матрену в этой деревне»2,– в слезах прибежавшая с трагическим известием,
тем не менее, уходя, не забыла забрать с собой вязаную кофточку Матрены,
чтоб сестрам она не досталась. Золовка, признававшая за Матреной простоту и
сердечность, говорила об этом «с презрительным сожалением». Нещадно
пользовались все Матрениной добротой и простодушием – и дружно осуждали ее
Неуютно и холодно Матрене в своем государстве. Она одинока внутри
большого общества и, что самое страшное, – внутри малого – своей деревни,
родных, друзей. Значит, неладно то общество, система которого подавляет
Продолжим эту мысль. Можно сказать о том, что Матрена близка герою
другого рассказа Солженицына – «Один день Ивана Денисовича». Оба они –
личности соборные, то есть несущие в себе народные начала, подсознательно
чувствующие личностную ответственность перед народом. «Знают они о том или
даже не подозревают, осознанно они поступают или подсознательно, но они
отвечают на вызов нечеловеческой системы власти. Система подавила их за
чертой милосердия, обрекла на уничтожение. Уже не
–––––––––––––––
1 Солженицын А.И. Матренин двор, СПб, 1999, – с. 181
2 ...там же, с. 179
конкретно Ивана Денисовича лишь или одну Матрену, а весь народ… Они готовы
идти претерпевать неимоверно многое, в том
числе и личные унижения – не унижаясь душой при этом»1
Таким образом, мерой всех вещей у Солженицына выступает все-таки не
социальное, а духовное. «Не результат важен… а дух! Не что сделано – а как.
Не что достигнуто – а какой ценой», – не устает повторять он, и это ставит
писателя в оппозицию не столько к той или иной политической системе,
сколько к ложным нравственным основаниям общества»2
Вот об этом – о ложных нравственных основаниях общества – бьет он
тревогу и в рассказе «Матренин двор».
Судьба забросила героя-рассказчика на станцию со странным для русских
мест названием – Торфопродукт. Уже в самом названии произошло дикое
нарушение, искажение исконных русских традиций. Здесь «стояли прежде и
перестояли революцию дремучие, непрохожие леса». Но потом их вырубили,
свели под корень, на нем председатель соседнего колхоза свой колхоз
возвысил, а себе получил Героя Социалистического Труда.
Из отдельных деталей складывается целостный облик русской деревни.
Постепенно произошла здесь подмена интересов живого, конкретного человека
интересами государственными, казенными. Уже не пекли хлеба, не торговали
ничем съестным – стол стал скуден и беден. Колхозники «до самых белых мух
все в колхоз, все в колхоз», а сено для своих коров приходилось набирать
уже из-под снега. Новый председатель начал с того, что обрезал всем
инвалидам огороды, и огромные площади земли пустовали за заборами. Долгие
годы жила Матрена без рубля, а когда надоумили ее добиваться пенсии, она
уже и рада не была: гоняли ее с бумагами по канцеляриям несколько месяцев –
«то за точкой, то за запятой». А более опытные в жизни соседки подвели итог
ее пенсионным мытарствам: «Государство – оно минутное. Сегодня, вишь дало,
а завтра отымет»3.
Все это привело к тому, что произошло искажение, смещение самого
главного в жизни – нравственных устоев и понятий. Как получилось, горько
называет язык имущество наше.
–––––––––––––––
1 Бондаренко В. Стержневая словесность // Наш современник.– 1989. – №
2 Латынина А. Солженицын и мы // Новый мир.– 1990.– № 1.– с. 249.
3 Солженицын А.И. Матренин двор, СПб, 1999, – с. 162
И его-то терять считается перед людьми постыдно и глупо»1. Жадность,
зависть друг к другу и озлобленность движут людьми. Когда
разбирали Матренину горницу, «все работали, как безумные, в том
ожесточении, какое бывает у людей, когда пахнет большими деньгами или ждут
большого угощения. Кричали друг на друга, спорили»2.
