Национальный характер в литературе. Изображение русского национального характера
Голубков М.М.
В творчестве Солженицына создана целая характерология русской жизни первой половины ХХ века. Предметом исследования стал русский национальный характер в его разных личностно-индивидуальных проявлениях, охватывающих практически все слои русского общества в переломные моменты его бытия: политический Олимп, генералитет, дипломатический корпус, карательные аппараты, служащие разным режимам, советские заключенные, лагерные надсмотрщики, крестьяне антоновской армии, советский партаппарат разных десятилетий… Солженицын прослеживает изменения русской ментальности под воздействием исторических обстоятельств, как они сложились в ХХ веке, показывает процесс мучительной ломки национального сознания. Можно сказать, что русский характер запечатлен им в процессе деформаций.
Эпос Солженицына дает материал для исследования конкретных форм этих деформаций и условий, приведших к ним. Принято считать, что это условия политические. Действительно, трудно найти писателя столь явно политизированного, сделавшего предметом художественного исследования документальное воспроизведение политических событий Августа Четырнадцатого или Апреля Семнадцатого. Но, вероятно, энциклопедический по объему исторический материал нуждается не только в политическом осмыслении (оно, в частности, предложено самим Солженицыным, не желающим «переваливать работу исследования с автора на читателя» («Архипелаг ГУЛаг», т.2. С.607), сколько в онтологическом и социокультурном. В конечном итоге, в реальных исторических лицах, ставших героями «Красного колеса», таких как Ленин или Столыпин, и в характерах вымышленных, как Иван Денисович («Один день Ивана Денисовича») или дипломат Володин («В круге первом»), Солженицын представляет грани национального характера, сформированного предшествующей историей и обусловившего историю нашего столетия. В сущности, весь эпос Солженицына (и первые опубликованные в «Новом мире» рассказы «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор», и роман «В круге первом», и повесть «Раковый корпус», и художественное исследование «Ахипела ГУЛаг», и десятитомная историческая эпопея «Красное колесо») можно рассмотреть как уникальный материал по русской характерологии, требующий научного осмысления со стороны ученых, профессионально связанных с той областью знания, которая определяется как «русская идея». Мы имеем дело не только с корпусом художественных текстов, принадлежащих одному писателю, но с уникальным свидетельством о русской судьбе, характере, сознании, запечатленных в «узловых точках» исторического процесса ХХ века.
Народный характер обычно связывается литературно-критическим сознанием с образом «простого человека», представителя крестьянской среды. Такие характеры, естественно, есть и у Солженицына. Это знаменитая Матрена («Матренин двор»), дворник Спиридон («В круге первом»), Иван Денисович Шухов («Один день Ивана Денисовича», 1959). Но Солженицын трактует народный характер намного шире, включая сюда представителей и других слоев общества, людей иной культурной среды, приобщенных к высшим достижениям русской и мировой цивилизации: это и повествователь из «Матрениного двора», и Олег Костоглотов («Раковый корпус»), и Глеб Нержин и Дмитрий Сологдин, герои романа «В круге первом». Мало того, значимые грани русского народного характера представляют и персонажи, враждебные автору, на слабости или подлости которых и держится тоталитарный режим (Русанов из повести «Раковый корпус», Яконов, герой «В круге первом»). Да, и без этих героев, по Солженицыну, народ не полный. Он включает в себя праведников и отвернувшихся от правды, прозревших, как дипломат Володин («В круге первом») и вставших на путь предательства и злодеяний. Именно таким путем писателю удается совместить проблематику русского национального характера с исследованием русской истории, вина за трагические повороты которой ложится не на плечи политических деятелей, приведших к катастрофе, но всего народа, пошедшего по тому пути, который нам известен сейчас, не услышавшего голос истины и предостережения, который тоже звучал и в Августе Четырнадцатого, и в Марте и Апреле Семнадцатого.
Солженицын никогда не был склонен идеализировать народный характер, в этом смысле он избежал соблазна 60-х годов, когда литература и критика, мучительно вспоминая после полувекового забвения национальную идею, почти неизбежно впадала в тон сентиментальной идеализации «простого человека». (Сам он вспоминал об этом в «Теленке...».) Он не льстил и не боготворил народ, не впадая в тон наивного умиления перед «простым человеком», которому якобы изначально открыта некая абсолютная истина в силу его органической принадлежности к народной среде.
Народный характер противоречив и включает в себя не одну только добродетель. Исследованию этой противоречивости посвящен рассказ «Случай на станции очетовка»(1962). В главном герое, молоденьком лейтенанте Васе Зотове, воплощены самые добрые человеческие черты: интеллигентность, распахнутость навстречу фронтовику или окруженцу, вошедшему в комнату линейной комендатуры, искреннее желание помочь в любой ситуации. Два женских образа, лишь слегка намеченные писателем, оттеняют его глубинную непорочность и даже сама мысль об измене жене, оказавшейся в оккупации под немцами, невозможна для него. Сопоставьте образ Зотова с образом Пети Ростова из «Войны и мира» Л.Н.Толстого. Вспомните разговор персонажа Толстого со взрослыми офицерами, своими кумирами, когда он извиняет свою любовь к сладкому, предлагая им изюм. Сближает ли героев Толстого и Солженицына детская открытость и доверчивость? Не звучат ли Петины интонации в речи Зотова: «Вы знаете, я вижу, как вы любите курить, забирайте-ка эту пачку всю себе! Я все равно для угощения держу. И на квартире еще есть. Нет уж, пожалуйста, положите ее в вещмешок, завяжите, тогда поверю!..»(Собр.соч., т 3, с.240).
Композиционный центр рассказа составляет встреча Зотова с отставшим от своего эшелона окруженцем, который поражает его своей интеллигентностью и мягкостью. Все - слова, интонации голоса, мягкие жесты этого интеллигентного человека, способного даже в надетой на него чудовищной рванине держаться с достоинством и мягкостью, привлекает героя: ему «была на редкость приятна его манера говорить; его манера останавливаться, если казалось, что собеседник хочет возразить; его манера не размахивать руками, а как-то легкими движениями пальцев пояснять свою речь» (Собр.соч., т.3, с.231). Он раскрывает перед ним свои полудетские мечты о бегстве в Испанию, рассказывает о своей тоске по фронту и предвкушает несколько часов чудесного общения с интеллигентным, культурным и знающим человеком - актером до войны, ополченцем без винтовки - в ее начале, недавним окруженцем, чудом выбравшимся из немецкого «котла» и теперь вот отставшим от своего поезда - без документов, с ничего не значащим догонным листом, в сущности, и не документом. И здесь автор показывает борьбу двух начал в душе Зотова: естественного, человеческого, и злого, подозрительного, бесчеловечного. Уже после того, как между Зотовым и Тверитиновым пробежала искра человеческого понимания, возникшая некогда между маршалом Даву и Пьером Безуховым, спасшая тогда Пьера от расстрела, в сознании Зотова возникает циркуляр, перечеркивающий симпатию и доверие, возникшее между двумя сердцами, которые еще не успели выстыть на войне. «Лейтенант надел очки и опять смотрел в догонный лист. Догонный лист, собственно, не был настоящим документом, он составлен был со слов заявителя и мог содержать в себе правду, а мог и ложь. Инструкция требовала крайне пристально относиться к окруженцам, а тем более - одиночкам» (Собр.соч., т.3, с.234). И случайная обмолвка Тверитинова (он спрашивает всего лишь, как раньше назывался Сталинград) оборачивается неверием в юной и чистой душе Зотова, уже отравленной ядом подозрительности: «И - все оборвалось и охолонуло в Зотове <<...>> Значит, не окруженец. Подослан! Агент! Наверно, белоэмигрант, потому и манеры такие» (Собр.соч., т.3, с.242). То, что спасло Пьера, не спасло несчастного и беспомощного Тверитинова - молоденький лейтенант «сдает» только что полюбившегося и так искренне заинтересовавшего его человека в НКВД. И последние слова Тверитинова: «Что вы делаете! Что вы делаете! <<...>> Ведь э т о г о не и с п р а в и ш ь!!» (Собр.соч., т.3, с.248) подтверждаются последней, аккордной как всегда у Солженицына, фразой: «Но никогда потом во всю жизнь Зотов не мог забыть этого человека...» (Собр.соч., т.3, с.249).
Наивная доброта и жестокая подозрительность - два качества, несовместимые с общечеловеческой точки зрения, но вполне обусловленные советской эпохой 30-х годов, сочетаются в душе героя.
В свое время М.Горький очень точно охарактеризовал народный характер: «Люди пегие - хорошие и дурные вместе». Именно эту «пегость», сочетание светлого и темного, доброго и дурного в русской душе показывает Солженицын. Иногда эта противоречивость предстает своими страшными сторонами, как в «Случае на станции Кочетовка» или в «Матренином дворе», иногда комическими - как в рассказе «Захар-Калита»(1965).
Этот небольшой рассказ весь построен на противоречиях, и в этом смысле он очень характерен для поэтики писателя. Его нарочито облегченное начало как бы пародирует расхожие мотивы исповедальной или лирической прозы 60-х годов, явно упрощающие проблему национального характера. Какие произведения этого времени о колхозной деревне вы знаете? Читали ли вы «Поддубенские частушки», «Дело было в Пенькове» С.Антонова, «Владимирские проселки» В.Солоухина"?
«Друзья мои, вы просите рассказать что-нибудь из летнего велосипедного?» (Собр.соч., т.3, с.293)- этот зачин, настраивающий на нечто летнее-отпускное и необязательное, контрастирует с содержанием самого рассказа, где на нескольких страницах воссоздается картина сентябрьской битвы 1380 г. Но и оборачиваясь на шесть столетий назад, Солженицын не может сентиментально и благостно, в соответствии с «велосипедным» зачином, взглянуть на обремененное историографичной торжественностью поворотное событие русской истории: «Горька правда истории, но легче высказать ее, чем таить: не только черкесов и генуэзцев привел Мамай, не только литовцы с ним были в союзе, но и князь рязанский Олег. <<...>> Для того и перешли русские через Дон, чтобы Доном ощитить свою спину от своих же, от рязанцев: не ударили бы, православные»(Собр.соч., т.3, с.294). Противоречия, таящиеся в душе одного человека, характерны и для нации в целом - «Не отсюда ли повелась судьба России? Не здесь ли совершен поворот ее истории? Всегда ли только через Смоленск и Киев роились на нас враги?..» (Собр.соч., т.3, с.296). Так от противоречивости национального сознания Солженицын делает шаг к исследованию противоречивости национальной жизни, приведший уже значительно позже к другим поворотам русской истории.
Но если повествователь может поставить перед собой такие вопросы и осмыслить их, то главный герой рассказа, самозванный сторож Куликова поля Захар-Калита, просто воплощает в себе почти инстинктивное желание сохранить утраченную было историческую память. Толку от его постоянного, дневного и ночного пребывания на поле нет никакого - но сам факт существования смешного чудаковатого человека значим для Солженицына. Перед тем, как описать его, он как бы останавливается в недоумении и даже сбивается на сентиментальные, почти карамзинские интонации, начинает фразу со столь характерного междометия «Ах», а заканчивает вопросительными и восклицательными знаками. Что такое сентиментализм? Когда возникло это литературное направление, с какими именами было связано? Почему повесть Н.Карамзина «Бедная Лиза» стала знаковым произведением русского сентиментализма? Почему сентиментализм был значительным шагом вперед по сравнению с предшествующим направлением, классицизмом? Почему героиня Карамзина, простая крестьянка, была бы просто неразличима в художественном масштабе классицистической литературы? Почему ее судьба не могла бы стать предметом изображения у Ломоносова? Фонвизина? Почему и герой Солженицына мог бы быть заметен, скорее, в масштабе, предложенном сентиментальной литературой?
С одной стороны, Смотритель Куликова Поля со своей бессмысленной деятельностью смешон, как смешны его уверения дойти в поисках своей, только ему известной правды, до Фурцевой, тогдашнего министра культуры. Повествователь не может удержаться от смеха, сравнивая его с погибшим ратником, рядом с которым, правда, нет ни меча, ни щита, а вместо шлема кепка затасканная да около руки мешок с подобранными бутылками. С другой стороны, совершенно бескорыстная и бессмысленная, казалось бы, преданность Полю как зримому воплощению русской истории заставляет видеть в этой фигуре нечто настоящее - скорбь. Авторская позиция не прояснена - Солженицын как бы балансирует на грани комического и серьезного, видя одну из причудливых и незаурядных форм русского национального характера. Комичны при всей бессмысленности его жизни на поле (у героев даже возникает подозрение, что таким образом Захар-Калита увиливает от тяжелой сельской работы) претензия на серьезность и собственную значимость, его жалобы на то, что ему, смотрителю Поля, не выдают оружия. И рядом с этим - совсем уж не комическая страстность героя доступными ему способами свидетельствовать об исторической славе русского оружия. И тогда «Сразу отпало все то насмешливое и снисходительное, что мы думали о нем вчера. В это заморозное утро встающий из копны, он был уже не Смотритель, а как бы Дух этого Поля, стерегущий, не покидавший его никогда» (Собр.соч., т.3, с.305).
Разумеется, дистанция между повествователем и героем огромна: герою недоступен тот исторический материал, которым свободно оперирует повествователь, они принадлежат разной культурной и социальной среде - но сближает их истинная преданность национальной истории и культуре, принадлежность к которой дает возможность преодолеть социальные и культурные различия.
В рассказах 50-60-х годов, в повести «Раковый корпус», в романе «В круге первом» Солженицын далек от нарочитой героизации народного характера. Напротив, он стремится увидеть высокое, праведное, и даже героическое в самой, казалось бы, негероической обстановке. Здесь возникает новая тенденция, противостоящая советской литературе, которая стремилась видеть героическое именно в исключительной ситуации - на поле боя или в тылу врага, или же на строительстве или производстве, исключительная сложность которого требовала от личности именно героической самореализации. Солженицын противопоставляет этой тенденции иное понимание не только героического, но и вообще возвышенного в человеке. В ситуации, когда тоталитарная культура утверждает пангероическое общество, когда героизм становится явлением повседневным и общедоступным, а не элитарным, когда в самой обыденной жизни советский человек совершает подвиги и творит чудеса (что, разумеется, противоречит реалистически понимаемой правде), Солженицын утверждает новую концепцию героического. Иван Денисович Шухов реализует свой личностный потенциал в лагере, т.е. там, где, казалось бы, человек вообще лишен возможности реализовать себя как личность.
Героическое в этом образе состоит в том, что он сумел в античеловеческих условиях лагеря сохранить человеческое в себе. Одинок ли писатель в новой трактовке героического? Кто из его современников утверждал подобный же взгляд? Перечитайте рассказ М.Шолохова «Судьба человека». Как показан героизм Андрея Соколова? Почему герой реализует героическое начало характера не на поле битвы, а в ситуации совершенно негероической, в ситуации плена? Почему писатели, представлявшие совершенно различные литературные и общественные взгляды, приходят к общей концепции героического? Связано ли это с изменение общественно-политической ситуации 60-х годов? Можно ли говорить, что своим рассказом Шолохов попытался реабилитировать в общественном сознании советских военнопленных, поголовно объявленных предателями, а Солженицын показал их дальнейшую судьбу на родине после возвращения из плена?
Обращаясь к народному характеру в рассказах, опубликованных в первой половине 60-х годов, Солженицын предлагает литературе новую концепцию личности.
Его герои, такие, как Матрена, Иван Денисович, (к ним тяготеет и образ дворника Спиридона из романа «В круге первом») - люди не рефлексирующие, живущие некими природными, как бы данными извне, заранее и не ими выработанными представлениями. И, следуя этим представлениям, важно выжить физически в условиях, вовсе не способствующих физическому выживанию, но не ценой потери собственного человеческого достоинства. Потерять его - значит погибнуть, т.е., выжив физически, перестать быть человеком, утратить не только уважение других, но и уважение к самому себе, что равносильно смерти. Объясняя эту, условно говоря, этику выживания, Шухов вспоминает слова своего первого бригадира Куземина: «В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать» (Собр.соч., т.3, с.7-8).
