Сергей довлатов как рассказчик. Завершение жизненного пути Довлатова
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http://www.allbest.ru/
Федеральное государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования
«Челябинская государственная академия культуры и искусств»
Факультет информационных ресурсов и технологий
КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА
По курсу «История отечественной литературы»
Феномен прозы Сергея Довлатова
Челябинск 2012
Введение
Заключение
Введение
«Проза Довлатова действительно образец той массовой культуры, которую так часто презирают в России. Я бы сказал, что это самый достойный образец из всех, которыми может похвастаться сегодня русская литература. Уверен, что Сергея такой титул -- автор массовой литературы -- нисколько бы не покоробил. Он любил быть популярным, был им и будет», - писал о Сергее Довлатове Александр Генис. Подтверждением популярности С. Довлатова в нашей стране и за рубежом является огромное количество критической и научной литературы, обилие мемуаров, специальных статей, рецензий, сайтов, а также заметно выросшее в последние годы количество переизданных сборников, собраний сочинений.
«Заповедник», «Зона», «Иностранка», «Наши», «Чемодан» - эти и другие удивительно смешные и пронзительно печальные довлатовские вещи давно стали классикой. Его произведения переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Такое вполне соразмерное достоинствам писателя внимание обусловлено несколькими причинами: масштабом его художественного дарования, стилевым своеобразием произведений, оригинальностью.
Сергей Довлатов родился в 1941 г. в Уфе, в семье театрального режиссёра и литературного корректора. С 1944 года жил в Ленинграде. В 1959 году поступил на отделение финского языка филологического факультета Ленинградского государственного университета и учился там два с половиной года. Из университета был исключён за неуспеваемость. Затем три года армейской службы во внутренних войсках. Вернувшись, Довлатов поступил на факультет журналистики ЛГУ, писал рассказы.
С сентября 1972 до марта 1975 года жил и работал в Эстонии. В своих рассказах, вошедших в книгу «Компромисс», Довлатов описывает истории из своей журналистской практики в качестве корреспондента «Советской Эстонии», а также рассказывает о работе редакции и жизни своих коллег-журналистов.
В 1975 году вернулся в Ленинград. Работал в журнале «Костёр». Писал прозу. Журналы отвергали его произведения. Рассказ на производственную тему «Интервью» был опубликован в 1974 году в журнале «Юность». Довлатов публиковался в самиздате, а также в эмигрантских журналах «Континент», «Время и мы». В 1976 г. был исключен из Союза журналистов СССР.
В 1978 году из-за преследования властей Довлатов эмигрировал из СССР, поселился в Нью-Йорке, где стал главным редактором еженедельной газеты «Новый американец». Газета быстро завоевала популярность в эмигрантской среде. Одна за другой выходили книги его прозы. К середине 1980-х годов добился большого читательского успеха, печатался в престижных журналах «Партизан Ревью» и «The New Yorker». За двенадцать лет эмиграции издал двенадцать книг в США и Европе. В СССР писателя знали по самиздату и авторской передаче на радио «Свобода». До признания своего таланта на родине писатель не дожил всего пару месяцев. Сергей Довлатов умер в Нью-Йорке от инфаркта в карете «скорой помощи» по дороге в госпиталь.
Творчество Сергея Донатовича Довлатова - одно из самобытных явлений русской литературы конца XX столетия. Его писательская художественная манера отмечена особым вниманием как со стороны читательской аудитории, так и со стороны отечественной и зарубежной критики. «Он пишет легко и живо, дает достоверное представление о советской жизни 60-х и 70-х годов, освещая ее в метко схваченных эпизодах, основанных на собственном опыте», - так оценивает произведения Довлатова немецкий литературовед Вольфганг Казак.
Писатель всегда жестоко иронизировал по поводу интеллектуального снобизма. Язык Сергея Довлатова предельно прост и бесхитростен. Его произведения читаются на одном дыхании. Это еще одна существенная причина его необыкновенной популярности в настоящее время. Но в этом кроется и опасность. Благодаря этой простоте Довлатова могут принять за обыкновенного юмориста, счесть его творчество поверхностным и легковесным, не заметить его продуманную позицию. Отнестись к нему не всерьез. В этом и заключается необычность, феноменальность довлатовской прозы - в глубокой смысловой наполненности, скрытой за внешней простотой.
1. Cпецифика произведений С. Довлатова
В самой основе всех своих произведений Довлатов излагал факты и события из своей биографии. «Зона» - это записки лагерного надзирателя, которым служил в армии Довлатов. «Компромисс» - это уже история эстонского периода его жизни, тут впечатления от работы журналистом в газете. «Заповедник» - это претворенный в горькое, ироничное повествование собственный опыт работы экскурсоводом. «Чемодан» - книга о вывезенном за рубеж нашей страны житейском скарбе, зарисовки о питерской юности. «Ремесло» - это скорее заметки «литературного неудачника». Но книги Довлатова не везде документальны, продуманный и созданный в них жанр сам писатель позже называл «псевдодокументалистикой». Довлатов не преследовал документальность, а «ощущение реальности», постоянной узнаваемости описанных ситуаций в творческом «документе». Довлатов в своих новеллах точно передает свой стиль жизни и мироощущение того поколения 1960-х годов, всю атмосферу богемных собраний на питерских и московских кухоньках, абсурд советской современности, мытарства российских эмигрантов в США.
Довлатов называл себя не писателем, а рассказчиком, то есть тем, кто рассказывает о жизни людей. А вот писатель, по мнению Довлатова, пишет о том, ради чего люди живут. Поэтому, став рассказчиком, он рвет с уже существующей традицией и уклоняется от обязательных для русского литератора решения нравственных и этических задач. Как-то раз он сказал, что русская литература берет на себя интеллектуальную трактовку мира, подобно философии, и берет на себя духовное и нравственное воспитание народа, подобно религии. Довлатову же больше всего нравилось то, что было самой литературой - немного текста, из-за которого мы печалимся или радуемся. Писатель ценил именно само рассказывание и получал от написания огромное удовольствие.