«И шли года, как плыла вода…» Вот и не стало Матрены. «Убит родной
человек»3,– не скрывает своего горя герой-рассказчик. Значительное место в
рассказе писатель отводит сцене похорон Матрены. И это не случайно. В доме
Матрены в последний раз собрались все родные и знакомые, в чьем окружении
прожила она свою жизнь. И казалось, что уходит Матрена из жизни, так никем
и не понятая, никем по-человечески не оплаканная. Даже из народных обрядов
прощания с человеком ушло настоящее чувство, человеческое начало. Плач
превратился в своего рода политику, обрядные нормы неприятно поражают своей
«холодно-продуманной» упорядоченностью. На поминальном ужине много пили,
громко говорили, «совсем уже не о Матрене». По обычаю пропели «Вечную
память уже не вкладывал чувства»4.
Несомненно, самая страшная фигура в рассказе – Фаддей, этот «ненасытный
старик», потерявший элементарную человеческую жалость, обуреваемый
единственной жаждой наживы. Даже на горницу «легло проклятие с тех пор, как
руки Фаддея ухватились ее ломать»5.
Такое ли уж страшное зло этот Фаддей, пересчитывающий каждое бревнышко,
свозящий остатки горницы с переезда чуть ли не в день похорон? В XIX веке
он, вероятно, сошел бы за тургеневского Хоря из «Хоря и Калиныча» или
хозяина притынного кабака в «Певцах»… При Столыпине он стал бы
цивилизованным фермером. В Тальнове, пережившем и вакханалию
коллективизации, и поборы послевоенных лет, этот тип скопидома, крепкого
хозяина, конечно, «озверел», обрел черты весьма жутковатого хищника. Что
ему стоило уговорить бессребреницу Матрену, которая каждую весну впрягалась
с бабами в плуг, чтобы вспахать огороды, и никаких денег не брала! Но
особого злодейства в его жадности, примет
–––––––––––––––
2 ...там же, с. 173
3 ...там же, с. 179
4 ...там же, с. 186
5 ...там же, с. 183
«антихриста» в нем все же нет…
Вероятно, Фаддей в юности был совершенно другой – не случайно же
его любила Матрена. И в том, что к старости он изменился неузнаваемо, есть
некая доля вины и самой Матрены. И она это чувствовала, многое ему прощала.
Вовсе не дожидалась она Фаддея с фронта, похоронила в мыслях прежде времени
– и обозлился Фаддей на весь мир, сгоняя всю свою обиду и злость на жене,
был он мрачен одной тяжкой думой – спасти горницу от огня и от Матрениных
Но для многих читателей более страшным показалось другое: «Перебрав
А вот Матрена – такая – была совершенно одна.
И возникает вопрос:
– Есть ли в гибели Матрены некая закономерность, или это стечение
случайных обстоятельств, достоверное воспроизведение автором реального
факта? (Известно, что у Матрены Солженицына был прототип – Матрена
Васильевна Захарова, жизнь и смерть которой легли в основу рассказа.)
Большинство мнений сходится в одном: смерть Матрены неизбежна и
закономерна. Смерть героини – это некий рубеж, это обрыв еще державшихся
при Матрене нравственных связей. Возможно, это начало распада, гибели
нравственных устоев, которые крепила своей жизнью Матрена.
В связи с этим выводом следует признать, что взгляд Солженицына на
деревню тех лет (рассказ написан в 1959 году) отличается суровой и
жестокой правдой. Если учесть, что 50–60-е годы «деревенская проза» в целом
еще видела в деревне хранительницу духовных и нравственных ценностей
народной жизни, то отличие солженицынской поэзии очевидно.