С образом Ивана Денисовича в литературу как бы пришла новая этика, выкованная в лагерях, через которые прошла очень уж немалая часть общества. (Исследованию этой этики будут посвящены многие страницы «Ахипелага ГУЛАГ»). Шухов, не желая потерять человеческое достоинство, вовсе не склонен принимать на себя все удары лагерной жизни - иначе просто не выжить. «Это верно, кряхти да гнись, - замечает он. - А упрешься - переломишься». В этом смысле писатель отрицает общепринятые романтические представления о гордом противостоянии личности трагическим обстоятельствам, на которых воспитала литература поколение советских людей 30-х годов. И в этом смысле интересно противопоставление Шухова и кавторанга Буйновского, героя, принимающего на себя удар, но часто, как кажется Ивану Денисовичу, бессмысленно и губительно для самого себя. Наивны протесты кавторанга против утреннего обыска на морозе только что проснувшихся после подъема, дрожащих от холода людей:
«Буйновский - в горло, на миноносцах своих привык, а в лагере трех месяцев нет:
Вы п р а в а не имеете людей на морозе раздевать! Вы д е в я т у ю статью уголовного кодекса не знаете!..
Имеют. Знают. Это ты, брат, еще не знаешь» (Собр.соч., т.3, с.27).Чисто народная, мужицкая практичность Ивана Денисовича помогает ему выжить и сохранить себя человеком - не ставя перед собой вечных вопросов, не стремясь обобщить опыт своей военной и лагерной жизни, куда он попал после плена (ни сами оперативники, допрашивавшие Шухова, ни он сам так и не смогли придумать, какое именно задание немецкой разведки он выполнял). Ему, разумеется, недоступен уровень историко-философского обобщения лагерного опыта как грани национально-исторического бытия ХХ столетия, на который встанет сам Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ».
В рассказе «Один день Ивана Денисовича» перед Солженицыным встает творческая задача совместить две точки зрения - автора и героя, точки зрения не противоположные, а схожие идеологически, но различающиеся уровнем обобщения и широтой материала. Эта задача решается почти исключительно стилевыми средствами, когда между речью автора и персонажа существует чуть заметный зазор, то увеличивающийся, то практически исчезающий. Найдите в тексте рассказа места, гдо точка зрения повествователя и героя сближаются. Покажите, когда две точки зрения дистанцируются друг от друга. С чем связано появление этой дистанции? С идеологическими расхождениями автора и героя или же с творческой задачей автора дать более широкий охват изображения чем тот, что мог бы быть доступен Шухову?
Солженицын обращается не к сказовой манере повествования, более естественной, казалось бы, для того, чтобы дать Ивану Денисовичу полную возможность речевой самореализации, но к синтаксической структуре несобственно-прямой речи, которая позволяла в какие-то моменты дистанцировать автора и героя.
И герою, и автору (здесь очевидное основание их единства, выраженного и в речевой стихии произведения) доступен тот специфически русский взгляд на действительность, который принято называть взглядом «природного», «естественного» человека. Именно опыт чисто «мужицкого» восприятия лагеря как одной из сторон русской жизни ХХ века и проложил путь повести к читателю «Нового мира» и всей страны. Сам Солженицын так вспоминал об этом в «Теленке...»: «Не скажу, что такой точный план, но верная догадка-предчувствие у меня в том и была: к этому мужику Ивану Денисовичу не могут остаться равнодушны верхний мужик Александр Твардовский и верховой мужик Никита Хрущев. Так и сбылось: даже не поэзия и даже не политика решили судьбу моего рассказа, а вот эта его доконная мужицкая суть, столько у нас осмеянная, потоптанная и охаянная с Великого Перелома, да и поранее» (Бодался теленко с дубом", с 27).
В опубликованных тогда рассказах Солженицын не подошел еще к одной из самых важных для него тем - теме сопротивления антинародному режиму. Она станет одной из важнейших в «Архипелаге» и в «Красном колесе». Пока писателя интересовал сам народный характер и его существование «в самой нутряной России - если такая где-то была, жила» (Собр.соч., т.3, с.123), в той самой России, которую ищет повествователь в рассказе «Матренин двор». Но он находит не нетронутый смутой ХХ века островок естественной русской жизни, а народный характер, сумевший в этой смуте себя сохранить. «Есть такие прирожденные ангелы, - писал в статье „Раскаяние и самоограничение“ писатель, как бы характеризуя и Матрену, - они как будто невесомы, они скользят как бы поверх этой жижи, нисколько в ней не утопая, даже касаясь ли стопами ее поверхности? Каждый из нас встречал таких, их не десятеро и не сто на Россию, это - праведники, мы их видели, удивлялись (»чудаки"), пользовались их добром, в хорошие минуты отвечали им тем же, они располагают, - и тут же погружались опять на нашу обреченную глубину" (Публицистика, с.61). В чем суть праведности Матрены? В жизни не по лжи, скажем мы теперь словами самого писателя, произнесенными значительно позже. Она вне сферы героического или исключительного, реализует себя в самой что ни на есть обыденной, бытовой, ситуации, испытывает на себе все «прелести» советской сельской нови 50-х годов: проработав всю жизнь, вынуждена хлопотать пенсию не за себя, а за мужа, пропавшего с начала войны, отмеривая пешком километры и кланяясь конторским столам. Не имея возможности купить торф, который добывается везде вокруг, но не продается колхозникам, она, как и все ее подруги, вынуждена брать его тайком. Создавая этот характер, Солженицын ставит его в самые обыденные обстоятельства сельской колхозной жизни 50-х годов с ее бесправием и надменным пренебрежением обычным, несановным человеком. Праведность Матрены состоит в ее способности сохранить свое человеческое и в этих, казалось бы, столь недоступных для этого условиях.
Но кому противостоит Матрена, иными словами, в столкновении с какими силами проявляется ее сущность? В столкновении с Фаддеем, черным стариком, представшим перед повествователем, когда он встал второй раз (теперь - с униженной просьбой к матрениному жильцу) на пороге ее избы? Первый раз был, когда Фаддей, тогда молодой и красивый, появился перед дверью Матрены с топором - не дождалась его невеста с войны, вышла замуж за брата. «Стал на пороге, - рассказывает Матрена. - Я как закричу! В колена б ему бросилась!.. Нельзя… Ну, говорит, если б то не брат мой родной - я бы вас порубал обоих!» (Собр.соч., т.3, с.143). Вряд ли однако этот конфликт может организовать повествование.
Конфликт здесь в другом - в противостоянии человечности Матрены античеловеческим условиям действительности, окружающей ее. Она выходит из него победителем не сокрушая систему, не противоборствуя ей, но сохраняя себя самою от ее влияний. Проанализируйте систему персонажей рассказа. Обратите внимание на сцену поминок по Матрене. Почему Солженицын не видит никого из ее односельчан, кто вышел бы из этого конфликта без потерь для себя, как Матрена?
Уже в самом конце рассказа, после смерти Матрены, Солженицын перечисляет негромкие ее достоинства: «Не понятая и брошенная даже мужем своим, схоронившая шесть детей, но не нрав свой общительный, чужая сестрам, золовкам, смешная, по-глупому работающая на других бесплатно, - она не скопила имущества к смерти. Грязно-белая коза, колченогая кошка, фикусы...
Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село.
Ни город.
Ни вся земля наша» (Собр.соч., т.3, с.158).
И трагический финал рассказа (Матрена погибает под поездом, помогая перевозить Фаддею бревна ее же собственной избы) придает концовке совершенно особый, символический смысл: ее ведь больше нет, стало быть, не стоит село без нее? И город? И вся земля наша?
В рассказах, опубликованных в первой половине 60-х годов, Солженицына интересовал национальный характер, сохранившийся вопреки влиянию социально-исторических обстоятельств первой половины ХХ века. Но его всегда интересовал вопрос и об изменениях национального характера под воздействием этих обстоятельств. Эта тема стала одной из центральных в «Архипелаге ГУЛаг», она прошла через все его художественное творчество, к ней он обращается в публицистике последних лет (статья «Русский вопрос к концу ХХ века» (1994), книга «Россия в обвале» (1998).
«Большевики перекипятили русскую кровь на огне», -приводит Солженицын слова Б.Лавренева, - и это ли не изменение, не полный пережог народного характера?!" (Солженицын А.И. Россия в обвале. - М.: Русский путь, 1998. С.171. Далее ссылки на это издание с указанием страницы даны в тексте). Изменение, совершенное целенаправленно и вполне в прагматических целях: «А большевики-то быстро взяли русский характер в железо и направили работать на себя» («Россия в обвале», с.170). Очевидно, что одной из самых чудовищных форм «перекипячения» русской крови стал архипелаг ГУЛаг, выросший из страны и сделавший ее своей частью.
«Архипелаг ГУЛаг» как опыт художественного исследования включает в себя и эту проблематику - показывает, как перекипала русская кровь. Прочитайте 3 главу IV части «Архипелага ГУЛаг». Писатель фиксирует оскудение народной нравственности, проявившееся в озлоблении и ожесточении людей, замкнутости и подозрительности, ставшей одной из доминант национального характера. И находит этому вполне естественные объяснения. Однако для читателя, индивидуальное становление которого пришлось уже на другую эпоху, существуют вещи, оказывающиеся выше разумения.
Одна из них - безусловное нравственное и интеллектуальное превосходство узников Архипелага над надсмотрщиками и тюремщиками. Его населяли лучшие - самые талантливые, самые думающие, не сумевшие или не успевшие усредниться, или же в принципе неспособные к усреднению. В чем состояла необходимость селекции худшего и искоренения лучшего? Зачем власти нужна была отрицательная селекция национального характера: «легкое торжество низменных людей над благородными кипело черной вонючей мутью в столичной тесноте, - но и под арктическими честными вьюгами, на полярных станциях <<...>> зловонило оно и там» («Архипелаг ГУЛаг», т.2, с.596)? В чем истоки этого легкого торжества низменных над благородными? Дает ли Солженицын ответ на этот вопрос?
Кроме того, вглядываясь в контуры «Архипелага», очерченные Солженицыным, человек постсоветской эпохи не может не задуматься о бессмысленной изощренности его индустрии и не удивиться вместе с автором: зачем, скажем, нужна была столь многообразная система арестов с их избыточной выдумкой, сытой энергией, а жертва не сопротивлялась бы и без этого: «Ведь кажется достаточно разослать всем намеченным кроликам повестки - и они сами в назначенный час и минуту покорно явятся с узелком к черным железным воротам госбезопасности, чтобы занять участок пола в намеченной для них камере» («Архипелаг ГУЛаг», т.1, с.22). Поражает и заставляет думать бессмысленная, казалось бы, изобретательность тюремщиков, создавших целую науку «тюрьмоведения».
Заставляет задуматься безропотность арестантов 30-х годов и столь небольшой объем литературы о национальном сопротивлении режиму и почти полную неосмысленность современным литературно-критическим сознанием произведений о сопротивлении, таких как «Белые одежды» В.Дудинцева или «Последний бой майора Пугачева» В.Шаламова. Как сам Солженицын а «Архипелаге ГУЛаг» показывает сопротивление? Прочитайте 10, 11, 12 главы пятой части. Как описано Ретюнинское восстание в Ош-Курье? Восстание в Нижнем Атуряхе? Как описаны сорок дней Кенгира? Каковы результаты этих восстаний, с точки зрения писателя?
Все факты бессмысленной растраты национальной энергии на создание индустрии ГУЛАга (изощренность арестов, многообразие этапов, хитроумность «шмонов», садистская изобретательность пыточного следствия и все-все подобное, о чем свидетельствует автор «Архипелага»), существующей для еще более бессмысленной и нерачительной даже с экономической точки зрения растраты народных сил свидетельствуют о некой национальной катастрофе, национальном поражении разума. Солженицын воспроизводит картину самоуничтожения нации, когда одна ее часть создала индустрию для уничтожения другой ее части, причем машина уничтожения оказалась сильнее ее создателей, захватывая в свои шестерни всех, и их самих в том числе.
Поиски ответа на эти вопросы заставляет обратиться к прошлому. Переживала ли Россия когда-либо нечто подобное? Думается, что да - вспомнить Грозного, страшное помело опричнины, выметавшее целые деревни и города. Именно Грозный воздвиг не только страшные застенки, где хозяйничал Малюта Скуратов, но и уничтожил Новгород, превратил палачество в атрибут государственной жизни, собрав вокруг себя целый класс таких же палачей - профессионалов и любителей. А Петр, строящий на костях Петербург и превращающий в рабов литейных заводов русских крестьян? Кажется, что это какая-то роковая особенность русской истории с мерцающими в ней эпизодами самоистребления нации - то в великой смуте ХVII века или в гражданской войне нашего столетия, то по прихоти тирана - Ивана, Петра, Ленина, Сталина. При этом периоды тирании находятся во внутренней связи между собой: их объединяет страшная жестокость, внешняя бессмысленность и мгновенное разделение нации на две группы: палачей и жертв (возможен, правда, переход некоторых личностей из одной группы в другую).
При этом периоды национального самоуничтожения сменяются периодами относительной стабилизации, когда народ как бы восстанавливает подорванные силы - для чего? Страшно подумать - не для новой ли опричнины? Уникален в этом смысле наш век, почти не давший отдыха: «Еще в начале ХХ века мы были в мире вторым по численности государством. Но весь ХХ век шло множественное уничтожение русских: в японскую и Первую Мировую войну; и от коммунистического геноцида; и от непосильных жертв в советско-германской;» «советско-германская война и наши небереженные в ней, несчитанные потери, - они, вослед внутренним уничтожениям, надолго подорвали богатырство русского народа - может быть, на столетие вперед. Отгоним от себя мысль, что - и навсегда» («Россия в обвале», с.158, 171).
Кажется, что Солженицын, рассказывая об Архипелаге и о своем противостоянии Системе, просто воспроизводит один из ритмических тактов русской истории, показывая проявления общего в социальной конкретике нашего столетия. А общим этим оказывается, по словам Солженицына, «селективный противоотбор, избирательное уничтожение всего яркого, отметного, что выше уровнем», «подъем и успех худших личностей» («Россия в обвале», с.170-171).
Как объяснить эту страшную селекцию? Для того, чтобы попытаться сделать это, необходимо отвлечься от литературы и обратиться к истории. Ведь задача историка состоит не просто в описании фактов, но в объяснении их логики, закономерности. Историк в таком случае превращается в философа, объясняя в поворотах государственной жизни некую внутреннюю логику национальной судьбы.
В современной исторической науке существуют историософские концепции, ставящие своей целью увидеть в истории народа некий развернутый в веках путь становления и формирования национального характера и национальной судьбы. Одна из них принадлежит выдающемуся русскому историку и философу Л.Н.Гумилеву (1912-1992).
Обращаясь к русской истории, можно наблюдать в ней самые разные вещи - все зависит от точки зрения историка, от его методологии. Можно изучать историю по царствованиям - эта традиция восходит к летописям, затем к «Истории государства Российского» Карамзина, к Ключевскому. В советское время эта традиция была подчинена восприятию истории как смены общественно-экономических формаций, а сам исторический процесс был сведен к классовой борьбе. Школа «нового историзма», сформировавшаяся в 30-е годы во Франции вокруг журнала «Анналы», поставила в центр внимания историка мироощущение обыденное человека - от пахаря до полководца, его ментальность, манеру чувствовать и думать.
Л.Н.Гумилев пошел по другому пути. Объектом его исторического восприятия стала история этносов, народов и народностей, объединенных языком, происхождением, обычаями, идеологией, культурой, но самое главное - этническим стереотипом поведения, психическими реакциями, общими для его представителей, проявляющимися и в обыденной жизни, и в событиях, определяющих ход мировой истории.
Этнос, с точки зрения Гумилева, оказывается живым организмом, он имеет, подобно человеку, свой срок жизни, исчисляющийся несколькими столетиями, свои стадии жизни - молодость, расцвет, старость - может болеть и выздоравливать или погибать, при этом смерть этноса вовсе не означает физическую гибель людей, его составляющих: они могут ассимилироваться другими этносами.