Это писатель - минималист, настоящий мастер сверхкороткой формы: рассказа, анекдота, бытовой зарисовки, афоризма. Его стилю присущ лаконизм, чуткое внимание к художественной детали, постоянная разговорная интонация. А вот характеры героев в его произведениях обычно проявлялись в мастерски построенных диалогах. Довлатов тщательно работал над каждой фразой, над каждым словом. Он часто повторял: «Сложное в литературе намного доступнее простого». В рассказах «Зона», «Заповедник», «Чемодан» автор пытался вернуть слову утраченное им содержание. Простота и ясность довлатовского высказывания - плод громадного мастерства, прекрасной словесной выделки. И, на первый взгляд, простые и понятные высказывания на самом деле являются итогом огромного и кропотливого труда писателя. Поэтому критики называли его «трубадуром отточенной банальности».
Так как Довлатов избрал себе позицию рассказчика, то он мог себе позволить уходить от оценок. Никогда не выносил приговор героям своих произведений и не давал нравственную оценку человеческим отношениям и поступкам. У Довлатова все равны: охранник и заключенный, злодей и праведник. Автор тесно переплел смешное и трагическое, абсурдное и комическое, юмор и иронию.
Нравственность своих рассказов Сергей Довлатов передавал через восстановление нормы, пытаясь вызвать у всех читателей ощущение этой самой нормы. Самым серьезным ощущением, которое было связано с тем временем, было ощущение абсурда, когда «сумасшествие» было нормальным явлением. Об этом Довлатов рассказал американцу Джону Глэду, исследователю русской литературы. Например, в «Заповеднике» можно прочитать такие строки: «Я шел и думал - мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда». В своих произведениях Довлатов писал об абсурдных ситуациях, но не потому, что он любил абсурд. Герой Довлатова, при всей своей абсурдности не перестает быть нормальным, гармоничным, действительным.
В произведениях Сергея Довлатова нет морализации и нравоучений. Автор лишь задает вопросы, но не ставит своей целью ответить на них. «Рассказы Довлатова не объясняют жизнь, а покорно следуют за ней», - как писал Александр Генис. Однако именно это отталкивает некоторых читателей, воспринимающих подобную литературу как не имеющую смысловой подоплеки.
2. Восприятие читателями творчества С. Довлатова
Алексей Зверев упоминал реакцию зрительного зала на концерте популярного чтеца, который включил в программу отрывок из довлатовской «Зоны», сцену лагерного спектакля «Кремлевские звезды». Эти несколько страниц читались под несмолкающий хохот. Он продолжался и дальше, когда уголовники-актеры вместе с уголовниками-зрителями поют «Интернационал», а у рассказчика, по собственному признанию, сжимается горло, потому что он впервые «ощутил себя частью моей особенной, небывалой страны». Публика таких ощущений явно не испытывала. Никакой сближенности, слитности. Происходящее воспринималось как паноптикум, как ярмарочный балаган, где едва узнаешь предметы в искривленных зеркалах.
Как бы скептично Довлатов ни оценивал свои наблюдения, раз за разом именуя их элементарными, тривиальными и т.п., репутация сочинителя, у которого нечего искать нетрафаретных понятий о жизни, создана прежде всего критикой. А еще больше -- публикой, настроенной замечать у него не размышление, не печаль, даже не дар наблюдательности, но исключительно смех, причем уж точно не омраченный горестными заметами. Просто смех и ничего другого.
Тут происходит довольно частая ошибка, когда за жанром перестают распознавать литературу.
3. Анализ рассказа «Поплиновая рубашка»
довлатов рассказ проза рубашка
Попробуем на примере рассказа «Поплиновая рубашка» из книги «Чемодан» показать, какой смысл может быть скрыт за внешней простотой.
Как и все произведения Довлатова, этот рассказ максимально приближен к разговорной речи. Владимир Ронкин отмечал, что для произведений С. Довлатова, ориентировавшегося в своем творчестве на непринужденность и даже некоторую интимность устной беседы, характерна литературная имитация особенностей устной спонтанной речи. Нельзя не заметить своеобразность, соответствующую экспрессивность синтаксиса: множество неполных предложений, парцелляция. («И вот раздается звонок. На пороге - молодая женщина в осенней куртке. По виду - школьная учительница, то есть немного - старая дева. Правда, без очков, зато с коленкоровой тетрадью в руке».) Большое количество рядов однородных членов предложения. («За эти годы влюблялись, женились и разводились наши друзья. Они писали на эту тему стихи и романы. Переезжали из одной республики в другую. Меняли род занятий, убеждения, привычки. Становились диссидентами и алкоголиками. Покушались на чужую или собственную жизнь».)
В тексте присутствует просторечная и даже грубая лексика.
- Оборотень, - кричал Леонид, - золоторотец, пьяный гой!
- Заткнись, жидовская морда! - отвечал Савелий.
Рассказ производит впечатление простой жизненной истории, поведанной кому-то в дружеском разговоре, напоминает исповедь. Он абсолютно не замысловат. Часто встречающаяся ирония делает его похожим на простую сатиру, памфлет. («Только у дверей сидел орденоносец Решетов, читая книгу. По тому, как он увлекся, было видно, что это его собственный роман».) Однако обратимся к смысловому подтексту произведения.
Мотив рассказа - лень и равнодушие. С этого и начинается повествование: «Это безумие - жить с мужчиной, который не уходит только потому, что ленится...» Сразу становится ясно, что речь пойдет о губительной лени, которая может ломать людям жизнь. Она доходит до абсурдной невнимательности к себе, своему внешнему виду. Герой же называет свою лень попыткой избегать ненужных забот. Корни его лени уходят в детство. Еще маленьким он был готов терпеть что угодно, лишь бы его оставили в покое. С возрастом эта лень сказалась на всем образе жизни героя и его судьбе. Он из стремления к покою лишил себя возможности испытывать чувства, счастливой семейной жизни и, в конце концов, семьи.
Параллельно с самого начала проскальзывают намеки на ужасы тоталитарного режима. «Она все делала невнимательно, потому что боялась ареста». Описание выборов, отношение героев к этому процессу, упоминание портрета Солженицына - небольшие детали полностью воссоздают атмосферу советской реальности.
