Сочинение "Тема «прекрасного будущего» в повести А. Платонова «Котлован»"
Жанр антиутопии в произведениях Замятина "Мы" и Платонова "Котлован"
2.2 «Котлован» А. Платонова
В самом общем виде события, происходящие в «Котловане», можно представить как реализацию грандиозного плана социалистического строительства. В городе строительство «будущего неподвижного счастья» связано с возведением единого общепролетарского дома, «куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата». В деревне строительство социализма состоит в создании колхозов и «ликвидации кулачества как класса». «Котлован», таким образом, захватывает обе важнейшие сферы социальных преобразований конца 1920-х - начала 1930-х гг. - индустриализацию и коллективизацию. Теплинский М. Из истории русской антиутопии//Литература. - 2000. - №10. - С. 33
Казалось бы, на коротком пространстве ста страниц невозможно детально рассказать о крупномасштабных, переломных событиях целой эпохи. Калейдоскопичность быстро меняющихся сцен оптимистического труда противоречит самой сути платоновского видения мира - медленного и вдумчивого; панорама с высоты птичьего полета дает представление о «целостном масштабе» - ноне о «частном Макаре», не о человеческой личности, вовлеченной в круговорот исторических событий. Пестрая мозаика фактов и отвлеченные обобщения в равной мере чужды Платонову. Небольшое количество конкретных событий, каждое из которых в контексте всего повествования исполнено глубокого символического значения, - таков путь постижения подлинного смысла исторических преобразований в «Котловане». Русская литература. ХХ век: Большой справочник. М.: 2003. - С. 260
Сюжетную канву повести можно передать в нескольких предложениях. Рабочий Вощев после увольнения с завода попадает в бригаду землекопов, готовящих котлован для фундамента общепролетарского дома. Бригадир землекопов Чиклин находит и приводит в барак, где живут рабочие, девочку-сироту Настю. Двое рабочих бригады по указанию руководства направляются в деревню - для помощи местному активу в проведении коллективизации. Там они гибнут от рук неизвестных кулаков. Прибывшие в деревню Чиклин и его товарищи доводят «ликвидацию кулачества» до конца, сплавляя на плоту в море всех зажиточных крестьян деревни. После этого рабочие возвращаются в город, на котлован. Заболевшая Настя той же ночью умирает, и одна из стенок котлована становится для нее могилой. Теплинский М. Из истории русской антиутопии//Литература. - 2000. - №10. - С. 33
Набор перечисленных событий, как видим, достаточно «стандартен»: практически любое литературное произведение, в котором затрагивается тема коллективизации, не обходится без сцен раскулачивания и расставания середняков со своим скотом и имуществом, без гибели партийных активистов, без «одного дня победившего колхоза». Вспомним роман М. Шолохова «Поднятая целина»: из города в Гремячий Лог приезжает рабочий Давыдов, под руководством которого проходит организация колхоза. «Показательное» раскулачивание дается на примере Тита Бородина, сцена прощания середняка со своей скотиной - на примере Кондрата Майданникова, сама же коллективизация заканчивается гибелью Давыдова.
Однако в платоновском повествовании «обязательная программа» сюжета коллективизации изначально оказывается в совершенно ином контексте. «Котлован» открывается видом на дорогу: «Вощев… вышел наружу, чтобы на воздухе лучше понять свое будущее. Но воздух был пуст вдвижные деревья бережно держали жару в листьях, и скучно лежала пыль на дороге…» Герой Платонова - странник, отправляющийся на поиски истины и смысла всеобщего существования. Пафос деятельного преображения мира уступает место неспешному, с многочисленными остановами, движению «задумавшегося» платоновского героя.
Привычная логика подсказывает, что если произведение начинается дорогой, то сюжетом станет путешествие героя. Однако возможные ожидания читателя не оправдываются. Дорога приводит Вощева вначале на котлован, где он на какое-то время задерживается и из странника превращается в землекопа. Затем «Вощев уел в одну открытую дорогу» - куда она вела, читателю остается неизвестно. Дорога вновь приводит Вощева на котлован, а затем вместе с землекопами герой отправляется в деревню. Конечным пунктом его путешествия опять станет котлован.
Платонов словно бы специально отказывается от тех сюжетных возможностей, которые предоставляются писателю сюжетом странствий.
Маршрут героя постоянно сбивается, он вновь и вновь возвращается к котловану; связи между событиями все время нарушаются. Событий в повести происходит довольно много, однако жестоких причинно-следственных связей между ними нет в деревне убивают Козлова и Сафронова, но кто и почему - остается неизвестно; Жачев отправляется в финале к Пашкину - «более уже никогда не возвратившись на котлован». Линейное движение сюжета заменяется кружением и топтанием вокруг котлована.
Важное значение в композиции повести получает монтаж совершенно разнородных эпизодов: активист обучает деревенских женщин политической грамоте, медведь-молотобоец показывает Чиклину и Вощеву деревенских кулаков, лошади самостоятельно заготавливают себе солому, кулаки прощаются друг с другом перед тем как отправиться на плоту в море. Отдельные сцены вообще могут показаться немотивированными: второстепенные персонажи неожиданно появляются перед читателем крупным планом, а затем так же неожиданно. Гротескная реальность запечатлевается в череде гротескных картин.
Наряду с несостоявшимся путешествием героя Платонов вводит в повесть несостоявшийся сюжет строительства - общепролетарский дом становится грандиозным миражом, призванным заменить реальность. Проект строительства изначально утопичен: его автор «тщательно работал над выдуманными частями общепролетарского дома». Проект гигантского дома, который оборачивается для его строителей могилой, имеет свою литературную историю: он ассоциируется с огромным дворцом (в основании которого оказываются трупы Филемона и Бавкиды), строящимся в «Фаусте», хрустальным дворцом из романа Чернышевского «Что делать?» и, безусловно, Вавилонской башней. Здание человеческого счастья, за строительство которого заплачено слезами ребенка, - предмет размышлений Ивана Карамазова из романа Достоевского «Братья Карамазовы».
Сама идея Дома определяется Платоновым уже на первых страницах повести: «Так могилы роют, а не дома», - говорит бригадир землекопов одному из рабочих. Могилой в финале повести котлован и станет - для того самого замученного ребенка, о слезинке которого говорил Иван Карамазов. Смысловой итог строительства «будущего неподвижного счастья» - смерть ребенка в настоящем и потеря надежды на обретение «смысла жизни и истины всемирного происхождения», в поисках которой отправляется в дорогу Вощев. «Я теперь ни во что не верю!» - логическое завершение стройки века.
Общепролетарский дом предстает перед нами, как грандиозный мираж. Утопический проект «будущего неподвижного счастья». Строительство Дома заменяется бесконечным рытьем котлована. Будущий «Дом» «коммунизма» и «счастливого детства» - и ветхие бараки землекопов в будущем. Дом, превратившийся в могилу ребенка.