Восприятие этноса или нации, если следовать более известной терминологии, как живого организма, дает возможность соспоставления жизни человека и нации. «Между личностью и нацией сходство самое глубокое, - в мистической природе нерукотворности той и другой» (Публицистика, с.54), - писал Солженицын в статье «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни»(1973). Именно эта мистическая нерукотворность той и другой формрует то, что называется личностью, когда речь идет о человеке. Следовательно, мы можем говорить и о национальной личности, имея в виду характер оценок и самооценок, взгляд на мир и специфику его восприятия, которые определяют неповторимую личность того или иного народа, его принципиальное индивидуально-личностное отличие от народов других.
Подобно тому, как люди живут в обществе и общаются друг с другом, вступая в живительное или же, напротив, в негативно сказывающееся на них общение, народы тоже оказываются в постоянном взаимодействии. Характер этого взаимодействия очень во многом определяется как раз свойствами национальной личности народа, вступающего в общение с другим. Это общение может быть как благотворным, так и губительным, ведущим не к росту национальной личности и ее совершенствованию, но к деградации, упрощению и даже смерти.
В историко-философских концепциях Гумилева подробно разработаны ситуации, возможные при встрече двух культур - культур этнически разных (Гумилев Л. Этногенез и биосфера земли. - Л.: 1990. См. главы: «Отрицательные значения в этногенезе», «Биполярность этносферы»). Чаще всего такое столкновение ведет ко взаимной аннигиляции культур и к возникновению на их месте антикультуры, которую Гумилев именует химерической культурой; она уродливо сочетает в себе, подобно химере, черты и той и другой, лишенные однако смысла и содержания, присущих им ранее. Начинает формироваться химерическая идеологическая конструкция, вызванная к жизни столкновением несовместимых этнических (или не только этнических?) культур. Создается своего рода «система негативной экологии», стремящаяся «к уничтожению всего живого, всего прекрасного», к «аннигиляции культуры и природы». Она формирует особый культурный феномен, который Гумилев называет химерической культурой или химерой.
Если с точки зрения историософской концепции Льва Гумилева посмотреть на события, описанные Солженицыным в «Архипелаге ГУЛаге», то можно предположить, что в нашем столетии в очередной раз проявилась в русской истории, если воспользоваться терминологическим аппаратом Л.Гумилева, «система негативной экологии», «антисистема - системная целостность людей с негативным мироощущением, выработавшая общее для своих членов мировоззрение», стремящаяся к упрощению Бытия вплоть до его уничтожения. В историко-философских трудах Льва Гумилева подробно описан особый культурный феномен, который он называет химерической культурой или химерой. В нем «господствует бессистемное сочетание несовместимых между собой поведенческих черт, на место единой ментальности приходит полный хаос царящих в обществе вкусов, взглядов и представлений», что создает «характерную для химеры обстановку всеобщей извращенности и неприкаянности». Формируется «система негативной экологии», стремящаяся «к уничтожению всего живого, всего прекрасного», к «аннигиляции культуры и природы».
Размышляя об общих особенностях антисистемы, Л.Гумилев говорит, что их роднит одна сходная черта - «жизнеотрицание, выражающееся в том, что истина и ложь не противопоставляются, а приравниваются друг другу <<...>> ложь равна истине, и можно в своих целях использовать ту и другую». Здесь кроется основополагающая черта любой антисистемы: подвижность нравственных категорий, размытость моральных норм, неопределенность добра и зла. Химерическая культура предопределяет как бы зеркальность всех элементов, способность их к замещению друг друга.
Здесь кроется ментальная предпосылка революционности как принципа отношения к миру. По мысли ученого, «все антисистемные идеологии и учения объединяются одной центральной установкой: они отрицают реальный мир в его сложности и многообразии во имя тех или иных абстрактных целей». В сознании, искаженном антисистемой, формируется особый «поведенческий синдром, при котором появляется потребность уничтожать природу и культуру», что заставляет «искать выхода при помощи строгой логики и оправдывать свою ненависть к миру, устроенному так неудобно.» Такой человек утрачивает способность к различению добра и зла, верха и низа, сакрального и профанного. «Гуманизм» может обернуться жестокостью, сострадание - убийством, а жалость вытеснена псевдологикой. Тогда насилие и убийство воспринимаются как проявление гуманности и высшей социальной необходимости. Подобные логические построения знала ранняя советская проза в лице, скажем, Либединского и Аросева. Эта же логика видится в «концепции гуманизма» в фадеевском «Разгроме», оправдывающем убийство и насилие высшей социальной необходимостью; в платформах группировок 20-х годов: рапповской концепции личности «живого человека», лефовском «отчетливо функционирующем человеке», в голой абстракции Пролеткульта, предлагающей человеку вместо его собственного имени цифровой или буквенный номер. Вспомните роман Е.Замятина «Мы». Покажите, как все перечисленные концепции отразились в нем. Почему его герои лишены имени и носят лишь «нумер»? Почему повествователь называет людей «нумерами»? Все это, как и множество других исторических и литературных фактов, говорит о том, что события русской истории 20-50-х годов могут быть осмыслены как результат деятельности антисистемы.
Творчество Солженицына представляет собой антологию сложившейся в советское время антисистемы. «Архипелаг ГУЛАГ» являет опыт художественного исследования механизма этой антисистемы и ее эволюции.
Если принять подобную точку зрения, то она может объяснить сознание тех, кто властвовал Архипелагом, кто положил свою жизнь на то, чтобы быть надсмотрщиками над аборигенами ГУЛАГа, выбравши добровольно «псовую службу» - лагерщиков. В результате целенаправленной селекции этого слоя и создавалось у них химерическое сознание, которое Гумилев мог анализировать в тех же условиях, что и Солженицын - в ГУЛаге. «Пострадало от них, - пишет Солженицын, - миллионов людей куда больше, чем от фашистов, - да ведь не пленных, не покоренных, а - своих соотечественников, на родной земле. Кто нам это объяснит?» («Архипелаг ГУЛаг», т.2, с.496).
Воспитание целого слоя таких людей было одним из результатов сложившейся химеры. Так это объяснял еще задолго до появления историософии Л.Гумилева философ и публицист русского зарубежья Иван Ильин: «В прежние времена люди хотели власти и богатства - и из-за этого впадали в преступления и злодеяния. В наше время коммунисты, добившись власти и богатства, заняты истреблением лучших людей страны; <<...>> они поставили себе задачу - уничтожить всех, кто мыслит не по-коммунистически, кто верует религиозно, кто любит родину; и оставить только своих рабов. Для этого они выдрессировали (и продолжают дрессировать) целый кадр, целое поколение палачей, садистов и садисток, которые и наслаждаются замучиванием невинных людей. И все это - во имя противоестественной химеры, во имя нелепой утопии, во имя величайшей пошлости, которая ничего не сулит людям, кроме обмана...».
Но вопрос в том, как был создан этот миллионный «кадр» палачей, портреты которых мы находим у Солженицына. В способности нации создать его и поставить на службу антисистеме, отлившейся в карательные формы тоталитарного государства, тоже, вероятно, проявляется некая историко-культурная закономерность.
Эта закономерность обнаружила себя как тенденция в начале ХХ века. В социально-философском и литературно-критическом сознании рубежа веков утвердилась мысль о новизне культурной ситуации наступившего столетия. Она связывалась с появлением на исторической арене нового субъекта истории.
Этим новым субъектом русской истории была масса. Ее представителем в общественной жизни, культуре, искусстве, литературе стал человек массы. Его появление пророчествовали многие. Знаменитая ленинская фраза: «Буря - это движение самих масс» нашла конкретизацию в философской публицистике начала века.
А.Блок, в частности, рассматривал ХХ век как время противостояния двух начал: гуманистического (индивидуально-личностного) и противоположного ему, связанного с массами. Прочитайте статьи А.Блока «Интеллигенция и революция», «Народ и интеллигенция», «Стихия и культура», «Крушение гуманизма». Как Блок трактует гуманизм? Почему он размышляет о крушении гуманистических ценностей? Почему приветствует «варварские массы»?
На смену самоценной личности шла безличность массы. В этой смене субъектов исторического и культурного процесса Блок видел причину крушения гуманизма - основы европейской цивилизации, но был готов бросить под ноги надвигающейся варварской массе традиционную гуманистическую культуру, предоставив ей, массе, быть творцом культуры новой. Верный своей идее рождения гармонии из хаоса, он и в раскатах надвигающейся революции старался различить будущую гармонию бытия, оправдывая таким образом идею жертвы, личной и общей, которую предлагал принести всем, кто способен слушать «музыку революции», и которую сполна принес сам, увы, не найдя своего места в новом «мировом оркестре». Какой смысл Блок вкладывал в эти широкие образы-символы?
В основном русская культурная элита рубежа веков видела господство массы как господство Грядущего Хама. «Одного бойтесь, - восклицал Мережковский, - рабства и худшего из всех рабств - мещанства и худшего из всех мещанств - хамства, ибо воцарившийся раб и есть хам, а воцарившийся хам и есть черт - уже не старый, фантастический, а новый, реальный черт, действительно страшный, страшнее, чем его малюют, - грядущий Князь мира сего, Грядущий Хам». Но в работе Мережковского содержались не только проклятия Грядущему Хаму, но и анализ его мироощущения, которым будет обусловлено его грядущее царство от мира сего. В потере индивидуальности и презрении к личности (в блоковском смысле) видит Мережковский «лицо хамства, идущего снизу - хулиганства, босячества, черной сотни».
Кто же сей Грядущий Хам, составляющий массу, требующую этих жертв? В статье «О назначении поэта» Блок определил основные черты массы, «физиологию» ее отдельного представителя.
Человек массы приходит в мир и легко и естественно располагается в нем, требуя для себя максимально возможного комфорта. Возможность требовать и диктовать - столь же неотъемлемая его черта, как и утилитаризм, представления о том, что все блага мира, цивилизации, культуры имеют право на существование постольку, поскольку удовлетворяют его потребности.
С точки зрения испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета, масса оказывается главным действующим лицом ХХ века, его диктатором. В своих работах он приравнивает массу к толпе, психологию массы - к психологии толпы и выделяет особый культурно-психологический тип - тип человека массы. «Масса - это средний человек. <...>… Это совместное качество, ничейное и отчуждаемое, это человек в той мере, в какой он не отличается от остальных и повторяет общий тип.<...> В сущности, чтобы ощутить массу как психологическую реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственному человеку можно определить, масса это или нет. Масса - всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, „как и все“, и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью. <...> Масса - это посредственность… Особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду.<...> Масса сминает все непохожее, недюжинное, личностное и лучшее». Масса, по мысли философа, обладает определенными свойствами поведения: плывет по течению, лишена ориентиров, ее энергия направлена не на творчество, а на разрушение. Ортега описывает «анатомию» и «физиологию» человека массы: его духовные потребности минимальны; он никого не считает лучше себя, но лишь хуже; принимает себя таким, какой есть, считая свой умственный и нравственный уровень достаточным; он полагает себя в праве «вмешиваться во все, навязывая свою убогость бесцеремонно, безоглядно, безотлагательно и безоговорочно...». Возникает и приходит к власти новый тип человека, который не желает ни признавать, ни доказывать правоту, а намерен навязать миру свою волю. Это человек, утверждающий право не быть правым, право произвола.
Архипелаг, описанный Солженицыным, стал квинтэссенцией русского варианта господства массового человека, тотального унижения всего индивидуального и неравного массе. Возможный результат его воцарения литература предвидела еще в 20-е годы. В первой редакции «Хождения по мукам» А.Н.Толстой так представлял себе эту ситуацию: «На трон императора взойдет нищий в гноище и крикнет - »Мир всем!" И ему поклонятся, поцелуют язвы. Из подвала, из какой-нибудь водосточной трубы вытащат существо, униженное последним унижением, едва похожее-то на человека, и по нему будет сделано всеобщее равнение". Толстой действительно уловил важную грань общественных «массовых» настроений: право человека массы предложить обществу всеобщую унификацию с собой.
Описывая черты психологического склада людей, служащих ГУЛагу, в их иерархии от полковника и ниже («может ли пойти в тюремно-лагерный надзор человек, способный хоть к какой-нибудь полезной деятельности? <<...>> вообще может ли лагерщик быть хорошим человеком? Какую систему морального отбора устраивает им жизнь?» («Архипелаг ГУЛаг», т.2, с.494), Солженицын воспроизводит характер массового человека, четко структурированный Ортегой. Его господство в лагере и в государстве обусловлено отрицательной селекцией (черта антисистемы): «у лагерщиков, прошедших строгий отрицательный отбор - нравственный и умственный - у них сходство характеров разительное» («Архипелаг ГУЛаг», т.2, с.497): спесь и самодовольство, тупость и необразованность, самовластие и самодурство, ощущение лагеря вотчиной, заключенных - своими рабами, а себя - пролетариями.
Но откуда же взялся человек массы, предчувствуемый Блоком, Мережковским, описанный Ортегой на европейском материале, на русской почве первых десятилетий ХХ века? Как он связан с реализовавшейся антисистемой? Стал ли он продуктом ее деятельности?
Если принять, что алогизм, беззаконие и бессмысленность (нравственная, экономическая - любая) ГУЛага были не только результатом злой воли Ленина и Сталина и не результатом деятельности партии, т.е. сравнительно небольшой группы людей, направленной против подавляющего большинства народа, а итогом не вполне осознанных пока закономерностей национального исторического развития, выразившегося в создании химерической культурной конструкции и конечном торжестве антисистемы, то мы должны попытаться понять, как эта антисистема сложилась. Ведь ее появление не могло быть случайностью, но было определено некой закономерностью. В чем она и какова она?
С точки зрения Гумилева, это явление формируется в результате столкновения двух этнически разных культур. Чаще всего такое столкновение ведет ко взаимной аннигиляции культур и к возникновению на их месте антикультуры, которую Гумилев именует химерической культурой; она уродливо сочетает в себе черты и той и другой, лишенные присущего им ранее содержания.
Если формы государственного бытия и бытия ГУЛАГа (а это, как показывает Солженицын, явления вполне смежные) рассмотреть в качестве химеры, возникшей в результате культурной аннигиляции, то мы неизбежно окажемся перед вопросом: в результате чего она появилась? Какие две культуры (или несколько культурных пластов) столкнулись и пришли к полному взаимоотрицанию, испепелив друг друга, так что на их месте сложилась чудовищная химера архипелага?
Гумилев писал о возникновении антисистемы в результате столкновения этнически различых культур. Но русская действительность ХIХ - ХХ веков, при всей ее насыщенности самыми разными этническими традициями, обусловленными многонациональным характером Российской Империи, а потом Советского Союза, все же не дает материала для размышлений о неком фатальном столкновении с иной национальной культурой. При том, что Россия включала в себя более полутораста народов и народностей, культурного конфликта не возникало, что обусловлено самой исторической судьбой русских, ставших, по мысли Солженицына, «народом объемлющим, как бы протканной основой многонационального ковра» («Россия в обвале», с.114): русские включали в себя иноземцев, передавали им свою культуру и перенимали у них; были народом творящим и творимым.
Вероятно, мы должны говорить о напряжениях, переросших в разрушительные конфликты, внутри самой русской культуры. Но где их истоки? Что наполняет их зарядом взаимоотрицания? Когда оно возникло и обнаружило себя?
Разделение русской национальной жизни на два несоприкасающихся пласта ощущалось на рубеже ХХ века как национальная трагедия. Размышляя об оторванности элитарной русской культуры (которая не перестает быть национальной культурой и национальным достоянием) от народной, писательница серебряного века, известная в эмиграции как мать Мария, Е.Кузьмина-Караваева писала: «Мы жили среди огромной страны, словно на необитаемом острове. Россия не знала грамоту - в нашей среде сосредоточилась вся мировая культура: цитировали наизусть греков, увлекались французскими символистами, считали скандинавскую литературу своею, знали философию и богословие, поэзию и историю всего мира, в этом смысле были гражданами вселенной, хранителями великого культурного музея человечества. Это был Рим времен упадка… Мы были последним актом трагедии - разрыва народа и интеллигенции. За нами простиралась всероссийская снежная пустыня, скованная страна, не знающая ни наших восторгов, ни наших мук, не заражающая нас своими восторгами и муками».