Герою кажется, что его жена похожа на него, так же, как и он, равнодушна ко всему и стремится к покою. Он видит в ней отражение себя, говорит: «Так неужели мы похожи?» Их отношения он называет «взаимной обособленностью и равнодушием к жизни». Однако в отличие от героя Лена, его жена, способна совершать поступки. Ее отстраненность от жизни вызвана скорее извечной печалью, которую заметил герой на всех ее фотографиях, нежели равнодушием. С самого начала, с момента их встречи она решается на некие действия, делает выбор, тогда как герой только плывет по течению. Лена решила пренебречь своими обязанностями, лишилась должности, оставшись с героем. Незаметно для непутевого мужа она меняла место работы, выучилась. Елена Борисовна вероятно испытывала к мужу несколько более глубокие чувства, чем он. И для героя, для которого вся их семейная жизнь казалась чем-то несерьезным, был потрясением тот факт, что его жена вложила в свой альбом его фотокарточку. Ее внимание к нему, некое проявление нежности было неожиданным, ведь он считал, что их равнодушие взаимно. Потому и багровели его щеки. «Если я впервые это чувствую, то сколько же любви потеряно за долгие годы?» - думает герой. И казалось бы, должен сделать соответствующие выводы, поменять отношение к жене и жизни в целом. Но испугавшись дальнейших еще больших потрясений, он просто живет дальше, открещивается от мыслей об этом. «Если у меня сейчас трясутся руки, что же будет потом?» Вот и губительная лень, которая не сводится к простому нежеланию лишних забот, а приводит к атрофии чувств. Обломовская лень, мешающая движениям души. И это уже литературный подтекст - отсылка к роману Гончарова.
Елена повторяет действия Ольги Ильинской: решает покинуть страну и, вместе с тем, мужа. Однако это не значит, что она абсолютно равнодушна к нему. И ее прощальный жест - импортная поплиновая рубаха, вынесенная в заголовок - говорит сам за себя. Все-таки покупка на оставшиеся, стало быть, последние деньги дорогой подарок мужу, которого она оставляет, свидетельствует о ее добром отношении к супругу.
Герой теряет вместе с семьей все. И подаренная рубашка ему не нужна, так как некуда в ней пойти. Он остается ни с чем, лишается всего благодаря своему равнодушию и лени. Ведь он тоже мог поехать с женой, но не решился вовремя и не мог понять, как решилась она. Довольно четкая параллель с романом Гончарова «Обломов» подчеркивает моральную составляющую произведения. Несмотря на то, что главный герой - литератор, его жена производит впечатление более образованного человека. Она говорила с ним о литературе, тогда как он просто поддакивал, создавал видимость собственной начитанности. Тем же он занимался и в ресторане, пытаясь демонстрировать свою причастность к известным литераторам. Все это лишает читателя веры в его талант. И вся его жизнь, его мечты, стремления, о которых он говорит как будто с гордостью, видятся никчемными. И финал рассказа подтверждает эту никчемность, ведь герой не сумел ничего ни создать, ни сохранить.
Также в ходе повествования встречаются несколько самостоятельных эпизодов, каждый из которых несет собственную мораль, или даже совсем маленьких отступлений. Например, упоминание о прежнем большом количестве знаменитостей в Ленинграде, из которого одних расстреляли, а другие уехали в Москву. Это опять же отсылка к политической теме. Или рассказы о литераторах, присутствующих в ресторане. Это и история карьериста Данчковского, пишущего на заказ и вместе со своим братом отказавшегося от своих корней. И описание орденоносца Решетова, зачитавшегося по-видимому собственным романом. Каждый из таких эпизодов характеризует какой-то свойственный людям того времени порок, а значит и всю эпоху.
Таким образом, мы видим, что перед нами не просто жизненная история или сатирическое изображение советской реальности. В рассказе множество подтекстов, скрытых за мелкими эпизодами и деталями. Литературная аллюзия к «Обломову» Гончарова увеличивает смысловую наполненность рассказа. Вспоминая о судьбе Ильи Обломова, читатель глубже задумывается над долей героя Довлатова, причинами, по которым он лишился всего, и мотивами его апатии и равнодушия. Стоит также заметить, что герой несколько раз назвал себя «особым человеком», объясняя этим пренебрежение к «бессмысленным действиям». Обломов же мотивировал свою бездеятельность стремлением сохранить чистоту своей души. Это еще одна параллель между двумя литературными героями.
Ясно видится политическая направленность произведения. Критикой режима, описанием его многочисленных изъянов и приспособленчества к нему многих людей пропитан весь рассказ. Это как бы фоновый смысловой оттенок. Основная же проблема данного текста - личное отношение человека к происходящему вокруг, в частности к близким людям.
Ранчин А. М. писал о произведениях Сергея Довлатова: «Как известно, сказка - ложь, да в ней намек. Рассказ Довлатова - вроде бы, как бы быль. Но он таит не один «намек», в его ткань искусно вплетено множество самых разных смыслов». Анализируя рассказ «Шоферские перчатки» из книги «Чемодан», этот исследователь отмечал наличие отсылки к «Медному всаднику» Пушкина. То есть мы можем сделать вывод о том, что для произведений Довлатова характерны параллели с классическими текстами. Разумеется, такие параллели обуславливают наличие в довлатовских книгах глубокого подтекста, касающегося многих проблем.
Заключение
Итак, на примере рассказа Сергея Довлатова «Поплиновая рубашка» из книги «Чемодан» мы доказали смысловую наполненность текста, внешне очень простого и незамысловатого. За просторечием лексики, за организацией текста, приближенной к разговорной речи, за несложным сюжетом кроется не один повод к размышлениям, не один смысл. Нужно также помнить о том, что простота языка Довлатова достигнута нелегким путем. Как писал Александр Генис: «Простота Довлатова -- не изначальна, она является результатом вычитания, продуктом преодоления сложности». Следовательно, она сама является средством передачи определенного смысла, идеи. Иначе автор не возводил бы ее в свою конечную цель, не оттачивал бы свои тексты, отсекая все ненужное.
Подтвердив наличие глубокого смысла в легко читаемых произведениях, популярность которых так высока в настоящее время, мы проиллюстрировали феномен прозы Сергея Довлатова. В стремлении к простоте он достиг такого уровня, что за этой простотой некоторые читатели могут не заметить глубины произведения. Это указывает на необыкновенный талант писателя, его большое мастерство.
Список использованной литературы
1. Арьев, А. История рассказчика // Сухих, И. Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб.: РИЦ «Культ-информ-пресс», 1996. 315 с.
2. Генис, А. На уровне пустоты / А. Генис // Звезда. 1994. № 3. С. 125-131.
3. Зверев, А. Шаг от парадокса к трюизму / А. Зверев // Стрелец. 1995. № 1. С. 33-35.
4. Курганов, Е. Сергей Довлатов и линия анекдота в русской прозе // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / сост. А.Ю. Арьев. СПб.: Звезда, 1999. 320 с.