Заключение
В русской литературе вырисовывается тенденция, объединяющая столь разных и по таланту, и по идеологическим, и по творческим установкам писателей - таких, как Е. Замятин, П. Краснов, И. Наживин, В. Набоков, А. Платонов. Имеются в виду утопические и антиутопические произведения.
И утопия и антиутопия, как жанр литературы довольно активно развиваются в русской литературе. Фантастический мир будущего, изображенный в антиутопии, своей рациональной выверенностью напоминает мир утопий. Но выведенный в утопических сочинениях в качестве идеала, в антиутопии он предстает как глубоко трагический. Примечательно, что в их произведениях жизнь идеальной страны дана с точки зрения стороннего наблюдателя (путешественника, странника), характеры людей, населяющих ее, психологически не разработаны. Антиутопия изображает «дивный, новый мир» изнутри, с позиции отдельного человека, живущего в нем.
Антиутопия обнажает несовместимость утопических проектов с интересами отдельной личности, доводит до абсурда противоречия, заложенные в утопии, отчетливо демонстрируя, как равенство оборачивается уравниловкой, разумное государственное устройство - насильственной регламентацией человеческого поведения, технический прогресс - превращением человека в механизм.
Назначение утопии состоит, прежде всего, в том, чтобы указать миру путь к совершенству, задача антиутопии - предупредить мир об опасностях, которые ждут его на этом пути.
И у Замятина и у Платонова мы видим преобладание одних и тех же жанровых признаков - при всех различиях между стилевыми манерами. Антиутопия в творчестве этих писателей отличается от утопии, прежде всего, своей жанровой ориентированностью на личность, на ее особенности, чаяния и беды, словом, антропоцентричностью. Личность в антиутопии всегда ощущает сопротивление среды. Социальная среда и личность - вот главный конфликт антиутопии.
Список литературы
1. Замятин Е.И. Мы: Роман. - М.: Школа-пресс, 2005. - 461 с.
2. Ланин Б.А. Антиутопия в литературе русского зарубежья // http://netrover.narod.ru/lit3wave/1_5.htm
3. Платонов А.П. Котлован. - М.: Дрофа, 2002. - 284 с.
4. Романчук Л. Утопии и антиутопии: их прошлое, настоящее и будущее // Порог. - 2003. - №2.
5. Русская литература. ХХ век: Большой справочник. М.: 2003. - 672 с.
6. Теплинский М. Из истории русской антиутопии // Литература. - 2000. - №10. - С. 23-35
А.В. Дружинин о повестях Ф.М. Достоевского 40-х гг
Повесть Ф.М. Достоевского «Слабое сердце» была опубликована в февральской книжке «Отечественных записок» А.А. Краевского за 1848 г. В данной повести Ф.М...
Анализ переводческих трансформаций на примере рассказа О. Уайльда "Счастливый принц"
Качественно перевести художественный текст сможет человек, обладающей высшей ступенью мастерства. В таких произведениях часто отражается культура и история страны автора, а переводчики, плохо знакомые с традициями и историей этой страны...
1. Образы детей Как понимание жизни, согласно которому человек, прежде чем стать всесторонне развитой личностью, проходит сложный путь социального воспитания, начинающиеся ещё в детстве, предопределяет в творчество А...
Жанровое своеобразие рассказов А. Платонова 40-х годов
Исследование творчества А.Платонова. Баршт "Поэтика прозы"
Творчество Андрея Платонова исследовано далеко не полностью. Для широкого круга читателей произведения Платонова были открыты только в 1990-е годы. Такова судьба истинного художника, ведь слава настоящего мастера посмертна...
Изучение творчества Андрея Платонова уже давно вышло за рамки чисто литературоведческого или лингвистического анализа ...
Религиозно-философские основы творчества А.А. Ахматовой
Анна Андреевна Ахматова является художником истинно философского склада, так как именно философские мотивы составляют идейно-содержательное ядро всей её поэзии. Какой бы темы ни касалась поэтесса...
Транскультурна поетика в романі Лі Ян Фо "When I was a boy in China"
Аналізуючи поняття культури, треба сказати, що вона становить собою усю сферу людської діяльності, повязаної із самовираженням людини та проявом її субєктивного характеру, вмінь та знань. Культура тісно повязана із людською творчістю...
Даты работы над рукописью проставлены самим автором - декабрь 1929 - апрель 1930 г. Такая хронологическая точность далеко не случайна: именно на этот период приходится пик коллективизации...
Художественные особенности повести Андрея Платонова "Котлован"
Усматривая близость гуманистических взглядов А. Платонова с другими художниками слова, исследователи его творчества Н.П. Сейранян, Л.А. Иванова отмечают, что в платоновских произведениях определеннее, чем в прозе середины двадцатых годов...
Художественный мир рассказов Андрея Платоновича Платонова
Книги следует писать - каждую, как единственную, не оставляя надежды в читателе, что новую, будущую книгу автор напишет лучше! (А. Платонов) Андрей Платонов стремился материализовать в рассказах духовные понятия...
Юмор и сатира 20-х годов
Желание исследовать одну из самых сложных проблем XX века – проблему приобщения человека к новой жизни проникнута трагическая мистерия о коллективизации, созданная Андреем Платоновым необычайно быстро: с декабря 1929 по апрель 1930 года, так же, как создавался знаменитый роман Чернышевского «Что делать?», тоже написанный на злобу дня. Теперь, когда мы знаем многочисленные произведения, посвященные коллективизации, мы можем с полным правом сказать, что процесс этот, сложный, неоднозначный. В «Котловане» автор разбивает миф о светлом будущем.
Исторический и литературный контекст повести – «политика сплошной коллективизации». И «ликвидации кулачества как класса». Мы встречаемся здесь и с философской обобщенностью, и с глубокой мифологизацией жизни: рабочие роют котлован под фундамент «общепролетарского дома», в котором должно потом счастливо жить новое поколение. Задумался о смысле жизни и рабочий Вощев, уволенные с маленького механического завода, потому что устрашился от производства «среди общего темпа труда». Задумался о том, что ему «без истины трудно жить». Он тоже попадает на рытьё котлована: ему очень хочется «выдумать что-нибудь вроде счастья, чтобы от душевного смысла улучшилась производительность».
Вощев – это народный мыслитель, «сокровенный человек», странник, «не движущийся в соответствии с генеральной линией», а имеющей свою дорогу в жизни. Может быть, он первый понимает, что котлован – это новое рабство, оно основано на ритуалах новой веры: безоговорочном подчинении командам Сталина, приведшим к созданию тоталитарного государства. Он не видит к себе уважения со стороны рабочих или профсоюзных деятелей, которые советуют ему молчать. И тогда он, замысливший
Переустройство мира романтик и мечтатель, горько бросает в лицо новым бюрократам: «Вы боитесь быть в хвосте: он – конечность, и сели на шею!.. Без думы люде действуют бессмысленно!» создавая драматическую картину времени, Платонов уже с первых страниц раскрывает перед читателями ключевые слова: «темы» и «плана», тем самым определяя темы повести: исполнитель и творец, личное и общественное, уважение к достоинству человека и его жизни.