Эта пропасть, разделившая русских, сделалась предметом размышлений Блока, который рассматривал отношения между интеллигенцией и народом не только как ненормальные и недолжные. «В них есть нечто жуткое; душа занимается страхом, когда внимательно приглядишься к ним», - писал он, размышляя о возможном исходе противостояния народа и интеллигенции, двух культур, двух реальностей русской жизни: «полтораста миллионов, с одной стороны, и несколько сот тысяч - с другой; люди, взаимно друг друга непонимающие в самом основном». Блок больше чем кто-либо осознал, что противостояние Невского проспекта и бескрайних русских полей не могло кончиться добром для русской цивилизации в целом. Уже в 1918 году он спрашивал у своих соотечественников: «Что же вы думали?.. что так „бескровно“ и „безболезненно“ и разрешится вековая распря между „черной“ и „белой“ костью, между „образованными“ и „необразованными“, между интеллигенцией и народом?» Вековая распря разрешилась столкновением двух русских культур, взрывом, приведшим ко взаимной аннигиляции и возникновению химерической конструкции на том месте, где сошлись в последнем акте своей вражды кость «белая» и «черная».
Но это был уже последний акт трагедии, двинувшей страну к революции. Где был первый акт?
С точки зрения Солженицына, исток трагического разветвления русской культуры на два потока, со временем все дальше друг от друга удаляющихся, восходит к церковному расколу ХVII века, а затем к петровской эпохе. «Расколом была произведена та роковая трещина, куда стала потом садить дубина Петра, измолачивая наши нравы и уставы без разбору» («Россия в обвале», с.167). На протяжении двух столетий, предшествовавших 1917 году, дворянская культура становилась все более противопоставленной «необразованной» крестьянской культуре, которую не затронул ни петровский век, ни век просвещения, ни век ХIХ. Она существовала обособленно, не имея возможности знать, что происходит с культурой элитарной, дворянской. Возникла ситуация, драматичная по сути своей. В рамках одного языка, одного вероисповедания, одного народа развивались параллельными путями, не совпадая, почти не перекрещиваясь, две субкультуры, как бы не замечающие существования друг друга. Это вовсе не значит, что одна была более русская, другая менее, одна была лучше, другая хуже. Это не значит, что путь народной культуры был более прямым и естественным для русского сознания, чем путь культуры дворянской, культуры, созданной Петром и поддержанной Екатериной. И та, и другая состоялись в истории и дали великие образцы - следовательно, были естественны и благотворны для России. Но в самом факте их существования содержался глубинный конфликт, проявившийся и в пугачевщине, и в революции 1917 года, и в гражданской войне. Заимствовав, по словам Н.Г.Чернышевского, на Западе европейскую культуру, архитектуру, литературу, формы социального бытия и государственного устройства, Петр программировал столкновение патриархальных, исконных основ бытия с новыми.
Чем же были определены эти взаимное непонимание и враждебность между двумя этажами русского общества? Что лишало людей одной национальности, говорящих на одном языке, возможности контакта?
Думается, что это было в корне различное понимание человеческой личности. Ее места в этом мире. Ее назначения, прав, свобод. С момента национального раскола, с реформ Петра в русском народе на протяжении уже трех столетий активно взаимодействуют два национальных типа. Один из них прямо восходит к православно-византийскому менталитету, а на русской почве - к культурно-исторической традиции древнего Киева и Новгорода и актуализирует личностно-индивидуальный тип сознания. Выкованный христианской историей, пронесенный через средневековье, окрепший в эпоху Ренессанса и ставший основой западной системы ценностей в новое время, он актуализирует идею личной свободы человека как стержневой принцип социального бытия. Привнесенный на русскую почву Петром, западно-индивидуалистический тип сознания, восходящий к Ренессансу, все же не оказался инородным и дал свои очевидные всходы в русской цивилизации.
Иной тип - идущий от Поля, от Орды, связанный с неприятием индивидуального, личностного начала. Идеалом в таком случае является растворение личности в коллективе - будь то род, община, народ. Этот социо-культурный исторический тип историк и философ русского зарубежья Георгий Федотов называл московским. «В татарской школе, на московской службе выковывался особый тип русского человека - московский тип, - писал он в статье „Россия и свобода“. - Этот тип, психологически, представляет сплав северного великоросса с кочевым степняком, отлитый в формы осифлянского православия… Мировоззрение русского человека упростилось до крайности… Он не рассуждает, он принимает на веру несколько догматов, на которых держится его нравственная и общественная жизнь… Свобода для москвича - понятие отрицательное: синоним распущенности, „ненаказанности“, безобразия». По мнению Г.Федотова, московский тип стал основным типом, противостоящим образованному слою общества, интеллигенции; его-то и склонны были называть в начале века «народ». Сложившись в момент формирования вокруг Москвы централизованного русского государства, он обладал удивительной стойкостью и монолитностью: «От царского дворца до последней курной избы московская Русь жила одним и тем же культурным содержанием, одними идеалами. Различия были только количественные. Та же вера и те же предрассудки, тот же Домострой, те же апокрифы, те же нравы, обычаи, речь и жесты». Культурная расколотость петербургского, послепетровского периода и сложность человеческой личности, явленная, к примеру, Достоевским, немыслима в Москве. «Вот это единство культуры и сообщает московскому типу его необычайную устойчивость. Для многих он кажется даже символом русскости. Во всяком случае, он пережил не только Петра, но и расцвет русского европеизма; в глубине народных масс он сохранился до самой революции».
Каковы были возможные варианты сосуществования двух русских культур?
Обобщая, можно сказать, что их было два: синтез, плодотворное взаимодействие, с одной стороны, и взаимная аннигиляция, ведущая к созданию химерической культурной конструкции - с другой. В русской культуре постоянно реализовывались обе возможности: обострение конфликта сопровождалось обоюдным стремлением к синтезу. Чем больше и сильнее были устремления «синтетические», тем больше был запас прочности русской цивилизации. Так проявлялся механизм самосохранения национальной культуры, обреченной волею истории жить в мучительном расколе с самой собой, совмещать в себе два культурно-исторических типа. «Ткани» двух русских культур не только не отторгали друг друга, но, напротив, соединяясь, обнаруживали возможность интенсивного развития и плодотворного синтеза, способного в перспективе привести к слиянию в один общий поток. Феноменальный взлет русской литературы прошлого века обусловлен наметившимся синтезом. Стоит вспомнить опыт Пушкина, сделавшего предметом творческого познания и высший петербургский свет, и судьбу маленького человека, и опыт народной жизни, воплощенный в фольклоре: «Евгений Онегин», «Медный всадник», «Сказка о рыбаке и рыбке» в равной степени воплощают архетипы русской культуры и сознания любого русского человека. Две линии национальной культуры сосуществуют, органично синтезируются в творчестве Гоголя, автора «Миргорода», «Ночи перед Рождеством», «Страшной мести» - и «Невского проспекта», «Портрета», «Носа».
Проявлением культурного синтеза стали 60-е годы, когда разночинцы, этот «новый кряж людей», по выражению Герцена, плоть от плоти народной среды, выучившись на медные деньги, пришли в университетские аудитории. 1860-е годы являют тот момент русской истории, когда реальной была возможность преодоления трагического противостояния двух культур, существовали реальные предпосылки их слияния в одну. «Еще 50 лет, - предполагал Г.Федотов, - и окончательная европеизация России - вплоть до самых глубоких слоев ее - стала бы фактом. Могло ли быть иначе? Ведь „народ“ ее был из того же самого этнографического и культурного теста, что и дворянство, с успехом проходившее ту же школу в ХVIII веке. Только этих пятидесяти лет России не было дано».
Сами шестидесятники, судьбы которых были связаны с приобщением к науке, культуре, цивилизации, ведущей свою генеалогию от петровского времени, принесли призыв «к топору», провозглашенный Герценом, - слова Пушкина о бессмысленности и беспощадности русского бунта не были ими услышаны. Мечтая о крестьянской революции, они раздували огонь, способный пожрать вообще всю русскую культуру - и дворянскую, и народную, в котором бесследно исчезнет и профессорская кафедра разночинца, и герценовский крестьянский топор. Революционность шестидесятников, стремящихся как бы перенести пугачевщину в ХIХ век, поставила под вопрос перспективы синтеза, идущего в это же самое время с необычайной интенсивностью. Призывы «к топору» свели на нет и хождение в народ, и теорию малых дел, способную соединить две русских жизни, две цивилизации: дворянскую и народную. Этого не произошло. ХIХ век закончился осознанием непреодолимой бездонной пропасти между народом и образованной частью общества - той самой пропасти, о которой писала Кузьмина-Караваева, в которую мужественно смотрел, готовый к любым личным жертвам для ее преодоления, А.Блок, осознавая, впрочем, ее непреодолимость.
Осознанием непреодолимости раскола стал сборник «Вехи», осмысляющий события первой русской революции 1905-1907 годов. Что вы знаете о «Вехах»? Почему эта книга вызвала столь сильный общественный резонанс в конце первого десятилетия нашего века? Назовите основных ее авторов. Какой идеей проникнута книга? Какое место занимают в ней статьи таких философов-публицистов начала века, как С.Л.Франк, П.Струве, С.Н.Булгаков, М.Гершензон?
С особой ясностью катастрофичность ситуации, когда, по выражению С.Н.Булгакова, «нация раскалывается надвое, и в бесплодной борьбе растрачиваются лучшие ее силы», обнажилась после взрыва 1905 года. Авторы «Вех» возложил вину за это на образованный слой русского общества, ведущий свою родословную от петровской реформы и наследующий тот самый, дворянский, элитарный тип культуры, получивший тогда уже гордое звание интеллигенции. Повторившаяся пугачевщина и столь же жестокое ее подавление многим открыла глаза. Сборник «Вехи» стал публичным покаянием и осмыслением исторических ошибок: «революция есть духовное детище интеллигенции, а, следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией», - восклицал Сергий Булгаков.
Все авторы «Вех» трагически воспринимают разобщенность двух слоев русской нации. «Сказать, что народ нас не понимает и ненавидит, значит не все сказать. Может быть, он не понимает нас потому, что мы образованнее его? Может быть, ненавидит за то, что мы не работаем физически и живем в роскоши? Нет, он, главное, не видит в нас людей: мы для него человекоподобные чудовища, люди без Бога в душе...» – писал в веховской статье «Творческое самосознание» М.Гершензон. По его мысли, до 1905 года это противостояние не было столь очевидным. «Мы даже не догадывались об этом. Мы были твердо уверены, что народ разнится от нас только степенью образованности… Что народная душа качественно другая - нам это и на ум не приходило». Именно Гершензон острее всех ощущает трагизм и неизбывность конфликта и его неразрешимость. «Между нами и нашим народом - иная рознь. Мы для него не грабители, как свой брат, деревенский кулак; мы для него не просто чужие, как турок или француз: он видит наше человеческое и именно русское обличие, но не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно, вероятно с бессознательным мистическим ужасом, тем глубже ненавидит, что мы свои. Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, бояться его мы должны пуще всех казней власти...».
Как понять эту мысль М.Гершензона? Думается, что он предвидит страшные перспективы новой русской революции, брешь в русской культуре и в русской цивилизации, которую не пробил Пугачев, но пробила пугачевщина ХХ века. Боясь «слияния с народом», М.Гершензон страшится. взаимного испепеления двух непонятных друг для друга культур и двух не понимающих друг друга классов русского общества. Но механизм был запущен, русская культура шла к тому химерическому образованию, которое возникнет в России спустя два с небольшим десятилетия. Устремленность к взаимоуничтожению, но не к синтезу оказалась господствующей в русском менталитете начала века. Сущностная, бытийная природа двух русских культур обусловила непримиримый конфликт между ними. В результате их столкновения, первым актом которого был 1905 год, а кульминацией - 1917, произошел взрыв, испепеливший обе культурные тенденции (а не одна победила другую).
Пропасть, разделившая надвое русскую цивилизацию, стала одной из тем творчества Солженицына. Один из его мотивов - мотив взаимного непонимания людей двух русских культур.
Герои романа «В круге первом» Рубин, Сологдин и Нержин представляют разные варианты трактовки того образа народа, которое родилось из интеллигентского незнания народной жизни и было обусловлено той самой пропастью, которая с болью осознавалась русской интеллигенцией рубежа веков.
Восприятие народа Рубиным раз и навсегда определено его классовым мирорвоззрением, отказаться от догматов которого он не может: «Рубин хорошо знал, что понятие „народ“ есть понятие вымышленное, есть неправомерное обобщение, что всякий народ разделен на классы, и даже классы меняются со временем.
Искать высшее понимание жизни в классе крестьянства было занятием убогим, бесплодным, ибо только пролетариат до конца последователен и революционен, ему принадлежит будущее, и лишь в его коллективизме и бескорыстии можно почерпгуть высшее понимание жизни»((Собр.соч., т. 2, с.128).
Очевидно, что столь ярко выраженная классовая точка зрения не может соответствовать авторской позиции. Как выражается несогласие автора и героя?
Одной из форм выражения авторской позиции является введение другой точки зрения, которая, впрочем, тоже лишена прямой авторской оценки. Она принадлежит Дмитрию Сологдину: «Не менее хорошо знал и Сологдин, что „народ“ есть безразличное тесто истории, из которого лепятся грубые, толстые, но необходимые ноги для Колосса Духа. „Народ“ - это общее обозначение совокупности серых, грубых существ, беспросветно тянущих упряжку, в которую они впряжены рождением и из которой их освобождает только смерть. Лишь одинокие яркие личности, как звенящие звезды разбросанные на темном небе бытия, несут в себе высшее понимание» (Собр.соч., т. 2, с.128). Не напоминают ли эти рассуждения теорию Раскольникова? Как, с точки зрения героя Достоевского, соотносится воля «тех, кто право имеет», и подавляющего большинства, «почвы» истории, ее «матерьяла», служащих единственно для воспроизводства себе подобных? Не подходит ли Сологдин почти вплотную к рассуждениям Раскольникова о разделении людей на «тварей дрожащих» и «право имеющих»?
Не большим пониманием, интересом и любовью платит им представитель другой стороны надвое разделенной национальной жизни - того самого народа, о котором философствуют Рубин и Сологдин. Исконное, тремя веками русской истории воспитанное недоверие к личности интеллектуально возвысившейся испытывает человек из народа, даже в том случае, если они разделили общую национальную судьбу - вспомнить подозрения дворника Спиридона к Глебу Нержину. Движимый традиционным для русского интеллегента стремлением раскрыть для себя народную душу и народную тайну, Глеб стремится сойтись со Спиридоном поближе. Спиридон же видит в Нержине стукача, волка, рыскающего за добычей для кума. «Хотя сам Спиридон считал свое положение на шарашке последним, и нельзя себе было представить, зачем бы оперуполномоченные его обкладывали, но, так как они не брезгуют никакой падалью, следовало остерегаться». В этой осторожности - и жестокий лагерный опыт, и исконное недоверие мужика к «барину», предпринимающему очередное в русской истории «хождение в народ», ирония над его причудами, желание с усмешкой подыграть этим причудам: «При входе Нержина в комнату Спиридон притворно озарялся, давал место на койке, и с глупым видом принимался рассказывать что-нибудь за-тридевять-земельное от политики». В этих рассказах кроется именно игра умного простака, обводящего вокруг пальца наивного глупца: «малоподвижные больные глаза Спиридона из-под густых рыжеватых бровей добавляли: „Ну, что ходишь, волк? Не разживешься, сам видишь“ (Собр.соч., т.2, с.132).
История взаимоотношений на шарашке Глеба и Спиридона Данилыча - это история преодоления двумя мыслящими личностями, принадлежащими разным слоям нации, той извечной пропасти, что разделят народ и интеллигенцию, элитарную и народную культуру, крестьянство и свет, элиту и народ. Но герои Солженицына далеко не сразу нашли в себе силы переступить пропасть, о которой размышлял Блок.