праведника» – несло в себе основную идейную нагрузку. А. Твардовский
предложил ради публикации более нейтральное название – «Матренин двор». В
этом названии есть глубокий смысл. Если оттолкнуться от широких понятий
«колхозный двор», «крестьянский двор», то в этом же ряду будет и «Матренин
двор» как символ особого устройства жизни, особого мира. Матрена,
единственная в деревне, живет в своем мире: она устраивает свою жизнь
трудом, честностью, добротой и терпением, сохранив свою
–––––––––––––––
1 Солженицын А.И. Матренин двор, СПб, 1999, – с. 184
душу и внутреннюю свободу. По-народному мудрая, рассудительная, умеющая
ценить доброту и красоту, улыбчивая и общительная по нраву, Матрена сумела
противостоять злу и насилию, сохранив свой «двор».
Так логически выстраивается ассоциативная цепочка: Матренин двор –
Матренин мир – особый мир праведника. Мир духовности, добра, милосердия, о
котором писали еще Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой. Но гибнет Матрена – и
рушится этот мир: растаскивают по бревнышку ее дом, с жадностью делят ее
скромные пожитки. И некому защитить Матренин двор, никто даже не
задумывается, что с уходом Матрены уходит из жизни что-то очень ценное и
важное, не поддающееся дележу и примитивной житейской оценке.
«Все мы жили рядом с ней и не поняли, что она тот самый праведник, без
которого, по пословице, не стоит село.
Ни город.
Ни вся земля наша.»1
«То, что Солженицын принес в литературу – не узкая правда, ни правда
сообщения… Солженицын не просто сказал правду, он создал язык, в котором
нуждалось время, – и произошла переориентация всей литературы,
воспользовавшейся этим языком»2. Астафьев считал, что наша деревенская
–––––––––––––––
1 Солженицын А.И. Матренин двор, СПб, 1999, – с. 188
2 Латынина А. Солженицын и мы // Новый мир. – 1990. № 1. – с. 243
Список литературы
> Солженицын А.И. Матренин двор, СПб, «Азбука», 1999
> Бондаренко В. Стержневая словесность - Наш современник, № 12, 1989
> Быкова Н. Г. Александр Исаевич Солженицын - Энциклопедия «Литература.
Справочник школьника», М, «Слово», 1995
> Латынина А. Солженицын и мы - «Новый мир», № 1, М,1990
> Локтионова Н. «Не стоит село без праведника» - «Литература в школе», № 3,
М, «Просвещение», 1994
> Чалмаев В. А. Александр Солженицын. Жизнь и творчество., М,
«Просвещение», 1994
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.
Н. Рубцов
Творчество известного русского писателя, нашего современника, Валентина Распутина большей частью посвящено проблемам деревни. Он из тех русских мыслителей, которые не без основания считают деревню центром нашего “национального космоса”, узлом множества жизненно важных и не разрешимых до сей поры проблем. Уже после выхода в свет его первой повести “Деньги для Марии” он попал в поле зрения серьезной литературной критики и обрел широкого читателя. Далее, одна за другой, стали выходить книги: “Последний срок”, “Прощание с Матерой”, “Живи и помни”, “Пожар”, которые сделали Распутина одним из ведущих писателей страны.
Все это происходило в начале 70-х годов. Наша страна переживала глубокие и не всеми принимаемые социальные изменения. Научно-техническая революция одурманила горячие головы, породила миф о спасительной роли науки и техники для всего человечества, а для России особенно. Поэзия в этот момент отдала предпочтение крайним урбанистам, вышла на эстраду. Поэты, воспевающие деревню, такие, как Николай Рубцов, оставались в тени. Этот явно разрушительный процесс оправдывался отчасти успехами в покорении космоса, возникновением атомной энергетики, новых заводов и городов. О последствиях никто, вернее, почти никто не задумывался. Сейчас мы видим, к чему привело увлечение научно-техническим прогрессом. Мир ужаснулся перед чернобыльской катастрофой, пересох Арал, искусственные моря превратились в болота. Миллионы людей срывались с насиженных мест, отправляясь на “великие стройки коммунизма”. Люди, отрываясь от своих корней, нищали духовно. Особенно пострадала русская деревня. Вообще, если задуматься, сколько невзгод выпало на плечи сельчан, страшно становится. Диву даешься, что, несмотря на сплошной многовековой разор, деревня трудилась не покладая рук и кормила страну. Не случайно в конце 60-х годов в нашей литературе возникает такое явление, как “деревенская проза”. Потому что писатели не могли мириться с таким положением русской деревни. Движение выдвинуло на первый план общественной жизни страны талантливых писателей – Распутина, Белова, Абрамова, Носова, Шукшина. Их еще называют “почвенниками”, потому что они ратуют за сохранение родовых корней.