В самой фамилии «Вощев» сопрягаются два начала: древнерусское слово воск – что-то мягкое, природное, органическое, и «вотще» - «напрасно» (так напрасен, будет поиск этим героем счастья, истины и справедливости в «Котловане»). Ряд фонетических аналогий можно продолжить русской пословицей «попал как кур во щи» (вощип), в которой центральным является звуковой комплекс «вощи» - от корня «вощ», «воек». При в внешней несовместимости и даже противоречивости всех этих значений в истории Вощева они связываются воедино, взаимно дополняя друг друга: это связано и с психологическим миром персонажа – он собирает в мешок «всякую безвестность мира для памяти», ищет смысл общего и отдельного существования – «план общей жизни». Сюжет русской пословицы в биографии Вощева получает грустно комическое воплощение: в колхозе имени Генеральной линии активист определяет Вощева на «куриное дело» - «перещупать всех кур и тем самым определить к утру наличие свежеснесённых яиц». Его фамилия определяет его духовный путь – от надежды обрести всемирную истину к осознанию ничтожности общих усилий в достижении идеала и личного существования: «Вощев стоял в недоумении над этим униженным ребенком, он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и в убежденном впечатлении. Вошев согласился бы снова ничего не знать и жить без надежды в смутном вожделении тщетного ума, лишь бы девочка была целой, готовой на жизнь, хотя бы и
Замучилась с течением времени». Платонов употребляет в повести «юродивый», изломанный язык – результат смещения, сдвига нормативных лексических и
Синтаксических отношений, язык этот рассчитан не на понимающие, а на запоминающие, смысл слов выхолащивается. Здесь применяется политические маркированные слова ярлыки, идеологически окрашенная лексика: «отправить на коллективизацию»,
«узкими масштабами строиться», «в одном колхозе горюешь». Эти партийные агитки и лозунги, применяемые на Организационном Дворе по отношению к кулакам: «Какое я тебе лицо? Я никто: у нас партия – вот лицо!.. Являйся нынче на плот, капитализм,
Сволочь!». И метод вступления в колхоз знакомый: «Пишись! А то в океан пошлю!». Описывая раскулачивание, Платонов использует приём гротеска, так как в раскулачивание принимает участие Медведь-молотобоец. Иногда в нём автор подчеркивает человеческое начало, именно это отмечает в нем Настя. Умирая она просит позаботиться о Мишке Медведеве. И тогда срабатывают метафоры «работать как зверь», и «медвежья услуга» - так проявляется в повести одна из сокровенных платоновских идей. Умирает девочка Настя – уходит от людей в будущее, все дороги ведут в «Котлован» - к всемирному сиротству, бездомности. Раз нет у людей дома (они даже спят в гробах и готовят их себе «впрок», что уже само по себе бесчеловечно), значит нет связующего звена между поколениями, нет уюта, гармонии, покоя. И тот дом, который они должны были построить для светлого будущего, превращается в могилу ребёнка, в могилу людей.
В притчевой форме, мудро и не навязшего, Платонов, как мне кажется, даёт нам понять, что насильно загонять человечество в счастье нельзя. Тогда вместо обещанного рая мы можем получить нечто противоположное. Это повесть-предупреждение о том, что ложные идеи могут загубить тысячи человеческих жизней и стать трагедии народа. Наверное, народ наш научился извлекать уроки из своего исторического прошлого.
Талантливый писатель А. Платонов, создавал свои произведения в сложные годы, когда строились новые заводы и фабрики, начиналась новая жизнь. В новой обстановке и люди становились иными. Писатель стремился отразить судьбу народа, решить проблему истинно человеческой свободы, подлинной гармонии. Но он видел, что в реальной жизни невозможно её достичь, поэтому во многих его рассказах отчётливо видны трагические нотки. В самом начале творчества, захвачены стремительным и мощным ритмом созерцания, Платонов верит, что вместе со всеми строит справедливые общества, основанное на принципах гуманизма. Он верит, что в жизни будет воплощена идея справедливой семьи.
Платонов много размышлял о том, в чём смысл писательского труда, что такое настоящая свобода. Он старался отбросить ложные представления, избавиться от мнимых кумиров, устаревших понятий. В своих размышлениях он переходил от смутного сознания к реальному, от утопий о социализме к действительному и чёткому преставлению о таком строе.
Рассказ «Песчаная учительница» является одним из лучших его рассказов созданные в двадцатые годы. Молодая учительница после окончания четырёх летних педагогических курсов была направлена в дальний район астраханской губернии - село Кошутово, на границе с мертвой пустыней. Здесь она ужаснулась нищей обстановкой в которой жили крестьяне. Она встретилась лицом к лицу с природной стихией. Это село было почти занесено песком. На улицах лежали целые сугробы песка, который доходил до подоконников домов. Каждый день крестьянам приходилось очищать усадьбы от песчаных заносов. Молодая учительница впервые столкнулась с тяжёлой действительностью, но не пала духом. Мужественно начала работу в школе, но
Ребята часто пропускали уроки, потому что им не во что было одеться. Двое из них даже умерли от голода. И она решила бороться. Она собрала подписи крестьян и принесла заявление в окружной отдел народного образования, она просила помочь
Крестьянам в борьбе с песчаной стихией. Здесь писатель показал высокую нравственную силу девушки, которая не сдалась перед трудностями. Мария Никифоровна убедила крестьян посадить лесные защитные полосы вокруг орошаемых огородов. Далее по рекомендациям, крестьяне посадили сосны, потому что дерево бережёт влагу и хранит посевы от истощения горячим ветром. Шлюговые кустарники дали жителям прут, из которого они научились делать корзины и даже столы стулья, для них это был побочный заработок. Крестьяне стали жить лучше, они поверили учительнице.