5. Ранчин, А.М. Как сшиты «Шоферские перчатки»: некоторые наблюдения над поэтикой Сергея Довлатова / А.М. Ранчин // Литература - Первое сентября. 2002. № 10. С. 14-15.
6. Ронкин, В. Аналитичность идиостиля Сергея Довлатова // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / сост. А.Ю. Арьев. СПб.: Звезда, 1999. 320 с.
Размещено на Allbest.ru
Подобные документы
Маленький человек в литературе шестидесятых годов. Сосуществование двух миров: вечного и повседневного в творчестве Довлатова. Отношение писателя к герою и стилю, его жизни, в отношении к тексту и читателю. Стилевые особенности прозы Сергея Довлатова.
дипломная работа , добавлен 21.12.2010
Историческое положение в России во второй половине XX века - в период жизни Сергея Довлатова. Свобода Сергея Довлатова в определении себя как "рассказчика". Права и свободы героя в прозе писателя, довлатовская манера умолчания и недоговоренности.
курсовая работа , добавлен 20.04.2011
Изучение биографии и личности Сергея Довлатова через призму восприятия его современников. Композиционно-синтаксические средства выражения литературной кинематографичности идиостиля автора. Реализация монтажного принципа повествования в сборнике "Чемодан".
курсовая работа , добавлен 22.06.2012
Нарратология как составляющая прозы Довлатова. Изучение имплицитности нарратора в повести "Иностранка". Мемуарность семантического пространства в "Ремесле". "Комедия строгого режима" как социально-политический фарс и первая попытка экранизации писателя.
дипломная работа , добавлен 02.06.2017
Исследование вещного портрета повествователя-рассказчика. Определение субъектно-функционального статуса предметного мира сборника рассказов Довлатова "Чемодан". Характеристика вещи, как средства создания предметного мира в художественном произведении.
дипломная работа , добавлен 24.05.2017
Своеобразие ритмической организации тургеневского повествования. Структурно-семантический подход к исследованию особенностей поэтического и прозаического типов художественной структуры. Переходные формы между стихом и прозой. Ритм художественной прозы.
статья , добавлен 29.07.2013
Изучение литературного процесса в конце XX в. Характеристика малой прозы Л. Улицкой. Особенности литературы так называемой "Новой волны", появившейся еще в 70-е годы XX в. Своеобразие художественного мира в рассказах Т. Толстой. Специфика "женской прозы".
контрольная работа , добавлен 20.01.2011
Встреча с А. Блоком в 1915 году, появление в печати первых стихов Сергея Есенина. Установление контактов с социал-демократическими кругами. Независимость молодого поэта в литературно-художественной и эстетической позиции. Поездка С. Есенина на Кавказ.
презентация , добавлен 10.12.2010
Проблема становления и эволюция художественного стиля А. Платонова. Систематизация исследований посвященных творчеству А. Платонова. Вопрос жизни и смерти – это одна из центральных проблем всего творчества А. Платонова. Баршт К.А. "Поэтика прозы".
реферат , добавлен 06.02.2009
Мир народнопоэтических образов в лирике Сергея Есенина. Мир русского крестьянства как основная тематическая направленность стихотворений поэта. Крах старых патриархальных устоев русских деревень. Образность и мелодичность творчества Сергея Есенина.
Зона, заповедник. Все время какие-то установленные границы. Тем не менее ситуация за чертой зоны мало чем отличается от ситуации внутри ее. Нет, эти произведения Довлатова не перечень лагерных кошмаров. Это не список преступлений против человечества и какого-то его отдельного поколения. Это жизнь рядового ВОХРы и просто писателя Сергея Донатовича Довлатова.
Он родился в 1941 году в Уфе, в семье эвакуированных во время войны из Ленинграда театральных работников. С 1944 жил в Ленинграде, учился там на финском отделении филологического факультета Ленинградского университета, потом служил в армии и учился после нее там же, но уже на факультете журналистики, но не закончил его. Довлатов работал журналистом в малотиражных газетах, сторожем, камнерезом и экскурсоводом в Пушкинском заповеднике, о котором он и напишет впоследствии повесть «Заповедник». Прозу всерьез Довлатов стал писать уже после армии. Уже в это время у него появляются циклы новелл, которые образуют книгу «Зона». И «Зона» не была бы «зоной», если бы писалась последовательно. Он и не рассчитывал ни на какую-либо определенную последовательность и приверженность привычным литературным течениям. Писатель Довлатов сознательно выработал уже в эмиграции жанр книги, прочитываемой «за вечер». Он создал свой стиль, который имеет жесткие рамки, хотя по прочтении он кажется легким и непринужденным.
Книга Довлатова «Зона» напоминает страшную сказку или сказание, легенду, в которую ни сам автор, ни читатель верить не хотят. Но писать правду всегда сложней и трудней, чем сочинять. А Довлатов не пытался кого-то напугать, потому что вся страна жила этим. Лагерь — это давление, моральный и реальный пресс. Он ломает, сжимает тех, кто внутри и снаружи «Зоны». Слияние, поразительное объединение обеих сторон колючей проволоки — вот, что показал Довлатов. Но ведь это реально, не вымысел, а отношения между людьми в равной степени горестны и смешны. Главное, что в «Зоне» в людях осталось не меньше человеческих чувств, чем у тех, кто живет за ее пределами. Люди разные, но проблемы на воле и зоне одни. И общество единое, оно — советское. Зек Ероха, зек Замараев, офицер охраны Егоров и аспирантка Катя юдофобия, «романтика» лагерной жизни. Надзиратель Тахапиль и рецидивист Купцов, Парамонов и Фидель — сплошные антагонизмы.
Довлатовская фрагментарность, насыщенность антиподами копирует внешний мир. Смысл не в том, чтобы показать объем нецензурной лексики, исторгаемой на зоне, и не в количестве пристреленных зеков или в литраже выпитого на Новый год. Дело все в том, что лагерь — это копия всей страны. Пусть уменьшенная, но модель целого государства. То, как обращались с людьми на зоне и то, как позволяла страна обращаться с собой практически тождественно.
Существенная и оригинальная черта Довлатова — заниженная самооценка рассказчика, открытость диалогу — придает прозе Довлатова особый демократический тон. Он пишет о простых, сегодняшних людях и ситуациях, в которых они оказываются. Подтверждение этому представление о гении — «бессмертный вариант простого человека».