Для того чтобы сделать это, необходимо было освободиться от мифологических представлений о народе, созданных по преимуществу в ХIХ веке, когда дистанция между двумя слоями русского общества стала осознаваться как некая данность. Две мифологемы подобного рода представлены мыслями о народе Рубина и Сологдина. Путь же Нержина ознаменован освобождением от литературного мифа о народе-богоносце, который создает „в серебряном окладе и с нимбом седовласый образ Народа, соединившего в себе мудрость, нравственную чистоту, духовное величие“ (Собр.соч., т.2, с.132).
Изживание извечного интеллигентского комплекса народа-богонсца и вины перед ним дает возможность Нержину освободиться от мифологем, навязанных и прошлым веком, и нынешним. Жизненный опыт Нержина открывает ему, „что у народа не было перед ним никакого кондового серемяжного преимущества. <<...>> Нержин ясно увидел, что люди эти ничуть не выше его. Они не стойче его переносили голод и жажаду. Не тверже духом были перед каменной стеной десятилетнего срока. Не предусмотрительней, не изворотливей его в крутые минуты этапов и шмонов. Зато были они слепей и доверчивей к стукачам. Были падче на грубые обманы начальства“ (Собр.соч., т. 2, с.131).
Путь навстречу друг другу Спиридона и Нержина может начаться лишь тогда, когда оба осознают отсутствие принципиальной разницы между собой, поймут, что оба сделаны из одного теста. И все же Нержин, начиная путь к Спиридону, полагает, что „он-то и есть тот представитель Народа, у которого следовало черпать“.
Перечитайте 67 и 68 главы романа „В круге первом“. Покажите предысторию Спиридона до его появления на шарашке. Проанализируйте крутые повороты его судьбы. Как он отнесся к коллективизации? Что привело его в партизаны? В немецкий плен? Проанализируйте эпизод его столкновения с немецким мастером на заводе, где он работал. Какое отношение он сохранил к этому немцу, проявившему человеческое к Спиридону? Что заставило Спиридона вернуться, если он не верил советской пропаганде? Почему понятие „родина“, „религия“, „социализм“ были словно совершенно неизвестны Спиридону? Попробуйте объяснить такую авторскую характеристику ценностей, исповедываемых героем:
»Что любил спиридон - это была земля.
Что было у Спиридона - это была семья.<<...>>
Его родиной была - семья.
Его религией была - семья.
И социализмом тоже была семья" (Собр.соч., т. 2, с.140-141).
Противоречит ли такое понимание высших человеческих ценностей взглядам других героев романа: полковника Яконова, майора Ройтмана? В чем это понимание отлично от взглядов Нержина и Герасимовича? Что дает возможность Нержину и Герасимовичу подняться выше и пожертвовать не только благами шарашки, но и семьей: Герасимовичу - мольбой жены о скором освобождении ценой изобретения какого-нибудь хитроумного присобления для работы МГБ? Нержину - предоставить жене право обретения свободы от брака с заключенным?
И все же Глеб, общаясь со Спиридоном, ставит социальный эксперимент и ждет его блестящих результатов. Он надеется в его точке зрения найти «перетяжку, противовес учным своим друзьям» и услышать от него «народное серемяжное обоснование скептицизма» (Собр.соч., т.2, с.145), которое дало бы возможность самому утвердиться в нем.
Какой критерий оценки человеческой личности утверждает Спиридон? Как вы понимаете его формулу, от силы и простоты которой задахнулся Нержин: «волкодав - прав, а людоед - нет»? Сближает ли это позиции героев? Как расценить готовность Спиридона принести себя и даже свою семью «и еще мильён людей» в жертву самолету с атомной бомбой при условии, что бомба уничтожит и «Отца Усатого и всё заведение их с корнем, чтоб не было больше, чтоб не страдал народ по лагерях, по колхозах, по лесхозах» (Собр.соч., т. 2, с.147)?
Готовность к этой жертве обнаруживает, что уже нет той самой пропасти между народом и интеллигенцией, о которой размышляли в начале века представители русской культурной элиты. Готовность жертвы самим собой и своей собственной семьей, самым дорогим, что дано человеку, во имя неких высших ценностей, приводит самыми разными путями лучших героев Солженицына к пониманию истинных христианских ценностей, отличных от традиционных ценностей гуманистического плана, утвержденных еще эпохой Ренессанса. Но путь к этим ценностям лежит через преодоление великого соблазна компромисса.
МОУ лицей №23
Проблемы национального характера в русской прозе
Выполнила ученица 11 «Э» класса
Лысых Юлия
Владимировна
Руководитель : учитель русского
языка и литературы
Горбачева
Светлана Павловна
г. Калининград
I Введение……………………………………………...2
II 1. Русский характер в произведениях Н.С.Лескова………………4
2. Русский характер в произведениях И.А.Бунина, (новейшая проза 20 века - начало)…………………………………………..6
3. Русский характер в произведениях В.И.Белова, (середина 20-го века)……………………………………………………………8
4. Отражение русского характера в произведениях Солженицына, (литература периода Великой Отечественной войны)……….10
5. В.Шукшин, проблемы русского характера (русская проза в 50-90-е годы – конец 20-го века)…………………………………..13
III. Заключение.…………………………………………………..15
Библиография……………………………………………………16
Введение
Двадцатый век является веком появления новых течений в литературе, где формируется новый взгляд на русскую литературу, меняется представление о ценностях этого мира. В двадцатом веке происходило множество событий, особо повлиявших на формирование национального характера. Мы рассмотрим несколько исторических событий, определим их влияние на литературу. Прежде всего – влияние революционных потрясений. Россия начала двадцатого века пережила, как известно, три революции (1905-1907 гг., Февральскую и Октябрьскую 1917 г.) и предшествующие им войны – русско-японскую (1904-1905), первую мировую (1914-1918) и гражданскую войну. В бурное и грозное время противоборствовали три политические позиции: сторонников монархизма, защитников буржуазных реформ, идеологов пролетарской революции. Русской литературе всегда были чужды идеи любого насилия, как и буржуазного практицизма. Не принимались они и теперь. Л.Толстой в 1905 г. предчувствовал, что мир «стоит на пороге огромного преобразования». Изменению «форм общественной жизни» он предпослал, однако, духовное самоусовершенствование личности.
«Высшие вопросы», по мысли Ив. Бунина, «о сущности бытия, о назначении человека на Земле» приобрели редкий драматизм. Писатель осознавал свою «роль в людской безграничной толпе».
Путь к искусству лежал через постижение многоплановых отношений людей, духовной атмосферы времени. И там, где конкретные явления как-то увязывались с этими проблемами, рождалось живое слово, яркий образ. Писатели стремились к творческому преображению мира. И путь к подлинному бытию лежал через самоуглубление художника. Таким образом, именно через самоуглубление художника создается новый образ, отражающий действительную реальность. И в этих образах отражается характер человека. На мой взгляд, проблема национального характера является очень важной и интересной, поскольку на протяжении многих лет она волновала умы многих писателей и ученых. Я выбрала эту тему, чтобы понять, каков он, русский человек, а, возможно и с целью самоидентификации. Кроме того, хотелось бы соотнести свой характер, характер окружающих меня людей с характером всего русского народа.
Начать я хотела бы с определения понятия национального характера. В философии, под словом характер понимается: «целостный и устойчивый индивидуальный склад душевной жизни человека, проявляющийся в отдельных актах и состояниях его психической жизни, а также в его манерах, привычках, складе ума и свойственном человеку круге эмоциональной жизни. Характер человека выступает в качестве основы его поведения и составляет предмет изучения характерологии». (21)
Как особая область психологических исследований изучение характера получило развитие главным образом в немецкой психологии 1-ой половины 20-го века, находившей в значительной мере из идей философии жизни, феноменологии и др., причем термин «характер» нередко выступал как синоним личности.
В психологии, под термином «характер» подразумевается: «1. Первоначальное значение в переводе с латинского «надпись» или «маркировка, отличающая одну вещь от других» с целью ее идентификации. Хотя это значение все еще существует, более предпочтительны здесь синонимы «черта» или «характеристика». Когда этот термин употребляется в психологии, он означает: 2. общее количество или интеграция всех таких характеристик (черт), в результате дающие объединенное целое, которое показывает сущность (характер) ситуации, события или человека.
Современная психология, исходя из марксистского понимания человека как совокупности общественных отношений, подчеркивает социально-историческую обусловленность характера и рассматривает его как сложное единство индивидуального и типологического, как результат взаимодействия наследственных задатков и качеств, вырабатываемых в процессе развития личности и ее воспитания». (22)
В переводе с греческого языка, слово характер означает «отпечаток, признак».
Таким образом, национальный характер трактуется как отличительная черта нации, присущая только ей. Причем этот характер исторически и социально обусловлен.
Моя гипотеза заключается в следующем: можно ли найти определение русского характера в литературных источниках? Каким предстает русский человек на страницах книг русских же писателей?
Для исследования этой проблемы, используются такие методы, как: 1) наблюдение ; 2) филологический анализ ; 3) также используется метод синтеза . Здесь исследуется во всем многообразии многонациональный характер, для того чтобы представить целостный портрет русского человека. 4) Кроме того, применяется и сравнительный анализ , с целью выявления общего и различного в изображении русского характера у разных писателей.
Свои наблюдения я веду по произведениям Н.С.Лескова, И.А.Бунина, В.И.Белова, В.Шукшина, а также рассматриваю военную прозу по рассказам Солженицына. Я выбрала Лескова, поскольку он первый открыл тему русского национального характера и начал ее изучение. Этой теме он посвятил всю свою жизнь. Поэтому я и хочу обратиться к произведениям именно этого писателя. Выбор Бунина и Белова объясняется тем, что их произведения во многом схожи, а также, на мой взгляд, эти писатели являются яркими представителями своего времени. Творчество Солженицына привлекает своей правдивостью, болью за происходящее, прозорливостью. Он очень подробно описывает жесткий режим в лагерные времена. Произведения Шукшина привлекли меня своей необычайностью. Его герои видят окружающий их мир по-другому, не так как все, у них особое поведение, привычки. Этим меня и заинтересовал Шукшин.
Н.С.Лесков.
Для того чтобы проследить, насколько изменились взгляды, а также сама литература в 20 веке, рассмотрим отражение русского характера в произведениях Н.С.Лескова, то есть в конце 19 века.
Творчество Лескова оказало огромное воздействие на судьбы русской литературы. Живые, колоритные фигуры лесковских персонажей как бы являют собой разные стороны «загадочной русской души», как прекрасные, так и страшные.
Рассмотрим самый известный пример – «Сказка о тульском косом Левше…». Главный его герой – работающий мастеровой. Невзрачный на вид (косой, волосы в ученье выдраны, борода редкая), он проявляет чудеса трудолюбия и скромности. Самоучку Левшу англичане уговаривают остаться у них инженером, но на родине у него нет даже имени, он путешествует на полу кареты «без тугамента», а по возвращении из Англии валяется в грязи у дверей больницы. На протяжении рассказа он совершает два «подвига» ради престижа России – выполняет царскую задачу с блохой и разузнает военный секрет – чтобы ружья не чистили кирпичом.
В награду за первый он получает кафтан с чужого плеча и запас «водки-кислярки». Подкованная им блоха вызывает больший интерес, чем он сам. Но из-за второго он готов пожертвовать жизнью, а этот секрет так и не достигает ушей царя – царедворцы хоронят его среди обыденных дел. А ведь Левша – не какой-нибудь избранный гений. Он один из мастеров, каких много в Туле, и вообще в России. Его разговор полон ненавязчивого юмора, суждения – чисто народного здравого смысла (например, вспомните, как он отзывается об английской невесте); он силен и в другом «национальном» занятии – винопитии (весь путь из России, как уже упоминалось, он питается кисляркой, а весь путь назад – соревнуется со шкипером). Но в том-то и беда, что лишь это умение решает его судьбу, а все, что сам Левша считает главнейшим, оказывается напрасным и никому не нужным. Такой же напрасной оказалась и сама жизнь Левши.
Еще один пример того, как недюжинная сила воли, способности тратятся напрасно, если не сказать более. Теперь герой – женщина, Катерина Львовна Измайлова, прозванная «Леди Макбет Мценского уезда». Она, в отличие от Левши, борется за свое личное счастье. И в этой борьбе она готова идти на все. Скука толкает ее к Сергею, но потом дело принимает трагический оборот.
Катерина меряет людей по себе, от Сергея она ждет той же страсти и верности, какие он пробудил в ней. Первое убийство совершает она, пытаясь защитить своего возлюбленного. Второе – защищая свое право на любовь, на собственное достоинство. Она горда, она смеется над угрозами мужа. Рядом с ней Сергей – трус и ничтожество. Но она уже почувствовала легкость достижения своей жизни ценой чужой жизни – и погибает ее больной племянник, беззащитный ребенок. Казалось бы, Измайлова – обыкновенная убийца, но Лесков не останавливается на сцене наказания. И тут оказывается, что Катерина жертвует не только другими. Сколько унижений, горя, мучений приходится ей перенести на этапе, но она равнодушна ко всему, кроме одного – отношения к ней Сергея. И тут каждый открывает свое истинное лицо. И главным наказанием для Катерины становится предательство любимого. Тот, кому она столько отдала и от кого вправе потребовать того же, на глазах у всех топчет ее любовь и смеется над ней. И Катерина решается на последний шаг последнюю жертву - она кончает с собой и убивает соперницу. Автор оставляет читателя перед вопросом: кто же она – корыстолюбивая преступница или мученица во имя любви? И любви ли?
Особенности русского национального характера (на примере повести Н.С.Лескова «Очарованный странник» и рассказа М.А. Шолохова «Судьба человека»). Выполнила: Новикова Екатерина, ученица 11“Б”класса.Руководитель: Мясникова Т.В учитель русского языка и литературы. г.Чайковский 2005 год Содержание. 1. Введение… 2. Русский национальный характер… 4 3. Особенности русского национального характера в литературе XIX века (на примере повести Н.С.Лескова “Очарованный странник”)… 4. Особенности русского национального характера в литературе XX века (на примере рассказа М. А. Шолохова “Судьба человека”)… ……5. Заключение… 6. Список литературы…. I. Введение . В современном мире стираются границы между государствами, культура становится общей, интернациональной.
Это происходит вследствие большого общения между представителями разных народов, в настоящее время много интернациональных браков.Так, например, если 20-30 лет назад Россия была закрыта от внешних воздействий других стран, то сейчас везде можно увидеть влияние Запада, и культура не исключение.
И иногда русский человек намного лучше знает культуру какой-либо другой страны, нежели своей. На мой взгляд, «сохранение лица» народа и осознание человеком себя как представителя данного народа становится одной из главных проблем не только России, но и мира в целом. Отличительной чертой народа является национальный характер.Я осознаю себя русским человеком, и мне стало интересно, насколько мой характер соответствует представлению о русском национальном характере.
Проблема национального характера также интересовала писателей и философов XIX и XX веков, таких, как Гончаров, Лесков, Некрасов, Есенин, Клюев, Шолохов и др. Целью моей работы является: 1. Познакомиться с описанием русского национального характера в произведениях Лескова Н. С. “Очарованный странник” и Шолохова М.А. “Судьба человека”. 2. Сравнить черты характера представителей X IX в. и XX в выявить общее и различия.
Методы исследования: 1. Изучение художественного произведения. 2. Анализ. 3. Сопоставление черт характера героев. II. Русский национальный характер. Характер - совокупность психических, духовных свойств человека, обнаруживающихся в его поведении; человек с характером, сильный характер. Посеешь привычку - пожнёшь характер, посеешь характер - пожнёшь судьбу. Старая истина Характер (в литературе) – образ человека в литературном произведении, очерченный с известной полнотой и индивидуальной определенностью, через который раскрывается как исторически обусловленный тип поведения, так и присущая автору нравственно-эстетическая концепция человеческого существования.
Принципы и приемы воссоздания характера различаются в зависимости от трагических, сатирических и других способов изображения жизни, от литературного рода произведения и жанра; они в большой мере определяют лицо литературного направления.
Национальный характер - это представление народа о самом себе, это безусловно важный элемент его народного самосознания, его совокупного этнического Я. И представление это имеет поистине судьбоносное значение для его истории.Ведь точно так же, как отдельная личность, народ, в процессе своего развития формируя представление о себе, формирует себя самого и в этом смысле - свое будущее. Особенности русского национального характера.