Страница: [ 1 ] «По вечерам Вощев лежал с открытыми глазами и тосковал о будущем, когда всё станет общеизвестным и помещённым в скупое чувство счастья». А. Платонов. «Котлован» Повесть А. Платонова «Котлован» была написана в «год великого перелома» (1929-1930), когда было окончательно разорено и согнано в колхозы русское крестьянство. И автор сказал здесь обо всех нелепостях и преступных перегибах коллективизации, которые больно отзываются до сих пор. Платонов защитил честь русской литературы: ведь в то время выходили произведения, которые воспевали коллективизацию (например, «Поднятая целина» М. Шолохова). Платонов был единственным, кто не побоялся идти до конца, до логического абсурда, показав, куда ведёт Россию, СССР, путь строительства «новой жизни». Давайте проследим, как развивается сюжет повести. Сокращённый «вследствие роста слабосильности в нём и задумчивости среди общего темпа труда», Вощев прибивается к строительству котлована для «единственного общепролетарского дома», где будущие люди достигнут окончательного счастья. Рытью этому не видно конца - котлован всё расширяется, чтобы вместить в дом всех тружеников городов. А что же труженики села, которые от тяжести существования запаслись на всякий случай гробами? В селе аналогом всеобщего счастья должны стать колхозы, куда могут войти бедняки и раскаявшиеся середняки. Платонов показывает, как перед вступлением в колхоз люди просят друг у друга прощения. Ведь дальше - стыдиться нечего. Можно отбирать у соседей добро и хлеб, а самих соседей - кулаков - посадить всех на крепкий плот и отправить вниз по реке, может быть, на верную гибель: «Кулачество глядело с плота в одну сторону - на Жачева; люди хотели навсегда заметить свою родину и последнего, счастливого человека на ней». Кто же этот счастливый человек? Безногий инвалид, озлобленный и жестокий, уже не могущий ни мечтать, ни строить, но еще способный уничтожать. А середняки и бедняки сначала долго плачут перед наступлением счастливой жизни, а затем так же неистово и страшно веселятся. Черные жирные мухи носятся над селом - крестьяне забивают скот, чтобы не вести его в колхоз. А затем тех, кто покрепче, гонят на строительство всё того же котлована: «Колхоз шёл вслед за ним и не переставая рыл землю; все бедные и средние мужики работали с таким усердием, будто хотели спастись навеки в пропасти котлована». Вот так страшновато закладывается фундамент новой жизни. Платонов пишет о голоде, нужде и смертях человеческих со скупой горечью очевидца: вот так рассказывали о пытках и казнях уцелевшие дети из сгоревших в годы Отечественной войны деревень. Дети у Платонова - точка отсчёта, нравственное мерило всего: «...Это слабое тело, покинутое без родства среди людей, почувствует когда-нибудь согревающий поток смысла жизни, и ум её увидит время, подобное первому исконному дню». Так думает грустный философ Вощев о пригретой строителями сироте Насте. Эта девочка - своенравный зверёк, уже говорящий жуткими лозунгами, но тянущийся к добру и человеческому теплу всей силой своего неиспорченного сердца. Её смерть, детские косточки, которые легли на дно котлована, - последнее доказательство того, что никакого светлого будущего построить не удастся: «Вощев стоял в недоумении над этим утихшим ребёнком, он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и в убеждённом впечатлении? Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движением?» Герои Платонова много говорят о грядущем счастье, но плохо себе его представляют: слишком скудна и печальна материальная жизнь вокруг (голод, холод, нищета барака). Люди строят непонятный, никому не нужный дом. Ими руководит инженер Прушевский, который спроектировал дом в порядке социального заказа. Инженер - осколок прошлой жизни, который пытается найти новый смысл существования среди рабочих. Ему кажется, что они знают, для чего живут и работают. Но это не так. Ни убогий приспособленец Козлов, ни начётчик Сафонов, ни грубовато-сильный и по-своему справедливый Чикмен не знают этого и не очень задумываются: главное - работать, а думать будет партия, спускающая директивы через активиста, выполняющего и перевыполняющего их с дурным усердием. Задумывается над жизнью только Вощев. Его мысли - поиск той гармонии в природе и человеческих отношениях, которая вряд ли осуществится и в доме всеобщего счастья. Тем более, что котлован, вобравши в себя овраг и ближние ноля, всё растёт вглубь и вширь, превращаясь не в фундамент будущего, а в страшную яму, в братскую могилу, которую роют себе обманутые люди. Каждый из них и отдельности обладает характером, тянется к добру, способен на жалость. Но все вместе они - стадо, идущее на убой, топчущее при этом тех, кто попадается на пути. И почему-то кажется, что дворец, в котором поселят прошедших тщательный отбор пролетариев, будет зловеще напоминать полулагерь. Андрей Платонов не просто жалеет своих героев. Даже в самых неприятных из них, таких, как сельский активист или сытый бюрократ Пашкин, он умеет увидеть ростки человечности, мысли. Писатель полагает, что если что-то и уйдёт в будущее, если что-то и прольёт в него свет, то это как раз те зёрна боли и стыда, те попытки задуматься над происходящим, которые формируют человеческую душу. Нельзя построить светлое будущее, разрушив связь с прошлым - многовековую деревенскую культуру, традиции жизни и труда. Общепролетарский дом же ставится не просто на пустом месте, нет, на месте, где всё живое и чувствующее вырывается с корнем, падает в яму. Поэтому повесть А. Платонова заканчивается печальной сценой похорон девочки Насти - похорон нашего будущего.
Настоящий писатель - это всегда мыслитель, стремящийся заглянуть в будущее, предсказать жизнь потомков. Но писатель - это и человек, создающий систему: нравственных ценностей, взглядов на историю, развитие общества. Литература часто становилась средством пропаганды идей писателя. С этим, в частности, связано возникновение в литературе жанра утопии. В произведениях этого жанра изображался идеальный, с точки зрения автора, принцип построения общества. Но параллельно развивается и жанр антиутопии.
Повести "Котлован" Платонова и «Мы» Замятина были написаны примерно в одно время и оба они являются в большей или меньшей мере антиутопичными, то есть, заглядывая в будущее, они несут в себе недоброе пророчество. Действительность, в которой жили писатели, заставляла их задуматься: так ли хорошо будет то, что получится в результате того, что происходит в данный момент, к чему движется человечество и что есть прогресс, а что регресс? Авторы обоих произведений видели в существующем мире, в пришедшем к власти коммунизме, тенденцию к потере человеком своей индивидуальности, к обезличиванию серой одинаковой массы.
Платонов в своей повести "Котлован" видит эту сторону коммунизма, коллективизации и образно описывает то, как люди, работающие на этом котловане подавляли, убивали в себе мысли, тем самым превращаясь в обезличенную массу или колхоз (от названия ничего не меняется). В них рождались лишь воспоминания, так как “больше ничего думать” они не могли. Но чтобы спокойно заснуть, не разбудить в себе страшных сомнений, они пытались и не вспоминать. Они жили только трудом, но чувствовали, что это не жизнь. Отсюда тоска, равнодушие, им приходилось “терпеть свою жизнь”, многие хотели покончить жизнь самоубийством. Пусть котлован это лишь фантастический гротескный образ, но с помощью него Платонов отразил то что происходит вокруг, и угнетающе воздействуя на читателя образы повести заставляют задуматься о правильности и оправданности строительства этого "пролетарского дома", то есть коммунизма как такового. Таким образом, автор развенчивает миф о “светлом будущем”, показывая, что рабочие эти живут не ради счастья, а ради котлована. Ужасные картины советской жизни противопоставляются идеологии и целям, провозглашенным коммунистами, и при этом показывается, что человек превратился из разумного существа в придаток пропагандистской машины. Образ главного героя Вощева в повести отражает сознание обыкновенного человека, который пытается понять и осмыслить новые законы и устои. У него и в мыслях нет противопоставлять себя остальным. Но он начал думать, и потому его увольняют. Такие люди опасны существующему режиму. Они нужны только для того, чтобы рыть котлован. Здесь автор указывает на тоталитарность государственного аппарата и отсутствие подлинной демократии в СССР.