Герои Довлатова — его современники. И они находят общий язык, вне зависимости от того, где они живут: в Америке или в России, на зоне или на свободе. В то же время при всей своей общительности они страшно одиноки, так же как герои прозы «постоянного поколения». Они отчуждены от мира, но они и товарищи. Тотальное, но в такой же степени романтическое одиночество будоражило душу и ум Довлатова до самых последних дней его жизни.
И. Бродский в эссе о Довлатове написал о том, что Сергей Донатович воспринял «...идею индивидуализма и принцип автономности человеческого существования более всерьез, чем это было сделано кем либо и где-либо». Литературную генеалогию Довлатов вел от Чехова, Зощенко и американских прозаиков XX века (Шервуд, Хемингуэй, Фолкнер, Сэлинджер), а так же Добычина и Булгакова. Довлатова всегда поражал психологизм Достоевского, но он никогда не подражал ему. В своих произведениях Довлатов утвердил глубокую привязанность человека к своей Родине, какой бы она ни была и какой бы режим в ней ни был установлен. Писатель показал всем, что человек должен быть счастлив своей судьбой настолько, насколько избалован и измучен ею в одинаковой мере. Поэтому проза Довлатова настолько затрагивает. Это крик души — с зоны, из заповедника, с обычной свободной территории.
Произведения Довлатова переведены на основные европейские языки. А в англоязычной критике отрицательные отзывы практически отсутствуют. Потому что человек должен оставаться человеком и не терять своего лица в каких бы то ни было жизненных обстоятельствах.
Н.М. Малыгина
Творчество Сергея Довлатова имеет одну существенную особенность: все его произведения автобиографичны. Критики Петр Вайль и Александр Генис, хорошо знавшие Сергея Довлатова, считают, что вся проза этого писателя представляет собою его автопортрет.
Циклы его рассказов выстраиваются в хронологическом порядке: «Зона» - о службе в армии, «Компромисс» - о работе журналистом, «Заповедник» - о пребывании в Пушкиногорье, «Ремесло», «Чемодан», «Иностранка», «Филиал» - об отъезде за рубеж и жизни в эмиграции. Объединяет эти произведения в целостную книгу судьба их «лирического героя», как называет сам автор своего литературного двойника.
«Зона» сопровождается авторским комментарием - «Письма издателю». Здесь обозначен момент начала его «злополучного писательства» и трудный путь к изданию «Зоны». В письмах к издателю «тюремной повести» незаметно для читателя, тактично и ненавязчиво, но совершенно осознанно писатель создает свою творческую и духовную биографию.
«Зона», названная автором «тюремной повестью», родилась в результате резкого перелома в жизни благополучного студента-филолога. После третьего курса филологического факультета Ленинградского университета Сергей Довлатов был призван в армию. Он попал в конвойные войска и весь срок службы оставался надзирателем в лагере особого режима.
Оказавшись в лагерной охране, молодой человек из интеллигентной семьи был потрясен открывшейся ему правдой: «Я был ошеломлен глубиной и разнообразием жизни. Я увидел, как низко может пасть человек. И как высоко он способен парить. Впервые я понял, что такое свобода, жестокость, насилие. Я увидел свободу за решеткой. Жестокость, бессмысленную, как поэзия. Насилие, обыденное, как сырость. Я увидел человека, полностью низведенного до животного состояния. Я увидел, чему он способен радоваться. И мне кажется, я прозрел».
В этой авторской декларации точно определены нравственные и эстетические принципы прозы Довлатова: ее беспощадный реализм, правдивость и глубокий психологизм. Здесь обнаруживаются и явные связи творчества Довлатова с его литературными предшественниками.
Цикл «Зона» автоматически включал своего автора в традицию «лагерной» прозы. Довлатову пришлось отстаивать право работать над темой, которая казалась издателям исчерпанной после Солженицына: «Солженицын описывает политические лагеря. Я - уголовные. Солженицын был заключенным. Я - надзирателем. По Солженицыну, лагерь - это ад. Я же думаю, что ад - это мы сами...». Довлатов заметил, что до него в литературе о заключенных различали два потока. В «каторжной» литературе, классиком которой был Достоевский, заключенный изображался страдальцем, а полицейские мучителями. В «полицейской» литературе, наоборот, полицейский выглядел героем, а заключенный чудовищем. Уникальный опыт Довлатова свидетельствовал о том, что обе эти шкалы фальшивы. По его наблюдениям, любой заключенный годился на роль охранника, а охранник заслуживал тюрьмы.
Но литературная традиция, с которой связана проза Довлатова, не ограничивается лежащим на поверхности развитием «лагерной» темы.
Потрясение «лирического героя» Довлатова напоминает то состояние, которое пережил герой «Конармии» И. Бабеля Кирилл Лютов, когда он очутился в Первой Конной армии Буденного. У Бабеля описания зверств поляков во время гражданской войны чередовались с эпизодами, говорящими о том, что бойцы конармии проявляли не меньшую жестокость: грабили, убивали и мстили, не щадя даже родственников.
Как и герой «Конармии», Борис Алиханов попадает в бесчеловечные обстоятельства: его окружают уголовники и военнослужащие лагерной охраны, одинаково способные на любое насилие.
Ефрейтор Петров по кличке Фидель - малограмотный человек с нарушенной психикой, спивается с катастрофической быстротой. Его молитва потрясает выражением безысходности ситуации, в которую попал этот человек, и жестокостью его саморазоблачения: «Милый Бог! Надеюсь, ты видишь этот бардак?! Надеюсь, ты понял, что значит вохра?! <...> Распорядись, чтобы я не спился окончательно». Фидель говорит о сослуживцах: «Публика у нас бесподобная. Ворюги да хулиганы».
Накануне Нового года в казарме чекистов происходит безобразная пьянка. После этого главный герой цикла, Борис Алиханов, вспоминает о тех эпизодах детства и юности, которые подтверждают, что насилие постоянно вторгалось в его предыдущую «вольную» жизнь. У героя Довлатова - двойника автора - хватает мужества для жесткого самоанализа. Он признается самому себе в том, что молчаливое соучастие в коллективном издевательстве над школьным ябедой, постыдный эпизод студенческих лет в спортивном лагере за Коктебелем свидетельствуют о его сходстве с насильниками из лагерной охраны, подтверждают, что насилие стало нормой жизни и в лагере, и на воле. Не менее буднично воспринимается в этом мире воровство, за которое отбывает срок летчик Мишук. Он попал в лагерь за кражу случайно, так как прежде ему удавалось воровать безнаказанно. Продолжают заниматься воровством оставшиеся на воле товарищи Мишука. Люди в лагере и на воле не отличаются друг от друга, они совершают одинаковые поступки. Их пребывание по разные стороны колючей проволоки обусловлено чистой случайностью.