Положительные черты характера: стойкость, великодушие, уверенность в себе, честность, мужество, верность, умение любить, патриотизм, сострадание, трудолюбие, доброта, самоотверженность “Русский характер, – писал А. Н. Толстой, – легкий, открытый, добродушный, жалостливый… когда жизнь не требует его к тяжелой жертве.Но когда приходит беда – русский человек суров, двужилен в труде и беспощаден к врагу, – не щадя себя, он не щадит и врага… В мелочах русский человек может быть несправедлив к себе и другим, отделаться шуточкой, там прихвастнуть, там прикинуться дурачком… Но справедливость в больших идеях и больших делах живет в нем неискоренимо.
Во имя справедливости, во имя общего дела, во имя Родины, он, не подумав о себе, кинется в огонь”. Ритм и хозяйственный уклад русской жизни безусловно однозначно определяет главную доминанту русского национального характера – героическую доминанту.Нет ничего удивительного в том, что в семье суперэтносов человечества роль Героя выполняет Российская семья народов.
А внутри самой Российской семьи народов эта же роль Героя принадлежит русскому народу.Русский национальный характер – это прежде всего героический характер. Россия – холодная северная страна с обилием студёных рек и озер. Если взглянуть на карту плотности населения и сравнить ее с картой расселения народов, то станет видно, что русские – это речники, живущие по берегам рек. Это отражено множеством однокоренных слов с водяным и речным смыслом: “Русь”, “русло”, “роса”, “русалка”. Русская дорога – это река. Героическую доминанту русского характера выдает каждая мелкая деталь быта, например русские манеры обращения с водой.
Русские моются под струей воды, что шокирует иностранцев такой нерациональностью. Англичане, например, в целях экономии никогда не ополаскиваются, а, вылезая из ванной, вытирают мыло полотенцем. Посуду тоже не ополаскивают, а так в мыле и ставят в сушилку.В Англии хватает воды, и льют бесконечные дожди, но скупость – английская национальная черта характера.
Никакой народ в мире не использует воду с таким размахом, как русские. Так, японцы моются в ванне всей семьей по очереди, не сменяя воды. Русские купаются не так, как европейцы.Это особенно заметно на международных курортах: европейцы там обычно либо лежат на берегу, либо плещутся на глубине чуть мельче, чем по пояс, а русские плавают долго и далеко – по принципу: “доплыву я до буя – не случится …ничего”. Прибывая в новое место, русские первым делом интересуются: А где тут у вас купаются?” – и лезут в ближайший водоем.
Национальный характер проявляется в творчестве и культуре народов. Легко отличима на слух русская музыка – льющаяся. Наша классика – это Чайковский, Бородин и рахманиновский вдохновенный, героический “Гимн России”. Музыкальному стилю не свойственны “скрип и пиликанье”. Главная беда русского народа – пьянство.Мы не умеем “культурно пить” – это не соответствует нашему характеру – не умеем останавливаться, и пьянки переходят в запой.
Если у других народов возможны многодневные застолья с весельем и песнями, то у нас пьянка заканчивается коллективной дракой, при этом заборы и плетни непременно разберут на колья. Ни в одной другой стране мира нет такого количества преступлений на почве пьянства, как в России. Любое общественное мероприятие – танцы, день рождения, свадьба, праздник или народные гуляния – это пьянка и мордобой.Типичный русский сценарий: выпили водки, пошли “по бабам”, по дороге ввязались в драку.
Еще одна любимая схема: выпить, а после – искупаться в ледяной воде. Русский характер – это “взрывной”, удалой характер, но не вспыльчивый, не гневливый, не злобный, не мстительный и не жестокий. Мужики выпьют, подерутся, потом опять вместе напьются. Общий стиль русской жизни – скука и истома, которые перемежаются взрывами деяний.Производственные планы выполняются всегда в последний день при помощи “аврала”, а затем снова “не бей лежачего” – скука.
Давно замечено: “русские долго запрягают, но потом быстро скачут”. Еще бы! – “Какой русский не любит быстрой езды!” Особой удалью славится “сибирский” характер. Все попытки завоевать Россию складывались по одному сценарию: сначала Россия терпит поражения, а затем в решительном сражении побеждает и громит завоевателя.То, что для России – “бодрящий морозец”, для иностранцев – “невыносимые климатические бедствия”, “Генерал Мороз”. Жажда деяний рвется сквозь всю русскую литературу, главная тема которой – как преодолеть “тоску и скуку бытия”. Шедевры русского романтизма – это образы вырывающего сердце из груди Данко и “Буревестника”. А любимая тема сочинений – “В жизни всегда есть место подвигу!”. Русскому характеру свойственны широта интересов и размах начинаний.
У русских “широкая душа”, “нараспашку”. Все делаем с размахом: если издаем библиотеку, так “всемирную”, совершаем революцию – то непременно мировую.Нам, русским, совершить невозможное, немыслимое, фантастическое удается лучше, чем обыденное и утилитарное.[ Русские народные сказки, в отличие от западноевропейских, почти исключительно героические сказки.
Если сюжеты западноевропейских сказок замешаны на выгоде, деньгах, обогащении, поиске золота или кладов, то в России другая, нежели в Западной Европе, мотивация деяний – героическая, а не шкурная. Необходимо отметить, что основу всякого народа составляют люди с характером Друга-Труженика.Эта роль связана с чувством дружности и единения, с чувством “МЫ”. Именно это чувство сплачивает воедино русский и другие народы, а также объединяет народы вокруг русского в целостный Российский суперэтнос. Русский человек способен уживаться с другими народами.
Именно в силу таких черт национального характера русский народ сумел распространиться и обосноваться от Карпат до Камчатки и Аляски, чего не смог ни один другой народ.Доминанта русского характера – роль Жертвы, роль “лишнего”– человека отражена в явлении, именуемом “русское богоискательство”, а также в “русском самопожертвовании”. Русскому национальному характеру не свойственны такие черты, как: заносчивость или спесь, зависть или жадность, злобность или подлость.
Одним из точнейших свидетельств о национальном характере того или иного народа, племени или социальной группы (класса) являются анекдоты. Их тысячи. Тысячи анекдотов – это тысячи свидетельств. В анекдотах отражен опыт и коллективное мнение народов. Спорить с анекдотами бессмысленно.Каждый анекдот отшлифован миллионами рассказчиков.
Люди пересказывают те анекдоты, которые им нравятся, то есть соответствуют их мнению и представлениям. Если какие-то черты характера подмечены и отражены в анекдотах, то так и есть на самом деле, такова подлинная правда. Все анекдоты свидетельствуют о наличии у народов устойчивых черт характера.Так вот. Во всех анекдотах непременно отражена русская удаль и азарт. Если что-нибудь русский задумает, то сделает это так, как никому и не снилось, как никто другой не смог додуматься.
Это означает, что роль Героя анекдоты закрепляют за русскими. Основными чертами русского характера, на мой взгляд, можно считать: героизм, стойкость, великодушие, уверенность в себе, честность, мужество, верность, щедрость, умение любить, патриотизм, сострадание, трудолюбие, доброта, самоотверженность, удаль, широта интересов, размах начинаний, склонность к пьянству, может ужиться со всеми, чувство собственного достоинства.III. Особенности русского национального характера в литературе XIX века (на примере повести Н.С.Лескова “Очарованный странник”). В образе скитальца Ивана Флягина обобщены замечательные черты людей энергичных, талантливых от природы, воодушевлённых беспредельной любовью к людям.
В ней изображён человек из народа в хитросплетениях своей трудной судьбы, не сломленный, хоть “он всю жизнь погибал и никак не мог погибнуть”. Добрый и простодушный русский исполин – основной герой и центральная фигура рассказа.Этот человек с детскою душой отличается неуёмной силой духа, богатырским озорством и той чрезмерностью в увлечениях, которая столь чужда умеренности добродетельных героев-буржуа.
Он поступает по велению долга, часто по наитию чувства и в случайном порыве страсти. Однако все его поступки, даже самые странные, неизменно рождаются из внутренне присущего ему человеколюбия. Он стремится к истине и красоте через ошибки и горькие раскаяния, он ищет любви и щедро дарит сам любовь людям.Он спасает людей от неминуемой гибели не ради какой-либо выгоды, вознаграждения, даже не из чувства долга.
Когда Флягин видит человека в смертельной опасности, он просто бросается ему на помощь. Совсем мальчиком спасает графа с графиней от гибели, а сам чуть не погибает. Еще он идет вместо сына старухи на пятнадцать лет на Кавказ. За внешней грубостью и жестокостью скрыта в Иване Северьяныче огромная доброта, свойственная русскому народу. Мы узнаем эту черту в нем, когда он становиться нянькой.Он по-настоящему привязался к девочке, за которой ухаживал. В обращении с ней он заботлив и нежен. “Очарованный странник” – это тип “русского скитальца” (говоря словами Достоевского). Это русская натура, требующая развития, стремящаяся к духовному совершенству.
Он ищет и не может обрести себя. Каждое новое пристанище Флягина - это очередное открытие жизни, а не просто смена того или иного занятия.Широкая душа странника уживается абсолютно со всеми - будь то дикие киргизы или стро¬гие православные монахи; он настолько гибок, что согласен жить по законам тех, кто его принял: по татарскому обычаю он не на жизнь, а на смерть сечется с Саварикеем, имеет по мусульманскому обычаю несколько жен, принимает как должное жестокую “опера¬цию”, которую с ним проделали татары; в монастыре он не только не ропщет за то, что в наказание его заперли на все лето в темном погребе, но даже умеет найти в этом радость: “Здесь и церковный звон слышно, и товарищи навещали”. Но несмотря на такую ужив¬чивую натуру, он нигде не задерживается надолго.
Ему не надо смиряться и желать трудиться на родной ниве. Он и без того смирён и своим мужицким званием поставлен перед необходимостью трудиться.
Но покою ему нет. В жизни он не участник, а только странник. Он настолько открыт жизни, что она несет его, а он с мудрой покорностью следует ее течению. Но это - не следствие ду¬шевной слабости и пассивности, а полное приятие своей судьбы.Часто Флягин не отдает себе отчета в поступках, интуитивно пола¬гаясь на мудрость жизни, доверяя ей во всем. И высшая сила, перед которой он открыт и честен, вознаграждает его за это и хра¬нит. Иван Северьяныч Флягин живёт по преимуществу не умом, а сердцем, и потому ход жизни властно увлекает его за собой, потому-то столь разнообразны обстоятельства, в которые он попадает. Путь, который проходит герой повести это поиски своего места среди других людей, своего призвания, постижение смысла своих жизненных усилий, но не разумом, а всей своей жизнью и своей судьбой. Не случайно в ответ на просьбу мистера Рарея, который “с аглицкой, ученой точки берет”, поведать ему секрет его мастерства Иван Северьянович простодушно говорит: “Какой же секрет? – это глупость”. Эта “глупость” хорошо просматривается, когда Флягин усмиряет коня, от которого отступился Рарей. Иван Северьяныч разбивает горшок о голову коня и одновременно хлещет его нагайкой по обоим бокам.
К тому же он пугает его страшным зубовным скрежетом.
Конь в конце концов в изнеможении сдается.
Итак, Флягин побеждает не рассудительностью, а “глупостью”, нутряной хитростью. В психике Ивана Северьяныча нет и следа приниженности, наоборот, ему в высшей степени присуще чувство собственного достоинства, самоуважения. Об этом говорит уже присущая ему манера держаться: “Но, при всем этом добром простодушии, не много надо было наблюдательности, чтобы видеть в нем человека много видевшего и, что называется, “бывалого”. Он держался смело, самоуверенно, хотя и без неприятной развязности, и заговорил приятным басом с повадкою”. Гордость Ивана Северьяныча – это не просто общечеловеческая, а именно народная, мужицкая гордость, которая, как и у героев русских былин и сказок, сопряжена у него с пренебрежительно-снисходительным отношением к дворянам и князьям как к людям иной, более слабой породы, ничего не смыслящим в практической жизни и ни к чему не способным. Флягин остро реагирует на оскорбление.
Стоило управляющему графа – немцу наказать его за проступок унизительной работой, как Иван Северьяныч, рискуя собственной жизнью, бежит из родных мест. Впоследствии он вспоминает об этом так: “Отодрали меня ужастно жестоко, даже подняться я не мог… но это бы мне ничего, а вот последнее осуждение, чтобы стоять на коленях да мешки бить… это уже домучило меня… Просто терпения моего не стало…” Самым страшным и непереносимым для простого человека оказывается не телесное наказание, а оскорбление чувства собственного достоинства.
Герой Лескова – не мститель, не боец против господ, но с отчаяния он убегает от них и идет “в разбойники”. В “Очарованном страннике” впервые в лесковском творчестве полнозвучно развивается тема народного героизма.
Несмотря на многие неприглядные черты, реалистически отмеченные автором, собирательный полусказочный образ Ивана Флягина предстаёт перед нами во всём величии, благородстве души своей, бесстрашии и красоте и сливается с образом народа-богатыря.Специфически народный характер патриотического чувства, по мысли писателя, проявляется в том, что желание Ивана Северьяныча идти на войну – это желание постраждовать одному за всех. Глубоко переживает “черноземный Телемак” свою причастность к родной земле. Но, наверное, только любовь к Родине, к Богу, христианское стремление спасают Флягина от гибели в течении девяти лет жизни у татар.
Он за все это время так и не смог привыкнуть к степям.Он говорит: “Нет-с, домой хочется… Тоска делалась”. Какое великое чувство заключено в его незатейливом рассказе об одиночестве в татарском плену: “…Тут глубине тоски дна нет… Зришь, сам не знаешь куда, и вдруг пред тобой отколь ни возьмётся обозначается монастырь или храм, и вспомнишь крещёную землю и заплачешь”. Из рассказа Ивана Северьяновича о самом себе явствует, что самыми тяжелыми из пережитых им многообразных жизненных ситуаций были именно те, которые в наибольшей мере связывали его волю, обрекали его на неподвижность. Сильна в Иване Флягине православная вера. Среди ночи в плену он “выползал потихоньку за ставку… и начинал молиться… так молиться, что даже снег инда под коленками протает и где слезы падали – утром травку видишь”. Флягин - необыкновенно одаренный человек, для него нет ни¬чего невозможного.
Тайна его силы, неуязвимости и удивительного дара - всегда ощущать радость - заключается в том, что он всегда поступает так, как того требуют обстоятельства.
Он в гармонии с миром, когда мир гармоничен, и он готов сражаться со злом, когда оно стоит на его пути. В конце повести мы понимаем, что, придя в монастырь, Иван Флягин не успокаивается.
Он предвидит войну и собирается туда идти. Он говорит: “Мне за народ очень помереть хочется”. В этих словах отражено главное свойство русского человека – готовность пострадать за других, умереть за Родину. Описывая жизнь Флягина, Лесков заставляет его скитаться, встречаться с разными людьми и целыми народами.Лесков утверждает, что такая красота души свойственна только русскому человеку и только русский человек может проявить ее так полно и широко.
IV. Особенности русского национального характера в литературе XX века (на примере рассказа М.А. Шолохова “Судьба человека”). Рассказ М.А. Шолохова "Судьба человека" – это повествование о простом человеке на большой войне, который ценой потери близких, товарищей, своим мужеством, героизмом дал право на жизнь и свободу родине.Андрей Соколов – работящий человек, весь поглощенный заботами о семье, нежный муж и заботливый отец, находящий истинное счастье в тихих радостях и скромных успехах, которые не обходили стороной и его жилище, – Андрей Соколов олицетворяет те нравственные ценности, которые исконоо присущи людям труда. Непримиримость в самооценках, то, что раньше называлось совестливостью, является высокой нравственной приметой человека.
Андрей не может себе простить даже нечаянно проявленной им нечуткости к жене во время последнего прощания: “– До самой смерти, до последнего моего часа, помирать буду, а не прощу себе, что тогда ее оттолкнул ” Работал и был счастлив, но грянула война. “Работал я эти десять лет и день и ночь. Зарабатывал хорошо, и жили мы не хуже людей.