Похожий сюжет развивается в романе Замятина Мы. Произведение проникнуто раздумьями о российской послереволюционной действительности. В нем угадываются мысли о возможных и уже обнаружившихся при жизни писателя извращениях социалистической идеи. В романе “Мы” в фантастическом и гротесковом облике предстает перед читателем взгляд в будущее. Приводится мечта сильных мира сего: “Жизнь должна стать стройной машиной и с механической неизбежностью вести нас к желанной цели” и здесь нетрудно провести параллель с современной писателю действительностью. Перед нами разворачивается “математически совершенная жизнь” Единого Государства. Символический образ “огнедышащего интеграла”, чуда технической мысли и одновременно орудия жесточайшего порабощения, предстает в начале романа. Бездушная техника вместе с деспотической властью превратили человека в придаток машины, отняв у него свободу и воспитав в добровольном рабстве. Мир без любви, без души, без поэзии. Человеку-“нумеру”, лишенному имени, было внушено, что “наша несвобода” есть “наше счастье” и что это “счастье” - в отказе от “я” и растворении в безличном “мы”.
Тем не менее,
Несмотря на всю пессимистичность и антиутопичность произведений Платонова и Замятина, в повести и того и другого мы все же можем найти оптимистичную нотку, оставляющую надежду на то, что людей все-таки не так уж просто сделать бездушными роботами.
Замятин показывает, что в обществе, где все направлено на подавление личности, где игнорируется человеческое “я”, где единоличная власть является неограниченной, возможен бунт. Способность и желание чувствовать, любить, быть свободным в мыслях и поступках толкают людей на борьбу. Но власти находят выход: у человека при помощи операции удаляют фантазию - последнее, что заставляло его поднимать гордо голову, чувствовать себя разумным и сильным. И остается надежда, что человеческое достоинство не умрет при любом режиме.
Жанр антиутопия в произведениях Замятина «Мы» и Платонова «Котлован»
План
Введение 3
2.1 Роман Е. Замятина «Мы» 9
2.2 «Котлован» А. Платонова 13
Заключение 17
Список литературы 19
Введение
С зарождением гуманизма в Европе появился жанр утопии. Мудрецы прошлого изображали счастливый мир будущего, где нет войны, болезней, а все сферы жизни общества подчинены законам разума. Прошли века, и утопия сменилась антиутопией – изображением «будущего без будущего», мертвого механизированного общества, где человеку отведена роль обычной социальной единицы. На самом деле антиутопия не является полной противоположностью утопии: антиутопия развивает основные принципы утопии, доводя их до абсурда. Теперь оказывается, что один и тот же человеческий разум способен построить не только «Город Солнца» Томмазо Кампанеллы, но и работающие с точностью часового механизма «фабрики смерти» Генриха Гиммлера. XX век стал веком воплощенных антиутопий – в жизни и литературе.
В русской литературе можно выделить несколько ярких имен. В данной работе будут рассмотрены произведения двух авторов: Е. Замятина «Мы» и А. Платонова «Котлован».
Работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы. В первой главе рассмотрена история антиутопии как жанра. Вторая глава посвящена анализу произведений: Замятина «Мы» и Платонова «Котлован».
Актуальность темы обусловлена тем, что антиутопия показывает недостатки и проблемы общества, предостерегая будущие поколения от ошибок.
1. Антиутопия как жанр литературы: прошлое, настоящее и будущее
Испокон веков человеку свойственно, не довольствуясь существующим порядком, мечтать о будущем счастливом мироустройстве или фантазировать о былом сказочном великолепии жизни. Так, уже древнегреческий философ Платон (427–347 гг. до н.э.) в диалоге под названием «Государство» дает подробное описание устройства идеального, по его мнению, общества, Граждане этого общества делятся в соответствии со своими задатками и способностями на три ряда: ремесленники, воины и философы-правители. Так появляется строгая иерархия мире утопии – первый закон жанра. Другой закон искусство – в таком Государстве не воспринимается как что самоценное: Платон вообще изгоняет из идеального мира поэтов и художников, так как исходя из представлений древних, всякое человеческое творчество лишь вторично, подражательно по отношению к божественному творчеству самой природы.
Так, еще в далеком прошлом, мечтая и надеясь на осуществление своих идеальных замыслов писатели, философы, мыслители разных эпох создавали Государства и Миры, где счастлив был бы каждый индивид, где все служило бы единственной цели – всеобщему благополучию, этой мечте об утраченном рае небесном. Все их творения были фантастичны, но в то же время сохраняли строгость и выверенность политического памфлета: внимательно прослеживается социальная структура государства будущего, роль каждого члена общества (все это – исходя из критического взгляда на уже существующий неправильный миропорядок). Чаще всего в них разрешаются именно проблемы современного общества, они (как любое политическое выступления) злободневны. Построить общество всеобщего счастья представлялось делом несложным: достаточно разумно структурировать неразумный миропорядок, все расставить по своим местам – и земной рай затмит рай небесный. К счастью, долгое время все попытки воплотить утопические мечты в реальность увенчивались крахом: человеческая природа упорно сопротивлялась всяческим стремлениям разума ввести ее в рациональное русло, упорядочить то, что плохо поддается упорядочению. И только XX век, с его катастрофическим развитием техники и торжеством научного знания, обеспечил утопическим мечтателям возможность переносить их подчас бредовые замыслы с бумаги на саму действительность. Первыми опасность трансплантации буйных творческих фантазий из мира вымысла в реальность, опасность превращения самой жизни в огромное утопическое произведение почувствовали писатели: в эпоху торжества утопических проектов, когда только мечта вдруг перестала удовлетворять ищущий разум человека, появляется новый, великий спорщик – антиутопия.