У Довлатова возникает обобщенная картина общества, живущего по уголовным законам. Довлатов показывает мир, в котором жестокость, насилие и ложь царят по обе стороны колючей проволоки. Центральный образ-символ цикла - описание поселка Чебью, в котором селились освобожденные из заключения люди, старавшиеся остаться вблизи от лагеря, потому что они разучились жить на свободе. Обобщение Довлатова напоминает те выводы, к которым привело исследование лагерной жизни автора «Колымских рассказов» Варлама Шаламова. Еще более ранним предшественником Довлатова был, несомненно, автор «Сахалина» - А.П. Чехов, которого Довлатов всегда считал недосягаемым образцом.
Лагерный опыт позволил Довлатову переосмыслить проблему соотношения добра и зла в человеке. Лагерь предстает в «Зоне» как пространственно-временная ситуация, располагающая ко злу человека, способного в других обстоятельствах проявить человечность. Герой Довлатова замечает в себе самом черты, сформированные жизнью, построенной на лагерных законах.
И в то же время Довлатов вступает в полемику с Шаламовым, считая, что в жизни, вопреки всему, сохраняются добро и бескорыстие. Автор «Зоны» видит проявления человечности и в заключенных, и в их охранниках, отказываясь рисовать их только черной краской. Это качество тоже напоминает автора «Конармии»: у его героя, Лютова, казаки, воевавшие в армии Буденного, храбрецы и «барахольщики», вызывали одновременно и ужас, и восхищение.
С добрым чувством описывает Довлатов историю любви капитана Бориса Егорова и аспирантки Кати Лугиной. Катя, сравнивая Бориса со своими знакомыми «Мариками и Шуриками», понимает, что это сильный человек, с которым она чувствует себя маленькой и беспомощной. Автор же удивляется, почему в рассказе о любви Егорова капитан получился таким симпатичным, в то время как на службе он казался человеком, мягко говоря, малопривлекательным. Довлатов описывает историю любви учительницы Изольды Щукиной и уголовника Макеева, которому в его 60 лет оставалось сидеть еще 14 лет. Их единственная встреча произошла на глазах колонны заключенных и показала, что эти люди сохранили веру в святость любви.
Лагерная реальность остро ставила перед художником проблему свободы. «Письма издателю» перемежающие повествование, создают двуплановость произведения. Письма об отъезде довлатовского героя в эмиграцию связаны с описанием поселка Чебью, населенного бывшими заключенными, не умеющими жить на свободе.
Довлатов не ограничивается изображением бесчеловечности тоталитарного государства. Он показывает абсурдность человеческого бытия вообще. Его мучает отсутствие гармонии в отношениях человека и мира. В финале цикла «Заповедник» воспроизведена трагифарсовая беседа лирического героя прозы Довлатова с майором КГБ Беляевым, который советует: «...я бы на твоем месте рванул отсюда, пока выпускают... У меня-то шансов никаких». Телефонный разговор с женой, позвонившей из Австрии, приводит героя к обобщению бытийного уровня: «Я даже не спросил - где мы встретимся?.. Может быть, в раю. Потому что рай - это и есть место встречи... Камера общего типа, где можно встретить близкого человека...» Герою открывается «мир как единое целое», он приобретает способность ощущать себя частью этого целого.
Выезд из страны соотносится с выходом из длительного заключения. Показано, что реальность, основанная на лагерных нормах жизни, выталкивает человека, не способного на компромиссы с «зоной».
Задолго до того как российское общество вступило в свое теперешнее состояние свободы и гласности, Довлатов с удивительной точностью показал издержки свободы. Его эмигранты напоминают жителей поселка Чебью, искалеченных лагерным миром, утративших нравственные ориентиры. А все они вместе позволяют понять причины тех процессов, которые мы наблюдаем в нашей жизни уже около десяти лет: свободу получили люди, не имеющие внутреннего нравственного самоограничения, не умеющие пользоваться ею без ущерба для окружающих.
Лагерь изображен у Довлатова как модель советского общества, учреждение, советское по духу. Писатель обнажил лживость идеологии, которая не соответствует подлинным мотивам поведения людей и опровергается состоянием реальной действительности. Довлатов показал контраст лагерной жизни и декларируемых здесь идеологических схем. Беседа с солдатами охраны в ленинской комнате проходит под крик свиньи, которую пытаются затащить в грузовик, чтобы доставить ее на бойню. Резкий контраст фальшивых и лицемерных слов идеологического работника с окружающей грязью и жестокостью усиливается образом-символом превращения человека в покорное и грязное животное. Эта метафора разворачивается и реализуется в сюжете «Зоны».
Характер восприятия человека в цикле «Зона» указывает на предшественников писателя: низведение человека до уровня биологического существования было предметом изображения в романах Достоевского «Преступление и наказание», «Бесы», в повести Чехова «Дуэль», а позднее - в повести Платонова «Котлован» и его же рассказе «Мусорный ветер», повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича», романе «Жизнь и судьба» В. Гроссмана и «Колымских рассказах» В. Шаламова.
Двойник автора, который проходит через все рассказы - главы цикла «Зона», складывающиеся в «своего рода дневник», напоминает героя «Конармии» И. Бабеля - интеллигента Кирилла Лютова с его «летописью будничных злодеяний».
Герой «Зоны», надзиратель Борис Алиханов, - интеллигент. Подобно Лютову, которому не удалось стать «своим» для бойцов Первой Конной, лирический герой Довлатова «...был чужим для всех. Для зэков, солдат, офицеров и вольных лагерных работяг. Даже караульные псы считали его чужим. На его лице постоянно блуждала рассеянная и одновременно тревожная улыбка. Интеллигента можно узнать по ней даже в тайге». Таким же чужим для товарищей-бойцов покидал Лютов Первую Конную, обвиняемый в том, что он норовит прожить без насилия. В «Конармии» описано несколько случаев, когда Лютов чудом избегал расправы за то, что не мог убить человека, отправлялся в бой и не заряжал оружие.
Героя «Зоны» спасает «защитная реакция»: «Я чувствовал себя лучше, нежели можно было предполагать. У меня началось раздвоение личности. Жизнь превратилась в сюжет. Я хорошо помню, как это случилось. Мое сознание вышло из привычной оболочки. Я начал думать о себе в третьем лице. <...> Если мне предстояло жестокое испытание, сознание тихо радовалось. В его распоряжении оказывался новый материал. <...> Фактически я уже писал. Моя литература стала дополнением к жизни. Дополнением, без которого жизнь оказывалась совершенно непотребной».