И дети радовали: все трое учились на “отлично”. За десять лет скопили мы немного деньжонок и поставили себе домишко. Ирина купила двух коз. Чего еще больше надо? Дети кашу едят с молоком, крыша над головою есть, одеты, обуты, стало быть, все в порядке. А тут вот она, война.На второй день повестка из военкомата, а на третий – пожалуйте в эшелон”. Герой Шолохова обнаруживает ум глубокий, наблюдательность тонкую.
Он свободно и умело пользуется и острым словом и юмористической деталью.В его суждениях о жизни и людях отражается та интеллектуальность, которой нет надобности становится на ходули и лихорадочно искать специальные темы для своего самоутверждения. Только человек мужественный, способный умственным взором охватить большие пространства, так просто и глубоко мог сказать о непомерных тяготах войны, легших на плечи женщин и детей: “Вся держава на них оперлась! Какие же это плечи нашим женщинам и детишкам надо иметь, чтобы под такою тяжестью не согнуться? А вот не согнулись, выстояли!” А сколько истинной мудрости скрыто в его исполненном поэтичности рассуждении о быстротечности жизни: “Спроси у любого пожилого человека, приметил он, как жизнь прожил? Ни черта он не приметил! Прошлое – вот как та дальняя степь в дымке.
Утром я шел по ней, все было ясно кругом, а отшагал двадцать километров, и вот уже затянула степь дымка, и отсюда уже не отличить лес от бурьяна, пашню от травокоса…” Его рассуждения не умозрительны.
В опыте и наблюдениях, в мыслях и чувствах Андрея Соколова отражены исторические, жизненные и нравственные понятия народа, в суровой борьбе и нелегком труде постигающего истину, познающего мир. Глубина и точность его высказываний сочетаются с простотой и ясностью. Не раз смерть смотрела ему в глаза, но русская гордость и человеческое достоинство помогали находить в себе мужества и всегда оставаться человеком.
В битве с судьбой писатель показал поистине великую силу характера, духа. Это и есть лучшие черты русского национального характера, наличие которых помогло выстоять в столь нелёгких испытаниях, сохранить себя как личность. В эпизоде «Вызов к Мюллеру» с героической стороны раскрывается характер Андрея Соколова: стойкость, самоотверженность, храбрость и щедрость.Придя в барак, герой рассказа поделился “дарами Мюллера” со всеми. “Хлеб и сало резали суровой ниткой. Досталось каждому хлеба по кусочку со спичечную коробку, а сала – только губы помазать.
Однако поделили без обиды”. Становится совершенно ясно, что и в поединке с Мюллером, и с берущим его в плен немцем спасает героя не только его человеческое достоинство, но и достоинство национальное: “Я было из его рук и стакан взял и закуску, но как только услышал эти слова, – меня будто огнем обожгло! Думаю про себя: “Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу немецкого оружия А кое-что не хочешь, герр комендант? Один черт мне умирать, так провались ты пропадом со своей водкой”. Именно неосознанное чувство собственного достоинства заставляет героя поступить так, и именно так: “…хотя я и с голоду помирал, но давиться ихней подачкой не собираюсь, у меня есть свое, русское достоинство и гордость, и в скотину они меня не превратили, как не старались”. Андрей Соколов заставил немцев увидеть в себе человека. Вероятно, автору важно подчеркнуть, что сам себя Андрей Соколов героем не считает.
Более того, в ряде эпизодов Шолохов отмечает, что его герой больше заботится о других, нежели о себе. Так, например, он беспокоится о своей семье и пишет домой, что “мол, все в порядке, помаленьку воюем”, но ни слова не говорит о том, как ему на войне трудно, и даже осуждает тех, кто “сопли по бумаги размазывает”. Он прекрасно понимает, что “этим разнесчастным бабенкам и детишкам не слаже нашего в тылу приходилось”. Или когда везет артиллерийские снаряды, то думает не о своей безопасности, а о том, что “там товарищи его, может, погибают ”– вот она, “скрытая теплота патриотизма”. Тоже самое мы видим и в эпизоде убийства в церкви.
Крыжнев хочет предать своего командира.
И когда Соколов осознает, что “худенький, курносенький парнишка, и очень собою бледный” не сможет справиться с этим “мордатым”, “толстым мерином”, он решает “сам его кончать”. Но Шолохов нам показывает героизм русского человека не только в борьбе с врагом.
Страшное горе постигло Андрея Соколова еще до конца войны - от бомбы, попавшей в дом, погибли жена и две дочери, а сына подстрелил снайпер уже в Берлине в самый день Победы, 9 мая 1945г. Казалось, после всех испытаний, выпавших на долю одного человека, он мог озлобиться, сломаться, замкнуться в себе. В такие мгновения человек может лишить себя жизни, теряя веру в её смысл. Нет, не сломили героя рассказа обстоятельства.Он продолжал жить. Скупо пишет Шолохов об этом периоде жизни своего героя.
Работал, начал выпивать, пока не встретил мальчика. Андрей Соколов обратил внимание на “оборвыша”. “И вот один раз вижу возле чайной этого парнишку, на другой день – опять вижу. И до того он мне полюбился, что я уже, чудное дело, начал по нему скучать, спешу из рейса поскорее его увидеть.” Сердце Андрея Соколова не зачерствело, он смог найти в себе силы подарить счастье и любовь другому человеку. Жизнь продолжается. Жизнь продолжается и в самом герое.Андрей пригрел, осчастливил сиротскую душу, и благодаря теплу и благодарности ребенка, сам начал возвращаться к жизни.
В этом проявляется сильный характер человека.Малыш не отвернулся, не убежал от Соколова, признал в нём отца. Ванюша почувствовал человеческое участие этого человека, его доброту, любовь, тепло, понял, что у него появился защитник. “Кинулся он ко мне на шею, целует в щеки, в губы, в лоб, а сам так звонко и тоненько кричит, что даже в кабинке глушно: “Папка родненький! Я знал, что ты меня найдешь!” Прижался ко мне и весь дрожит, будто травинка под ветром.
А у меня в глазах туман, и тоже всего дрожь бьет, и руки трясутся…” Шолохов никогда не разделял взглядов тех, кто считает, что мужество и смелость, стойкость и верность не уживаются с нежностью и добротой, великодушием и отзывчивостью.Наоборот, в этих проявлениях человечности художник видел верную примету характера сильного, непреклонного. Андрей Соколов – это человек, который достойно представляет народ в обстоятельствах суровых и трагических и проявляет качества, которые не являются его нравственной привилегией, не выделяют его среди других, а сближают с ними. Среди других действующих лиц рассказа прежде всего запоминается безымянный врач, который совершает свой подвиг мужественно и скромно. “Вот что значит настоящий доктор! Он и в плену и в потемках свое великое дело делал,” – восклицает Андрей Соколов.
Доктору посвящено всего лишь несколько строк, но его образ встает рядом с образом Андрей Соколова как воплощение тех же нравственных сил, которые делают человека непобедимым.
Шолохов сознательно образ доктора делает предельно анонимным, не давая ему никаких иных примет, кроме того, что это – мужественный человек, выполняющий свой гуманный долг. Это и придает ему черты обобщенности, а его действиям – нравственную нормативность. Всей логикой своего рассказа Шолохов доказал, что его герой не может быть сломлен жизнью, потому что в нем есть то, что сломать нельзя: человеческое достоинство, любовь к жизни, родине, к людям, доброта, помогающие жить, бороться, трудиться.
Андрей Соколов прежде всего думает об обязанностях перед близкими, товарищами, Родиной, человечеством. Это для него не подвиг, а естественная потребность. Рассказ Михаила Шолохова “Судьба человека” проникнут глубокой, светлой верой в человека. Образ Андрея Соколова вселяет в нас глубокую веру в нравственную силу русского человека. V. Заключение.В произведении Лескова (XIX век) главный герой – это человек из народа, которого автор проводит через испытания.
Во время этих испытаний он проявил себя как с лучшей, так и с худшей стороны, но в конечном итоге путь героя – это путь постижения самого себя. Произведение Шолохова написано в первой половине XX века, главный герой тоже является человеком из народа, на его долю также выпадают испытания.Как у Лескова, так и у Шолохова герои проходят войну и плен. Но разница в том, что с Флягиным в плену обращались достаточно хорошо, а Соколова в плену за малейшую провинность могли лишить жизни.
У Лескова герой ощущает в плену тоску по Родине, он не отказывается от веры в Бога, у Шолохова с пленом связаны одни из основных испытаний Соколова. В плену особенно ярко проявляются такие черты его характера, как патриотизм, чувство собственного достоинства, храбрость, мужество, стойкость.Если Флягин идет на войну по собственному желанию: у него был выбор идти или нет, то у Соколова не было такого выбора, он принял это как долг перед Родиной, народом.
Можно заметить, что, пройдя испытания в мирной жизни, Соколов и Флягин сохранили в себе такие качества, как человеколюбие, умение сопереживать, любить, щедрость души и доброту, забота о других, великодушие, сострадание. И не даром произведение названо “Очарованный странник”. Дорога, на которую выходит герой, за каждым поворотом таит неожиданные препятствия.Как будто возымели над ним власть неведомые чародейские силы, околдовали его. “Я многое даже не свою волею делал” признается Флягин.
Сам он склонен объяснять происходящее с ним “родительским обещанием” или, по его словам, “призванием”. Эта власть рокового начала и делает его “очарованным странником”. В конце пути герой Лескова приходит монастырь, в нем сильна религиозность.Таким образом, можно сделать вывод, что Лесков и Шолохов выделяют одинаковые черты русского характера: героизм, патриотизм, стойкость, мужество, щедрость, человеколюбие, умение сопереживать, любить, щедрость души, доброту, заботу о других, великодушие, сострадание, трудолюбие, удаль, гордость, чувство собственного достоинства.
Время накладывает свои отпечатки, но основные черты русского национального характера остаются неизменными. Список литературы. 1. Кобринский А. Миф и идеология (О рассказе М.Шолохова “Судьба человека”). www.s1191.narod.ru 2. Лесков Н.С. Повести и рассказы. М.: Московский рабочий. 1981 3. Ожегов С.И. и Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка.М.: Азбуковик. 1999 4. Русский суперэтнос. www.tatarow.narod.ru 5. Своеобразие авторского подхода к изображению героя в повести Н.Лескова “Очарованный странник”. www.ilib.ru 6. Столярова И.В. В поисках идеала (творчество Н.С.Лескова). Л.: Издательство ЛГУ. 1978 7. Толстой А.Н. Русский характер – В кн.: Годы великой битвы.
М.: Советский писатель. 1958 8. Хватов А.И. Художественный мир Шолохова. М.: Советская Россия. 1970 9. Шолохов М. Судьба человека. Л.: Художественная литература. 1983.
Что будем делать с полученным материалом:
Если этот материал оказался полезным для Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:
5
Управление общего и профессионального образования
Муниципальное общеобразовательное учреждение
“Средняя общеобразовательная школа №1”
Особенности русского национального характера
(на примере повести Н.С.Лескова «Очарованный странник»
и рассказа М.А. Шолохова «Судьба человека» ).
Выполнила:
Новикова Екатерина,
ученица 11“Б”класса.
Руководитель:
Мясникова Т.В.,
учитель русского языка и литературы.
г.Чайковский
2005 год
Содержание.
1. Введение……………………………………………………………………3
2. Русский национальный характер…………………………………………4
3. Особенности русского национального характера в литературе XIX века (на примере повести Н.С.Лескова “Очарованный странник”)…………….......9
4. Особенности русского национального характера в литературе XX века (на примере рассказа М.А. Шолохова “Судьба человека”)……………..……14
5. Заключение………………………………………………………………..19
6. Список литературы……………………………………………………….21
I
. Введение.
В современном мире стираются границы между государствами, культура становится общей, интернациональной. Это происходит вследствие большого общения между представителями разных народов, в настоящее время много интернациональных браков. Так, например, если 20-30 лет назад Россия была закрыта от внешних воздействий других стран, то сейчас везде можно увидеть влияние Запада, и культура не исключение. И иногда русский человек намного лучше знает культуру какой-либо другой страны, нежели своей.
На мой взгляд, «сохранение лица» народа и осознание человеком себя как представителя данного народа становится одной из главных проблем не только России, но и мира в целом.
Отличительной чертой народа является национальный характер. Я осознаю себя русским человеком, и мне стало интересно, насколько мой характер соответствует представлению о русском национальном характере.
Проблема национального характера также интересовала писателей и философов XIX и XX веков, таких, как Гончаров, Лесков, Некрасов, Есенин, Клюев, Шолохов и др.
Целью моей работы является:
1. Познакомиться с описанием русского национального характера в произведениях Лескова Н.С. “Очарованный странник” и Шолохова М.А.
“Судьба человека”.
2. Сравнить черты характера представителей XIX в. и XX в., выявить общее и различия.
Методы исследования:
1. Изучение художественного произведения.
2. Анализ.
3. Сопоставление черт характера героев.
II
. Русский национальный характер.
Характер -- совокупность психических, духовных свойств человека, обнаруживающихся в его поведении; человек с характером, сильный характер.
Посеешь привычку -- пожнёшь характер, посеешь характер -- пожнёшь судьбу. Старая истина
Характер (в литературе) - образ человека в литературном произведении, очерченный с известной полнотой и индивидуальной определенностью, через который раскрывается как исторически обусловленный тип поведения, так и присущая автору нравственно-эстетическая концепция человеческого существования. Принципы и приемы воссоздания характера различаются в зависимости от трагических, сатирических и других способов изображения жизни, от литературного рода произведения и жанра; они в большой мере определяют лицо литературного направления.
Национальный характер -- это представление народа о самом себе, это безусловно важный элемент его народного самосознания, его совокупного этнического Я. И представление это имеет поистине судьбоносное значение для его истории. Ведь точно так же, как отдельная личность, народ, в процессе своего развития формируя представление о себе, формирует себя самого и в этом смысле -- свое будущее.
Особенности русского национального характера.
Положительные черты характера: стойкость, великодушие, уверенность в себе, честность, мужество, верность, умение любить, патриотизм, сострадание, трудолюбие, доброта, самоотверженность
“Русский характер, - писал А. Н. Толстой, - легкий, открытый, добродушный, жалостливый… когда жизнь не требует его к тяжелой жертве. Но когда приходит беда - русский человек суров, двужилен в труде и беспощаден к врагу, - не щадя себя, он не щадит и врага… В мелочах русский человек может быть несправедлив к себе и другим, отделаться шуточкой, там прихвастнуть, там прикинуться дурачком… Но справедливость в больших идеях и больших делах живет в нем неискоренимо. Во имя справедливости, во имя общего дела, во имя Родины, он, не подумав о себе, кинется в огонь”.
Ритм и хозяйственный уклад русской жизни безусловно однозначно определяет главную доминанту русского национального характера - героическую доминанту.
Нет ничего удивительного в том, что в семье суперэтносов человечества роль Героя выполняет Российская семья народов. А внутри самой Российской семьи народов эта же роль Героя принадлежит русскому народу. Русский национальный характер - это прежде всего героический характер.
Россия - холодная северная страна с обилием студёных рек и озер. Если взглянуть на карту плотности населения и сравнить ее с картой расселения народов, то станет видно, что русские - это речники, живущие по берегам рек. Это отражено множеством однокоренных слов с водяным и речным смыслом: “Русь”, “русло”, “роса”, “русалка”. Русская дорога - это река.
Героическую доминанту русского характера выдает каждая мелкая деталь быта, например русские манеры обращения с водой. Русские моются под струей воды, что шокирует иностранцев такой нерациональностью. Англичане, например, в целях экономии никогда не ополаскиваются, а, вылезая из ванной, вытирают мыло полотенцем. Посуду тоже не ополаскивают, а так в мыле и ставят в сушилку. В Англии хватает воды, и льют бесконечные дожди, но скупость - английская национальная черта характера. Никакой народ в мире не использует воду с таким размахом, как русские. Так, японцы моются в ванне всей семьей по очереди, не сменяя воды.
Русские купаются не так, как европейцы. Это особенно заметно на международных курортах: европейцы там обычно либо лежат на берегу, либо плещутся на глубине чуть мельче, чем по пояс, а русские плавают долго и далеко - по принципу: “доплыву я до буя - не случится …ничего”. Прибывая в новое место, русские первым делом интересуются: А где тут у вас купаются?” - и лезут в ближайший водоем.