У начала цепочки антиутопий XX века стоит, конечно, Достоевский; он полемизирует с утопиями, владеющими пока лишь умами, а не жизнью, – с видением «хрустального дворца», с «щигалевщиной», с великими прожектерствами XIX века и особенно – с метафизической ложью Великого Инквизитора, наиболее импозантного глашатая переустройства человечества «по новому штату («Братья Карамазовы»). Именно в поэме «Великий Инквизитор», сочиненной Иваном Карамазовым, прослеживаются достаточно четко два стержневых мотива последующих антиутопий: мотив навязанного счастья, к которому человечество ведут железной рукой, состоящий, прежде всего, в отказе от личной свободы, – и мотив противопоставления личности – унифицированной, обезличенной общности (основной конфликт любой антиутопии). Бремя свободы считается непосильным для «маленького человека», ибо ничего, кроме мук (самых страшных – мук выбора), ему не приносит. И всегда найдется «Благодетель», готовый взять на себя это бремя в обмен на сладкий призрак блаженства, которым он готов щедро одарять смиренно покорившегося ему слабого человека. Итак, мы постепенно выделили главный смысловой стержень антиутопии. В утопиях рисуется, как правило, прекрасный и изолированный от других мир, предстающий перед восхищенным взором стороннего наблюдателя и подробно разъясняемый пришельцу местным «инструктором-вожатым». В антиутопиях основанный на тех же предпосылках мир дан глазами его обитателя, рядового гражданина, изнутри, дабы проследить и показать чувства человека, претерпевающего на себе законы идеального государства. Авторы ранних антиутопий не ставят пока под сомнение положения утопий, касающиеся материального достатка и блеска будущего возможного общества. В произведениях Замятина и Хаксли («О дивный новый мир») рисуется стерильный и по-своему благоустроенный мир «эстетической подчиненности», «идеальной несвободы» («Мы»); здесь тесно для жизни духа, но, тем не менее, все надежно выстроено. Однако, возможно, не без подсказки самой действительности, превосходящей все вымыслы, постепенно открывается, что несвобода не гарантирует райского изобилия и комфорта – она не гарантирует ничего, кроме убожества, серости и нищеты повседневной жизни. От нее мир беднеет, «вещество устает» («Приглашение на казнь», Набоков), ей сопутствует унылая механистичность и рационализм («1984», Дж. Оруэлл). И еще: утопический мир – закрытый мир. То, что стороннему наблюдателю, обманутому доступной ему (показанной проводником-инструктором) «оболочкой» жизни, представляется торжеством порядка и справедливости, торжеством человеческого счастья, – увиденное «изнутри» оказывается вовсе не столь совершенным, являя рядовым членам утопического общества свою неприглядную изнанку. И в этом главное отличие всякой антиутопии от утопии: антиутопия – личностна, ибо достаточным критерием «подлинности», совершенства идеального мира становится субъективный взгляд одного человека, в то время как утопия довольствуется утверждением безличного «всеобщего счастья», за которым незаметны слезы отдельных обитателей утопического государства. Другими словами, для антиутопии подчас довольно «слезы ребенка», чтобы поставить под сомнение правомочность претензий целого мира на обладание истиной.
Особенностью общества, которое предложили утописты и подвергли анализу антиутописты, оказалось то, что счастья, которого добивались для всех, человеку в его прежнем виде оказалось недостаточно (его внешние и внутренние данные, то есть его природа, таковы, что противоречат самой идее унификации). Утописты в этом случае заговорили бы о воспитании «новой личности». Антиутописты оказались въедливее и показали, что одним воспитанием саму природу человека изменить невозможно, а потому необходимо более глубокое и кардинальное вмешательство государства (а может быть, и медицины – хирургии).
Отсюда мотивы воспитания у антиутопистов заменяются полной вывороченностью всего хода жизни индивида – от рождения до смерти, – все ставится на конвейер, превращаясь в производство человеческих автоматов, а не людей. В романе Замятина (самое раннее произведение) существует Материнская Норма (бедной О-90 недостает десяти сантиметров до нее, и потому она не имеет права быть матерью); дети воспитываются роботами (не знают своих родителей), и все же только в конце романа Государство и Благодетель добиваются более кардинального решения проблемы всеобщего счастья: устанавливается, что во всех неудовлетворенностях человеческих виновата фантазия, а именно ее можно удалить простым лучом лазера. Великая Операция завершает, наконец, процесс полного уничтожения личности, путь к всеобщему спокойствию и благополучию найден. У Хаксли вопрос унификации практически продуман с самого начала: дети выводятся в инкубаторах (совсем новые «люди», то есть проблема отцовства снята окончательно); при этом, чтобы не иметь треволнений, связанных с индивидуальными прихотями и мечтами, еще в эмбриональный периодом определяется общественный и производственный статус будущих работников. Все эти специфические мотивы в той или иной степени одинаково свойственны любой антиутопии и потому являются одними из важнейших характеристик данного жанра, наряду с характеристиками, не являющимися принадлежностью исключительно антиутопий (например, обязательной авантюрностью сюжета). Мы же вывели наиболее яркие и жанрополагающие, на наш взгляд, признаки, необходимые для понимания и ощущения того или иного произведения именно как антиутопии.
Всеобщее благоденствие, решение вековых проблем социальной несправедливости, совершенствование действительности – вот те благие намерения, которыми оказалась вымощена дорога в земной ад. Столкнувшись с невозможностью в короткие сроки переделать мироздание и удовлетворить все потребности человека, утописты быстро приходят к тому, что легче переделать самого человека: изменить его взгляды на жизнь и на себя самого, ограничить потребности, заставить думать по шаблону, задающему однозначно, что есть добро и что есть зло. Однако, как оказалось, человека легче изуродовать и даже испортить, чем переделать, иначе это уже не человек, не полноценная личность. Именно личность становится камнем преткновения и предметом ненависти для любых утопистов, стремящихся расправиться с ее свободной волей, боящихся любых проявлений свободного «Я». Поэтому конфликт личности и тоталитарной системы становится движущей силой любой антиутопии, позволяя опознать антиутопические черты в самых различных на первый взгляд произведениях.
2. История русской антиутопии
2.1 Роман Е. Замятина «Мы»
Одним из лучших произведений, написанных в жанре антиутопии, стал роман Евгения Замятина.
Рассматривая роман в контексте литературы 20-х годов, подчеркнем, что характерной чертой мироощущения человека данной эпохи и литературы тех лет, особенно пролетарской поэзии, было стремление к слиянию с массой, к растворению в ней собственного «я», к подчинению личной воли задачам общественного прогресса.
Как же достигается счастье в романе, как сумело Единое Государство удовлетворить материальные и духовные запросы своих граждан?
Материальные проблемы решали в ходе Двухсотлетней войны. Голод победили за счет гибели 0,8 населения – жизнь перестала быть высшей ценностью. Даже десять нумеров, погибших при испытании, повествователь называет бесконечно малой третьего порядка. Но победа в Двухсотлетней войне имеет еще одно, не менее важное значение: город побеждает деревню, и человек полностью отчуждается от матери-земли, довольствуясь теперь нефтяной пищей.
Духовные запросы решаются путем их подавления, ограничения, строгой регламентации. Первым шагом было введение сексуального закона, который свел великое чувство любви к «приятно-полезной функции организма», сведя любовь к чистой физиологии. Единое Государство лишило человека личных привязанностей, чувства родства, ибо всякие связи, кроме связи с Единым Государством, преступны. Несмотря на кажущуюся монолитность, нумера абсолютно разрозненны и отчуждены друг от друга, а потому и легко управляемы. Государство подчинило себе и время каждого нумера, создав Часовую Скрижаль. Единое Государство отнимает у своих граждан возможность интеллектуального и художественного творчества, заменив его Единой Государственной Наукой, механической музыкой и государственной поэзией. Даже стихия творчества насильственно приручена и поставлена на службу обществу. Названия поэтических книг говорят сами за себя: «Цветы судебных приговоров», трагедия «Опоздавший на работу», «Стансы о половой гигиене». Создана целая система подавления инакомыслия: бюро Хранителей (в котором шпионы следят, чтобы каждый был «Счастлив»), Операционное с его чудовищным Газовым Колоколом, Великая Операция, доносительство, возведенное в ранг добродетели («Они пришли, чтобы совершить подвиг», – пишет герой о доносчиках ).