Довлатов лукавит, называя рассказы «Зоны» «хаотическими записками». Они превращаются в главы целостного произведения, объединенного судьбой авторского двойника - героя «Зоны» Бориса Алиханова. Жанр «Зоны» генетически связан с жанром «Конармии»: «тюремная повесть» разбита на главы, каждая из которых может восприниматься как отдельный рассказ. Произведения близки тем, что в каждом из рассказов цикла действует новый персонаж, рассмотренный во взаимоотношениях с окружающими и в контексте своей эпохи. Возникает целая система образов персонажей: Густав Пахапиль, пилот Мишук, ефрейтор Петров, зэк Купцов, замполит Хуриев, капитан Павел Егоров. Автор создал живые образы современников, отказавшись от деления персонажей на «плохих» и «хороших». Капитан Егоров, «тупое и злобное животное», влюбился в аспирантку Катю Лугину и обнаружил способность к заботе и состраданию близкому человеку.
Довлатов создал своеобразный, точный, скупой и афористичный язык. Его стиль отличается изысканной простотой. Использование анекдотических ситуаций, обыденность и простота тем делают его прозу увлекательным чтением. Популярность Довлатова со временем возрастает. Объясняется это и нравственной ориентацией писателя, откровенно высказанной в цикле «Ремесло»: «Я люблю Америку, <...> благодарен Америке, но родина моя далеко. Нищая, голодная, безумная и спившаяся! Потерявшая, загубившая и отвергнувшая лучших своих сыновей! <...> Родина - это мы сами. <...> Все, что с нами было, - родина. И все, что было, - останется навсегда...».
Явная автобиографичность прозы Довлатова далеко не исчерпывает ее содержания.
В ней воссоздан портрет «эпохи застоя», поразительный по глубине и масштабам обобщения.
В критике высказывалось мнение, что Довлатов - художник мира, канувшего в прошлое. Но если наш мир - это мы сами, Довлатов навсегда останется летописцем нашего времени и нашим современником.
Ключевые слова: Сергей Довлатов, "Зона", критика на творчество Сергея Довлатова, критика на произведения Сергея Довлатова, анализ рассказов Сергея Довлатова, скачать критику, скачать анализ, скачать бесплатно, русская литература 20 в., писатели-эмигранты
Сочинение
Цикл “Наши” связан одновременно с традициями одесских произведений Бабеля и автобиографической прозы Искандера. Рассказы цикла посвящены близким родственникам автобиографического героя. Он рассказывает о своих дедах по линии отца и матери, о родителях, двоюродном брате, жене и дочери. История рода, проникнутая юмором и любовью, заканчивается рождением сына – ребенка с иностранным именем, увидевшего свет с Америке. “Это то, к чему пришла моя семья и наша родина”, – с печалью заключает автор.
Сюжет цикла “Чемодан” развивается по принципу реализованной метафоры: в чемодане, случайно обнаруженном в шкафу, герой находит вещи, вывезенные с родины, которые ему так и не пригодились. С каждой из вещей связана безуспешная попытка героя найти себе применение на родине. В результате рассказы о вещах складываются в историю неудавшейся, нереализованной жизни.
Случайным вещам из чемодана противопоставлена куртка Фернана Леже. Чемодан напоминает Довлатову о чемодане с рукописями Платонова, пропавшем в годы войны.
Цикл “Ремесло”, скептически названный автором “признаниями литературного неудачника”, представляет собой творческую биографию Довлатова. Время восстановило подлинные ценности и отбросило сомнения писателя в том, что его упрекнут, будто он “возомнил себя непризнанным гением”. Художник, которого обрекли на родине на “чувство безнадежной жизненной непригодности”, создал правдивую летопись литературной жизни эпохи застоя. Ее центральным героем у Довлатова выступает высоко ценимый и любимый им И. Бродский. Оставленный Довлатовым литературный портрет поэта является непревзойденным по точности и глубине содержания: “Бродский создал неслыханную модель поведения. Он жил не в пролетарском государстве, а в монастыре собственного духа. Он не боролся с режимом. Он его не замечал”.
Повесть С. Довлатова “Иностранка” была впервые опубликована в 1986 г. Она повествует о молодой женщине из “хорошей семьи”, у которой было счастливое детство. “Всем, у кого было счастливое детство, необходимо задумываться о расплате… Веселый нрав, здоровье, красота – чего мне это будет стоить?” – философски размышляет автор о судьбе своей героини. Ее “платой” становится любовь к человеку “с безнадежной фамилией Цехнови-цер”. Отдаленным результатом этой любви и стал ее отъезд в эмиграцию. Мария Татарович, одинокая русская женщина с ребенком, оказалась на сто восьмой улице Нью-Йорка и неожиданно для окружающих полюбила латиноамериканца Рафаэля Гонзалеса. Фоном к любовной повести в “Иностранке” служит жизнь русской колонии Нью-Йорка.
В повести “Филиал” тоже переплетаются две сюжетные линии: воспоминания о первой любви автобиографического героя и изображение его жизни в эмиграции, работы на радио “Третья волна”, взаимоотношений и течений внутри эмигрантской среды.
Довлатов прожил в Америке двенадцать лет. В 1990 г. он скоропостижно умер от сердечного приступа, не дождавшись издания своих произведений на родине. Первые книги его рассказов: “Чемодан”, “Зона”, “Рассказы” вышли к пятидесятилетию писателя, до которого он не дожил. Совсем недавно вышло в свет трехтомное собрание его прозы, стали появляться воспоминания и статьи о нем.
Довлатов создал своеобразный, точный, скупой и афористичный язык. Его стиль отличается изысканной простотой. Использование анекдотических ситуаций, жизненность тем делают его прозу увлекательным чтением. Популярность Довлатова со временем возрастает. Объясняется это и чувством, откровенно высказанным в цикле “Ремесло”: “Я люблю Америку… Благодарен Америке, но родина моя далеко. Нищая, голодная, безумная и спившаяся! Потерявшая, загубившая и отвергнувшая лучших своих сыновей!.. Родина – это мы сами… Все, что с нами было, – родина. И все, что было, – останется навсегда…” В критике высказывалось мнение, что Довлатов – художник мира, канувшего в прошлое. Но если наш мир – это мы сами, Сергей Довлатов навсегда останется летописцем нашего времени и нашим современником.