Повести Распутина “Последний срок”, “Прощание с Матерой”, “Пожар” как бы составляют трилогию о русской деревне, о гибели “крестьянской Атлантиды”. Мотивы катастрофы, расставания звучат в самих названиях этих повестей. К повести “Пожар” писатель взял эпиграфом слова из народной песни: “Горит, горит село родное… ” Положение с деревнями в стране было такое, что данный эпиграф отражал буквально суть происходящего в них разора.
Благодаря таланту В. Распутина образы его героев-сельчан как бы вступили в борьбу за спасение деревни и всего, что связано с этой стороной жизни человека. Старуха Анна из “Последнего срока” и старуха Дарья из “Прощания с Матерой” стали воплощением народной мудрости, которая дается не столько чтением книг, сколько жизненным опытом, трудом.
Интересно начинается повесть “Последний срок”: старуха Анна лежит на узкой железной кровати возле печи и дожидается смерти. Ее младший сын Михаил, понимая, что расставание с матерью близко, вызывает остальных детей Анны проститься с матерью. Но самую ее любимую дочь Танчору не пригласил, потому что точно по-крестьянски рассчитал – мать, ожидая приезда любимой дочери, продержится на земле еще лишних несколько дней. Так оно и вышло: ожидание младшенькой продлило Анне жизнь. Описание этих дней и составляет сюжет повести.
Перед читателем встает образ простой русской женщины, прожившей трудную жизнь, потерявшей мужа и детей, но сохранившей нравственную чистоту души. Нравственная связь с родными корнями помогает ей выстоять в тяжелейших условиях. Вся родня Анны – из деревни. Они накрепко усвоили те строгие моральные заповеди, которые передавались из поколения в поколение и которым Анна следовала всю жизнь. Заповеди просты: работать не покладая рук, держать дом в чистоте и достатке, воспитывать детей честными людьми.
Во время повествования автор обращается к истории русской деревни. Его героиня вспоминает годы коллективизации. Тогда у нее забрали единственную корову Зорьку. Но корова по старой привычке по вечерам после дойки приходила к знакомой калитке. Анна обращалась с коровой, как с родным существом: выносила ей подсоленную корку хлеба, подмывала вымя. Однажды она решила проверить, хорошо ли подоена Зорька, и взялась за соски. Оказалось, что в вымени осталось еще немного молока. Анна стала подаивать корову и отдавала молоко детям. Делала она это тайком, чтобы никто не догадался. Но тайна вскоре раскрылась: дочка Люся случайно увидела, как Анна доила корову. Надо только представить себе, до какой степени совестливой была эта женщина, если после этого “извиноватила себя” и “в глаза-то Люсе до-о-олго не могла смотреть”. А молоко-то это помогло детям выжить в тяжелый год. Чувство греха, присущее всем честным и добрым людям, нашло выход в своего рода исповеди: Анна рассказала про незаконную дойку подруге Миронихе, но и рассказывая продолжала сильно стыдиться своего поступка. Анна боялась и стыдилась не общественного порицания, а просто скрытность поступка уже сама по себе противоречила моральным заповедям ее предков.