Всеобщее счастье здесь не счастье каждого человека, а лишь его подавление, физическое уничтожение. Но насилие вызывает у людей восторг, потому что у Единого Государства есть оружие, пострашней Газового Колокола. Оружие это – слово, которое может подчинить человека чужой воле, оправдать насилие и рабство, и даже заставить поверить, что несвобода и есть счастье. Это особенно важно, так как проблема манипулирования сознанием актуальна и в X X I веке.
Каждый из героев Замятина наделен какой-либо выразительной чертой: брызжущие губы и губы-ножницы, двоякоизогнутая спина и раздражающий икс. Особенно выразительны женские образы. Вопреки законам жанра Замятин вводит целых три женских типа: I -330, О-90 и Ю. Традиционная для антиутопии героиня-мятежница I -330. Страсть, которую она внушает Д-503, такая же болезненно острая, как и ее внешность. Однако в отличие от других героинь антиутопий, являясь борцом с новым режимом, все: и знание, и свой ум, и свою изящную внешность, и любовь, – использует в качестве действенного оружия в этой борьбе. Для нее, как и для Единого Государства, человек – поле битвы и материал для обработки, любовь – оружие.
«Милая» О-90, неожиданный образ женщины в антиутопии, она – «одна и», человек обычный, ничем не выдающийся. Именно с О включается в мир антиутопии тема детства: она кажется традиционно инфантильной, но за этой традиционностью скрыта настоящая детская непосредственность, искренность, чистота и целомудрие. С О-90 появляется в романе Замятина мотив возможности обретения семейного счастья. Семья – один из врагов тоталитарной власти, признающей объединений людей только вокруг государства и вождя. Но стремящийся к разрушению (существующего строя, существующей философии или чего-то еще), она героиня созидания, что совершенно необычно для все отрицающего жара, показывающего все ужасы и недостатки, но при этом не призванного давать советы по их устранению. Эта же героиня Замятина – единственно спасшаяся душа, потому что обрела свободу и себя благодаря жажде продолжения рода, естественному желанию иметь ребенка. Так, вдруг, получается, что «разрешенная» любовь Единого Государства (исконно у всех антиутопистов ассоциирующаяся с развратом) неожиданно становится целомудренной.
И третий тип: женщина – жертва тоталитарно режима, Ю. Она результат переделки личности. Ему отведена почетная роль наставника подрастающего поколения, а значит, она должна быть архиблагонадежным элементом машины Единого Государства. И она действительно была таковой. Ю. – не просто нумер, она – воплощении Единого государства: ее мысли – философия Единого государства, ее чувства – забота о сохранении Единого Государства и его благонадежных нумеров и т.д.
Счастье нумеров уродливо, но ощущение счастья должно быть истинным и поэтом, задача тоталитарной системы – не уничтожить полностью нумера, как личность, а ограничить ее со всех сторон: перемещения – Зеленой Стеной, образ жизни – Скрижалью, интеллектуальный поиск – Единой Государственной Наукой, которая не ошибается. Можно, казалось бы, вырваться в космос. Но Интеграл несет в иные миры «трактаты, поэмы, манифесты, оды или иные сочинения о красоте и величии Единого Государства». И полет его, увы, не попытка познания Вселенной, а скорее – идеологическая экспансия, стремление подчинить Вселенную воле Единого Государства.
На протяжении всего романа герой метается между человеческим чувством и долгом перед Единым Государством, между внутренней свободой и счастьем несвободы. Любовь пробудила его душу, его фантазию и помогла освободился от оков Единого государства, заглянуть за грань дозволенного.
В романе человеческое бунтует не только против ланов Благодетеля, но и против авторского плана. Замятин ставит задачу, может быть, для него более, чем для кого-нибудь еще, трудную, неосуществимую: написать о людях без языка, о людях без имен – под номерами, о людях, для которых из всей мировой литературы понятнее всего «Расписание железных дорог».
Главный вопрос произведения: сможет ли выстоять человек перед все усиливающимся насилием над его совестью, душой, волей?
Любая попытка противостоять насилию заканчивается ничем. Бунт не удался, I-330 попадает в Газовый Колокол, главный герой подвергается Великой Операции и хладнокровно наблюдает за гибелью бывшей возлюбленной. Финал романа весьма трагичен (хотя в соответствии с логикой Единого Государства звучит оптимистически). Однако автор оставляет нам призрачную надежду. Заметим: I-330 не сдается до самого конца, Д-503 прооперирован насильно, О-90 уходит за Зеленую Стену, чтобы родить собственного ребенка, а не государственного нумера; туда же, в пролом стены, устремляются еще «с полсотни громких, веселых, крепкозубых» . Но противостояние злу в эпоху крушения гуманизма – трагическое противостояние, считает Замятин.
Вопрос жанра утопии – каким должно быть будущее? Вопрос антиутопии – каким будет будущее, если настоящее, меняясь лишь внешне, материально, захочет им стать? И самое главное – нам нужно не машинное демократическое общество, а необходима свобода, основанная на вечных принципах гуманизма.
2.2 «Котлован» А. Платонова
В самом общем виде события, происходящие в «Котловане», можно представить как реализацию грандиозного плана социалистического строительства. В городе строительство «будущего неподвижного счастья» связано с возведением единого общепролетарского дома, «куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата». В деревне строительство социализма состоит в создании колхозов и «ликвидации кулачества как класса». «Котлован», таким образом, захватывает обе важнейшие сферы социальных преобразований конца 1920-х – начала 1930-х гг. – индустриализацию и коллективизацию.
Казалось бы, на коротком пространстве ста страниц невозможно детально рассказать о крупномасштабных, переломных событиях целой эпохи. Калейдоскопичность быстро меняющихся сцен оптимистического труда противоречит самой сути платоновского видения мира – медленного и вдумчивого; панорама с высоты птичьего полета дает представление о «целостном масштабе» – ноне о «частном Макаре», не о человеческой личности, вовлеченной в круговорот исторических событий. Пестрая мозаика фактов и отвлеченные обобщения в равной мере чужды Платонову. Небольшое количество конкретных событий, каждое из которых в контексте всего повествования исполнено глубокого символического значения, – таков путь постижения подлинного смысла исторических преобразований в «Котловане».
Сюжетную канву повести можно передать в нескольких предложениях. Рабочий Вощев после увольнения с завода попадает в бригаду землекопов, готовящих котлован для фундамента общепролетарского дома. Бригадир землекопов Чиклин находит и приводит в барак, где живут рабочие, девочку-сироту Настю. Двое рабочих бригады по указанию руководства направляются в деревню – для помощи местному активу в проведении коллективизации. Там они гибнут от рук неизвестных кулаков. Прибывшие в деревню Чиклин и его товарищи доводят «ликвидацию кулачества» до конца, сплавляя на плоту в море всех зажиточных крестьян деревни. После этого рабочие возвращаются в город, на котлован. Заболевшая Настя той же ночью умирает, и одна из стенок котлована становится для нее могилой.