П роизведения Сергея Довлатова давно уже разлетелись на цитаты, как в свое время рассказы и фельетоны . К сожалению, признание и популярность на родине пришли к писателю лишь после смерти. Никто не скажет и не напишет про его жизнь и творчество лучше, чем его современники. Мы собрали их воспоминания.
Зависимость реальности от стандартов, предлагаемых литературой, - явление чрезвычайно редкое. Стремление реальности навязать себя литературе - куда более распространенное. Все обходится благополучно, если писатель - просто повествователь, рассказывающий истории, случаи из жизни и т.п. Из такого повествования всегда можно выкинуть кусок, подрезать фабулу, переставить события, изменить имена героев и место действия. Если же писатель - стилист, неизбежна катастрофа: не только с его произведениями, но и житейская.
Сережа был прежде всего замечательным стилистом. Рассказы его держатся более всего на ритме фразы; на каденции авторской речи. Они написаны как стихотворения: сюжет в них имеет значение второстепенное, он только повод для речи. Это скорее пение, чем повествование, и возможность собеседника для человека с таким голосом и слухом, возможность дуэта - большая редкость. Собеседник начинает чувствовать, что у него - каша во рту, и так это на деле и оказывается. Жизнь превращается действительно в соло на ундервуде, ибо рано или поздно человек в писателе впадает в зависимость от писателя в человеке, не от сюжета, но от стиля.
Я бы сравнил Довлатова с Высоцким, популярность которого была «от пионеров до пенсионеров», причем в самых разных кругах общества. Последними признали Довлатова те, кого в Америке называют «академиками», университетская профессура. Но в их кругу, конечно, популярность Довлатова не сравнится с таковой Бродского или даже Пригова, Сорокина и Пелевина. С Довлатовым происходит то, что Саша Генис обозначил так: «То, что трудно читается, легко объясняется, и наоборот».
Анатолий Найман
Он производил впечатление человека, которому доступно все, чего он ни пожелает: любая дружба, любая ответная влюбленность, свобода, деньги, элегантный костюм, беспредельная сила, любой талант. В действительности, однако, дела обстояли не так роскошно. Денег практически не было, влюблялись не только в него, друзьями становились, пусть на несколько дней, люди, которых он не знал по имени. Даже сила оказывалась достаточной лишь для перемещения в пространстве одного его могучего тела, и когда он помогал переезжать на новую квартиру моему брату, в ход пошли валидол и система длительных перекуров.
И талант. Он был наглядно талантлив, бесспорно талантлив, талантливо талантлив. Из всех своих возможностей проявить талант он выбрал литературу. Потому что это занятие ему в общем нравилось, потому что он литературу обожал, и еще потому, что талантливый человек, не привязавший себя ни к одному из предлагаемых ему стойл, считается «погубившим свой талант». Он был много одаренней писателя Довлатова, хотя он мог предъявить свои достижения «по гамбургскому счету» и в литературе. Подозреваю, что писательство было для него еще и средством отгородиться от порядков и людей, так или иначе терзающих каждого. Он был ранимый человек и своими книгами защищался, как ширмой. В конце концов всякая ширма берет на себя функции стены, как всякая маска - лица. Он ее украшению и укреплению отдавал почти все силы, публика таким его и воспринимала, таким и судила. Но жить ему было настолько же неуютно, как тем из нас, кто пользуется любой возможностью эту неуютность подчеркнуть и свою позицию отчужденности, то есть другую ширму, продемонстрировать.
Евгений Рейн
Он какое-то время в эмиграции писал на русские, советские темы, а потом остановился и долго не писал вообще. И это был мучительный для него период. Потом Серёжа написал два или три небольших и не самых удачных рассказа из эмигрантской русской жизни. Советский, русский материал был исчерпан, а на американские темы он писать не хотел или не мог - в общем, перед концом он был в ужасной депрессии, сильно пил.
Александр Генис
По-моему, Довлатов, заново открывший «средний штиль» Ломоносова, и сам не заметил совершённой им революции. Сергей просто физически не выносил, когда пишут «пах» вместо «пахнул», а за «представлять из себя» мог, как я выяснил, преследовать неделями.
Возделывая и пропалывая наш грамматический садик, Довлатов расчистил почву для всех. В «Новом американце» все стали взыскательными читателями других и настороженными писателями для себя. Боясь позора, мы, готовые отвечать за каждое лишнее, неточное или скучное слово, писали, озираясь, как в тылу врага.
Валерий Попов
Если ему не хватало жизни, он создавал искусственное поле напряжения, переживания. Проклятье писателя в том, что лоб себе разобьет, но историю расскажет. Осторожность тут неуместна. Кровь - и есть чернила. Он кровью писал. Своей и чужой тоже, потому что чужая кровь тоже на нем, он «вырезал» образы из окружающих. Начиная с образа собственного отца - и его он не пожалел «ради красного словца». В его руках все становилось ярче, интереснее, литературнее - и страшней. И с этим приходится смириться.
Лев Лосев
Довлатов знал секрет, как писать интересно. То есть он не был авангардистом. После многих лет приглядывания к литературному авангарду я понял его главный секрет: авангардисты - это те, кто не умеет писать интересно. Чуя за собой этот недостаток и понимая, что никакими манифестами и теоретизированиями читателя, которому скучно, не заставишь поверить, что ему интересно, авангардисты прибегают к трюкам. Те, кто попроще, сдабривают свои сочинения эксгибиционизмом и прочими нарушениями налагаемых цивилизацией запретов. Рассчитывают на общечеловеческий интерес к непристойности. Те, кто неначитанней, посмышленее, натягивают собственную прозу на каркас древнего мифа или превращают фабулу в головоломку. Расчет тут на то, что читателя увлечет распознавание знакомого мифа в незнакомой одежке, разгадывание головоломки. И этот расчет часто оправдывается. Чужое и общедоступное, не свое, не созданное литературным трудом и талантом, подсовывается читателю в качестве подлинного творения. Это можно сравнить с тем, как если бы вас пригласили на выступление канатоходца, а циркач вместо того, чтобы крутить сальто на проволоке, разделся догола и предложил вам полюбоваться своими приватными частями. Или вместо того, чтобы ходить по проволоке, прошелся бы по половице, но при этом показывая картинки с изображениями знаменитых канатоходцев.