Распутин философски завершает повесть. В день, когда дети разъезжаются, Анна умирает. В деревне остается один Михаил, без родни его жизнь становится вялой. Остальные, покинув навсегда деревню, не находят счастья в городе. Оторванные от своих корней, они потеряли нравственную силу души, которая всю жизнь помогала преодолевать трудности их матери. Повесть В. Распутина “Последний срок” я считаю программной в творчестве писателя. Идея повести разрабатывается и углубляется автором в новых произведениях. Много героев, страдающих и думающих о судьбе русской деревни, много разных ситуаций и обстоятельств пройдут перед читателем, если он откроет другие книги этого замечательного русского писателя, но одно в них будет неизменным – мысль, что человеку невозможно гармонично прожить жизнь, оторвавшись от своих корней. В этом смысле деревенская тема всегда будет актуальной и жизненно необходимой для нашего общества.
(No Ratings Yet)
Ви зараз читаєте: Тема деревни в современной литературе (По произведениям В. Распутина)
Тема города и деревни стала особенно актуальной в русской литературе 20 века, когда эпоха индустриализации стала поглощать деревню: деревенскую культуру, мировоззрение. Деревни стали пустеть, молодые жители стремились перебраться в город, «поближе к цивилизации». Такое положение дел очень тревожило многих русских писателей, связанных с деревней своими корнями. Ведь именно в деревенском образе мысли и чувств они видели основы истинной нравственности, чистоты, простоты жизни, коренной мудрости. В послереволюционном творчестве С. Есенина громко звучит проблема города и деревни. Поэту милы родные поля «в печали своей», он провозглашает мир «граблям, косе и сохе» и хочет верить в лучшую долю крестьянства. Но настрой его пессимистичен.
В стихотворении «Я последний поэт деревни» он предрекает скорую гибель деревни, наступление на ее цивилизации в виде «железного гостя». В поэме «Сорокоуст» Есенин сравнивает два мира, представленных в виде чугунного поезда (город) и красногривого жеребенка (деревня). Жеребенок стремится перегнать поезд, но это невозможно: силы неравны. Поэт с грустью отмечает, что настали те времена, когда «живых коней победила стальная конница…» Это отразилось не только в укладе жизни, но, что гораздо серьезнее, в укладе мысли, в представлениях о морали и нравственности. Другим певцом деревенской жизни стал В.
И. Белов. Он вошёл в литературу в самом начале 60-х годов 20 века.
Деревенские люди В.Белова скупы на слова и выражения чувств, порой грубоваты, так как выросли в трудном мире далёкой северной деревни. Неслучайно бабка Евстолья рассказывает сказки о пошехонцах, несчастных мужиках – растяпах. Главный герой его повести «Привычное дело» сродни этим пошехонцам. О нём сказано: «Русский человек умён задним умом, иногда он бывает простоват, попадает впросак», и потому так добродушно посмеиваются над ним односельчане и сам автор. Белов обращается не к идеальному человеку, а к самому обычному, имеющему как положительные, так и отрицательные черты характера. Писатель утверждает, что именно деревенские люди – основа нравственности, чистоты и простоты, основа нации.
В. Распутин в «Матрёнином дворе» также обращается к теме деревни и города. Для писателя понятие деревни сродни понятию «земля», «родина», «память» и «любовь». Жители Матёры, хранители традиций и жизненных основ, не могут представить своей жизни без знакомых с детства мест. Их не привлекает благоустройство города, для них существование вне родного острова бессмысленно, да и невозможно вообще. Молодежь же считает по-другому.
Они отрываются от родных корней, переезжают в город, забывают не только своих предков, но и родную землю, превращаются в людей памяти и без родины. Писатель видит в этом очень тревожную тенденцию. Таким образом, деревенская жизнь, с одной стороны, идеализируется писателями, представляется во всей своей естественности и правде, с другой, деревенская жизнь противопоставляется городской как во многом аморальной, безнравственной, оторванной от своих корней и заповедей предков. В то же время, писатели отмечают, что город побеждает деревню, люди стремятся уехать, деревни превращаются в заброшенные пустыни. Это тревожная тенденция, потому что деревня – основа нации, культуры и мировоззрения русского народа.