Набор перечисленных событий, как видим, достаточно «стандартен»: практически любое литературное произведение, в котором затрагивается тема коллективизации, не обходится без сцен раскулачивания и расставания середняков со своим скотом и имуществом, без гибели партийных активистов, без «одного дня победившего колхоза». Вспомним роман М. Шолохова «Поднятая целина»: из города в Гремячий Лог приезжает рабочий Давыдов, под руководством которого проходит организация колхоза. «Показательное» раскулачивание дается на примере Тита Бородина, сцена прощания середняка со своей скотиной – на примере Кондрата Майданникова, сама же коллективизация заканчивается гибелью Давыдова.
Однако в платоновском повествовании «обязательная программа» сюжета коллективизации изначально оказывается в совершенно ином контексте. «Котлован» открывается видом на дорогу: «Вощев… вышел наружу, чтобы на воздухе лучше понять свое будущее. Но воздух был пуст вдвижные деревья бережно держали жару в листьях, и скучно лежала пыль на дороге…» Герой Платонова – странник, отправляющийся на поиски истины и смысла всеобщего существования. Пафос деятельного преображения мира уступает место неспешному, с многочисленными остановами, движению «задумавшегося» платоновского героя.
Привычная логика подсказывает, что если произведение начинается дорогой, то сюжетом станет путешествие героя. Однако возможные ожидания читателя не оправдываются. Дорога приводит Вощева вначале на котлован, где он на какое-то время задерживается и из странника превращается в землекопа. Затем «Вощев уел в одну открытую дорогу» – куда она вела, читателю остается неизвестно. Дорога вновь приводит Вощева на котлован, а затем вместе с землекопами герой отправляется в деревню. Конечным пунктом его путешествия опять станет котлован.
Платонов словно бы специально отказывается от тех сюжетных возможностей, которые предоставляются писателю сюжетом странствий.
Маршрут героя постоянно сбивается, он вновь и вновь возвращается к котловану; связи между событиями все время нарушаются. Событий в повести происходит довольно много, однако жестоких причинно-следственных связей между ними нет в деревне убивают Козлова и Сафронова, но кто и почему – остается неизвестно; Жачев отправляется в финале к Пашкину – «более уже никогда не возвратившись на котлован». Линейное движение сюжета заменяется кружением и топтанием вокруг котлована.
Важное значение в композиции повести получает монтаж совершенно разнородных эпизодов: активист обучает деревенских женщин политической грамоте, медведь-молотобоец показывает Чиклину и Вощеву деревенских кулаков, лошади самостоятельно заготавливают себе солому, кулаки прощаются друг с другом перед тем как отправиться на плоту в море. Отдельные сцены вообще могут показаться немотивированными: второстепенные персонажи неожиданно появляются перед читателем крупным планом, а затем так же неожиданно. Гротескная реальность запечатлевается в череде гротескных картин.
Наряду с несостоявшимся путешествием героя Платонов вводит в повесть несостоявшийся сюжет строительства – общепролетарский дом становится грандиозным миражом, призванным заменить реальность. Проект строительства изначально утопичен: его автор «тщательно работал над выдуманными частями общепролетарского дома». Проект гигантского дома, который оборачивается для его строителей могилой, имеет свою литературную историю: он ассоциируется с огромным дворцом (в основании которого оказываются трупы Филемона и Бавкиды), строящимся в «Фаусте», хрустальным дворцом из романа Чернышевского «Что делать?» и, безусловно, Вавилонской башней. Здание человеческого счастья, за строительство которого заплачено слезами ребенка, – предмет размышлений Ивана Карамазова из романа Достоевского «Братья Карамазовы».
Сама идея Дома определяется Платоновым уже на первых страницах повести: «Так могилы роют, а не дома», – говорит бригадир землекопов одному из рабочих. Могилой в финале повести котлован и станет – для того самого замученного ребенка, о слезинке которого говорил Иван Карамазов. Смысловой итог строительства «будущего неподвижного счастья» – смерть ребенка в настоящем и потеря надежды на обретение «смысла жизни и истины всемирного происхождения», в поисках которой отправляется в дорогу Вощев. «Я теперь ни во что не верю!» – логическое завершение стройки века.
Общепролетарский дом предстает перед нами, как грандиозный мираж. Утопический проект «будущего неподвижного счастья». Строительство Дома заменяется бесконечным рытьем котлована. Будущий «Дом» «коммунизма» и «счастливого детства» – и ветхие бараки землекопов в будущем. Дом, превратившийся в могилу ребенка.
Заключение
В русской литературе вырисовывается тенденция, объединяющая столь разных и по таланту, и по идеологическим, и по творческим установкам писателей – таких, как Е. Замятин, П. Краснов, И. Наживин, В. Набоков, А. Платонов. Имеются в виду утопические и антиутопические произведения.
И утопия и антиутопия, как жанр литературы довольно активно развиваются в русской литературе. Фантастический мир будущего, изображенный в антиутопии, своей рациональной выверенностью напоминает мир утопий. Но выведенный в утопических сочинениях в качестве идеала, в антиутопии он предстает как глубоко трагический. Примечательно, что в их произведениях жизнь идеальной страны дана с точки зрения стороннего наблюдателя (путешественника, странника), характеры людей, населяющих ее, психологически не разработаны. Антиутопия изображает «дивный, новый мир» изнутри, с позиции отдельного человека, живущего в нем.
Антиутопия обнажает несовместимость утопических проектов с интересами отдельной личности, доводит до абсурда противоречия, заложенные в утопии, отчетливо демонстрируя, как равенство оборачивается уравниловкой, разумное государственное устройство – насильственной регламентацией человеческого поведения, технический прогресс – превращением человека в механизм.
Назначение утопии состоит, прежде всего, в том, чтобы указать миру путь к совершенству, задача антиутопии – предупредить мир об опасностях, которые ждут его на этом пути.
И у Замятина и у Платонова мы видим преобладание одних и тех же жанровых признаков – при всех различиях между стилевыми манерами. Антиутопия в творчестве этих писателей отличается от утопии, прежде всего, своей жанровой ориентированностью на личность, на ее особенности, чаяния и беды, словом, антропоцентричностью. Личность в антиутопии всегда ощущает сопротивление среды. Социальная среда и личность – вот главный конфликт антиутопии. Теплинский М. Из истории русской антиутопии//Литература. – 2000. — №10. – С. 23
Русская литература. ХХ век: Большой справочник. М.: 2003. – С.413.
Замятин Е.И. Мы: Роман. – М.: Школа-пресс, 2005. – С. 265
Русская литература. ХХ век: Большой справочник. М.: 2003. – С. 260
Теплинский М. Из истории русской антиутопии//Литература. – 2000. — №10. – С. 33