Национальный характер проявляется в творчестве и культуре народов. Легко отличима на слух русская музыка - льющаяся. Наша классика - это Чайковский, Бородин и рахманиновский вдохновенный, героический “Гимн России”. Музыкальному стилю не свойственны “скрип и пиликанье”.
Главная беда русского народа - пьянство. Мы не умеем “культурно пить” - это не соответствует нашему характеру - не умеем останавливаться, и пьянки переходят в запой. Если у других народов возможны многодневные застолья с весельем и песнями, то у нас пьянка заканчивается коллективной дракой, при этом заборы и плетни непременно разберут на колья. Ни в одной другой стране мира нет такого количества преступлений на почве пьянства, как в России.
Любое общественное мероприятие - танцы, день рождения, свадьба, праздник или народные гуляния - это пьянка и мордобой. Типичный русский сценарий: выпили водки, пошли “по бабам”, по дороге ввязались в драку. Еще одна любимая схема: выпить, а после - искупаться в ледяной воде.
Русский характер - это “взрывной”, удалой характер, но не вспыльчивый, не гневливый, не злобный, не мстительный и не жестокий. Мужики выпьют, подерутся, потом опять вместе напьются.
Общий стиль русской жизни - скука и истома, которые перемежаются взрывами деяний. Производственные планы выполняются всегда в последний день при помощи “аврала”, а затем снова “не бей лежачего” - скука. Давно замечено: “русские долго запрягают, но потом быстро скачут”. Еще бы! - “Какой русский не любит быстрой езды!” Особой удалью славится “сибирский” характер.
Все попытки завоевать Россию складывались по одному сценарию: сначала Россия терпит поражения, а затем в решительном сражении побеждает и громит завоевателя. То, что для России - “бодрящий морозец”, для иностранцев - “невыносимые климатические бедствия”, “Генерал Мороз”.
Жажда деяний рвется сквозь всю русскую литературу, главная тема которой - как преодолеть “тоску и скуку бытия”. Шедевры русского романтизма - это образы вырывающего сердце из груди Данко и “Буревестника”. А любимая тема сочинений - “В жизни всегда есть место подвигу!”.
Русскому характеру свойственны широта интересов и размах начинаний. У русских “широкая душа”, “нараспашку”. Все делаем с размахом: если издаем библиотеку, так “всемирную”, совершаем революцию - то непременно мировую. Нам, русским, совершить невозможное, немыслимое, фантастическое удается лучше, чем обыденное и утилитарное.[
Русские народные сказки, в отличие от западноевропейских, почти исключительно героические сказки. Если сюжеты западноевропейских сказок замешаны на выгоде, деньгах, обогащении, поиске золота или кладов, то в России другая, нежели в Западной Европе, мотивация деяний - героическая, а не шкурная.
Необходимо отметить, что основу всякого народа составляют люди с характером Друга-Труженика. Эта роль связана с чувством дружности и единения, с чувством “МЫ”. Именно это чувство сплачивает воедино русский и другие народы, а также объединяет народы вокруг русского в целостный Российский суперэтнос.
Русский человек способен уживаться с другими народами. Именно в силу таких черт национального характера русский народ сумел распространиться и обосноваться от Карпат до Камчатки и Аляски, чего не смог ни один другой народ.
Доминанта русского характера - роль Жертвы, роль “лишнего”- человека отражена в явлении, именуемом “русское богоискательство”, а также в “русском самопожертвовании”.
Русскому национальному характеру не свойственны такие черты, как: заносчивость или спесь, зависть или жадность, злобность или подлость.
Одним из точнейших свидетельств о национальном характере того или иного народа, племени или социальной группы (класса) являются анекдоты. Их тысячи. Тысячи анекдотов - это тысячи свидетельств. В анекдотах отражен опыт и коллективное мнение народов. Спорить с анекдотами бессмысленно. Каждый анекдот отшлифован миллионами рассказчиков. Люди пересказывают те анекдоты, которые им нравятся, то есть соответствуют их мнению и представлениям. Если какие-то черты характера подмечены и отражены в анекдотах, то так и есть на самом деле, такова подлинная правда.
Все анекдоты свидетельствуют о наличии у народов устойчивых черт характера. Так вот. Во всех анекдотах непременно отражена русская удаль и азарт. Если что-нибудь русский задумает, то сделает это так, как никому и не снилось, как никто другой не смог додуматься. Это означает, что роль Героя анекдоты закрепляют за русскими.
Основными чертами русского характера, на мой взгляд, можно считать: героизм, стойкость, великодушие, уверенность в себе, честность, мужество, верность, щедрость, умение любить, патриотизм, сострадание, трудолюбие, доброта, самоотверженность, удаль, широта интересов, размах начинаний, склонность к пьянству, может ужиться со всеми, чувство собственного достоинства.
III
. Особенности русского национального характера в литературе
XIX
века (на примере повести Н.С.Лескова “Очарованный странник”).
В образе скитальца Ивана Флягина обобщены замечательные черты людей энергичных, талантливых от природы, воодушевлённых беспредельной любовью к людям. В ней изображён человек из народа в хитросплетениях своей трудной судьбы, не сломленный, хоть “он всю жизнь погибал и никак не мог погибнуть”.
Добрый и простодушный русский исполин - основной герой и центральная фигура рассказа. Этот человек с детскою душой отличается неуёмной силой духа, богатырским озорством и той чрезмерностью в увлечениях, которая столь чужда умеренности добродетельных героев-буржуа. Он поступает по велению долга, часто по наитию чувства и в случайном порыве страсти. Однако все его поступки, даже самые странные, неизменно рождаются из внутренне присущего ему человеколюбия. Он стремится к истине и красоте через ошибки и горькие раскаяния, он ищет любви и щедро дарит сам любовь людям. Он спасает людей от неминуемой гибели не ради какой-либо выгоды, вознаграждения, даже не из чувства долга. Когда Флягин видит человека в смертельной опасности, он просто бросается ему на помощь. Совсем мальчиком спасает графа с графиней от гибели, а сам чуть не погибает. Еще он идет вместо сына старухи на пятнадцать лет на Кавказ.
За внешней грубостью и жестокостью скрыта в Иване Северьяныче огромная доброта, свойственная русскому народу. Мы узнаем эту черту в нем, когда он становиться нянькой. Он по-настоящему привязался к девочке, за которой ухаживал. В обращении с ней он заботлив и нежен.
“Очарованный странник” - это тип “русского скитальца” (говоря словами Достоевского). Это русская натура, требующая развития, стремящаяся к духовному совершенству. Он ищет и не может обрести себя. Каждое новое пристанище Флягина -- это очередное открытие жизни, а не просто смена того или иного занятия. Широкая душа странника уживается абсолютно со всеми -- будь то дикие киргизы или стро-гие православные монахи; он настолько гибок, что согласен жить по законам тех, кто его принял: по татарскому обычаю он не на жизнь, а на смерть сечется с Саварикеем, имеет по мусульманскому обычаю несколько жен, принимает как должное жестокую “опера-цию”, которую с ним проделали татары; в монастыре он не только не ропщет за то, что в наказание его заперли на все лето в темном погребе, но даже умеет найти в этом радость: “Здесь и церковный звон слышно, и товарищи навещали”. Но несмотря на такую ужив-чивую натуру, он нигде не задерживается надолго. Ему не надо смиряться и желать трудиться на родной ниве. Он и без того смирён и своим мужицким званием поставлен перед необходимостью трудиться. Но покою ему нет. В жизни он не участник, а только странник. Он настолько открыт жизни, что она несет его, а он с мудрой покорностью следует ее течению. Но это -- не следствие ду-шевной слабости и пассивности, а полное приятие своей судьбы. Часто Флягин не отдает себе отчета в поступках, интуитивно пола-гаясь на мудрость жизни, доверяя ей во всем. И высшая сила, перед которой он открыт и честен, вознаграждает его за это и хра-нит.
Иван Северьяныч Флягин живёт по преимуществу не умом, а сердцем, и потому ход жизни властно увлекает его за собой, потому-то столь разнообразны обстоятельства, в которые он попадает. Путь, который проходит герой повести, - это поиски своего места среди других людей, своего призвания, постижение смысла своих жизненных усилий, но не разумом, а всей своей жизнью и своей судьбой.
Не случайно в ответ на просьбу мистера Рарея, который “с аглицкой, ученой точки берет”, поведать ему секрет его мастерства Иван Северьянович простодушно говорит: “Какой же секрет? - это глупость”. Эта “глупость” хорошо просматривается, когда Флягин усмиряет коня, от которого отступился Рарей. Иван Северьяныч разбивает горшок о голову коня и одновременно хлещет его нагайкой по обоим бокам. К тому же он пугает его страшным зубовным скрежетом. Конь в конце концов в изнеможении сдается. Итак, Флягин побеждает не рассудительностью, а “глупостью”, нутряной хитростью.
В психике Ивана Северьяныча нет и следа приниженности, наоборот, ему в высшей степени присуще чувство собственного достоинства, самоуважения. Об этом говорит уже присущая ему манера держаться: “Но, при всем этом добр и т.д.................
русский национальный характер тургенев
Лирика (от греч. lyra -- лира -- музыкальный инструмент, под звуки которого исполнялись стихи, песни) -- один из трех родов литературно-художественных произведений. В отличие от эпоса и драмы, в которых изображаются законченные характеры, действующие в различных обстоятельствах, лирика рисует отдельные состояния характера в определенный момент жизни [Жирмунский 1997: 163].
Лирический образ -- это образ-переживание, выражение чувств и мыслей автора в связи с различными жизненными впечатлениями. Диапазон лирических произведений безграничен, поскольку все явления жизни -- природы и общества -- могут вызвать переживания человека [Красовский 1999: 74].
Особенность и сила воздействия лирики заключается в том, что она всегда, даже если речь идет о прошлом (если это воспоминания), выражает живое, непосредственное чувство, переживание.
Повышенная эмоциональность содержания лирического произведения связана и с соответствующей формой выражения: лирика требует сжатой, выразительной речи, каждое слово которой несет особую смысловую и эмоциональную нагрузку.
Лирика тяготеет к стихотворной речи. В лирическом произведении запечатлены личные переживания поэта, которые, однако, характерны для многих людей, обобщают и выражают их с присущей поэзии силой. В лирическом произведении через личное поэт передает типическое.
Лирика, как и другие роды художественной литературы, развивается под влиянием исторических условий, вызывающих в людях потребность выразить свое отношение к новым явлениям, свои переживания, связанные с ними. Лирика, естественно, связана со всем литературным процессом, в частности со сменой различных литературных направлений, течений и методов: классицизма, романтизма, критического реализма, социалистического реализма. Расцвет лирики происходит в эпоху романтизма. Характерно, что во многих странах именно в эту эпоху складывается творчество великих национальных поэтов (Мицкевич -- в Польше, Гюго -- во Франции, Байрон -- в Англии, Пушкин, Лермонтов -- в России) [Жирмунский 1997: 168].
Для лирики социалистического реализма характерно слияние переживаний отдельной личности и всего общества.
Однако надо иметь в виду, что по большей части лирические произведения многотемны, поскольку в одном переживании поэта могут быть отражены различные мотивы: любви, дружбы, гражданские чувства (например: «19 октября 1825 г.» А. Пушкина, «Памяти Одоевского», «Я вам пишу...» М. Лермонтова, «Рыцарь на час» Н. Некрасова, «Товарищу Нетте...» В. Маяковского и мн. др.). Чтение и изучение лирики разных поэтов различных эпох чрезвычайно обогащает и облагораживает духовный мир человека.
Лирический герой -- это образ того героя в лирическом произведении, переживания, мысли и чувства которого отражены в нем. Он отнюдь не идентичен образу автора, хотя и отражает его личные переживания, связанные с теми или иными событиями его жизни, с его отношением к природе, общественной жизни, людям. Своеобразие мироощущения, миропонимания поэта, его интересы, особенности характера находят соответственное выражение в форме, в стиле его произведений [Бугров 2000: 144].
Человек, хорошо знакомый с лирикой, легко различает неповторимое своеобразие лирики А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Некрасова, Ф. Тютчева, А. Блока, В. Маяковского, А. Твардовского и других русских и советских, а также зарубежных поэтов: Гете, Шиллера, Гейне, Бехера, Гильена, Неруды и других.
Художественные образы любого произведения, в том числе и лирического, обобщают явления жизни, через индивидуальное, личное переживание выражают мысли и чувства, характерные для многих современников. Так, например, в «Думе» М. Лермонтов выразил чувства целого поколения людей своего времени. Всякое личное переживание поэта только тогда становится фактом искусства, когда оно является художественно совершенным выражением чувств и мыслей, типичных для многих людей. Лирике свойственны и обобщение, и художественный вымысел. Чем более талантлив поэт, тем богаче его духовный мир, чем более глубоко он проникает в мир переживаний и других людей, тем больших высот достигает и в своем лирическом творчестве. Читая одно за другим стихотворения поэта, мы при всем разнообразии устанавливаем их единство в восприятии мира, в характере переживаний, в художественном выражении их. В нашем сознании создается законченный образ -- переживание, т. е. состояние характера, образ духовного мира человека. Возникает образ лирического героя. Лирический герой, как и герой эпических и драматических произведений, отражает те или иные характерные, типические черты людей своего времени, своего класса, оказывая огромное влияние на формирование духовного мира читателей [Жирмунский 1997: 171].
Так, например, лирический герой поэзии А. Пушкина, раскрывающий в свой «жестокий век» идеал духовно богатой, свободной личности, высокий гуманизм, величие в борьбе, творчестве, дружбе и любви, был знаменем передовых людей той эпохи и продолжает оказывать благотворное влияние на людей нашего времени.
Лирический герой поэзии В. Маяковского необычайно разносторонне раскрывает внутренний мир передового человека социалистического общества, его общественно-политические, нравственные, эстетические идеалы. Лирический герой в произведениях социалистического реализма все более широко отражает и раскрывает многообразие духовного мира строителей нового общества.
Эпос (от греч. epos -- слово) имеет несколько значений.
1. Один из трех родов художественной литературы (наряду с лирикой и драмой), повествование, характеризующееся изображением событий, внешних по отношению к автору. «Эпическая поэзия есть по преимуществу поэзия объективная, внешняя, как в отношении к самой себе, так и к поэту и его читателю»; «...поэт является только как бы простым повествователем того, что совершилось само собою» [Катаев 2000: 118].
В зависимости от протяженности изображаемого времени, охвата событий, в которых раскрываются человеческие характеры, различают крупные, средние и малые формы (жанры) эпоса.
Крупные формы: эпопея (1), героический эпос, известный в древности; эпопея (2) -- монументальное по охвату изображаемых событий прозаическое произведение, роман -- изображение истории нескольких, иногда многих человеческих судеб на протяжении длительного времени.
Средние формы: повесть (иногда -- новелла) -- изображение истории одной человеческой жизни или нескольких периодов в жизни группы людей.
Малые формы: новелла или рассказ -- изображение одного-двух эпизодов в жизни людей.
Особая форма повествовательной литературы -- очерк. По размеру очерк может быть близок к повести или рассказу, реже -- к роману. В основе очерка -- описание реально происходящих событий. Очерк подчинен общим законам художественного творчества: отбору автором материала, типизации и индивидуализации в изображении героев, но главное в очерке -- достоверность изображаемого [Бушуева 2000: 214].
2. В узком смысле слова -- народный эпос, специфическая народнопоэтическая разновидность повествовательных произведений в прозе и стихах. Как устное творчество эпос неотделим от исполнительского искусства певца, мастерство которого основано на следовании традициям [Бушуева 2000: 215].
Архаический тип эпоса -- мифические сказания и сказки. От них, например, пошел родственный сказкам алтайский эпос -- типа версии сказаний об Алпамыше, некоторые песни «Одиссеи». Алып-Манаш -- богатырь-великан: «Нос его на сопку похож, брови -- на северный лес, глаза -- на огонь костра»; Одиссей со спутниками попадает в пещеру к одноглазому циклопу Полифему и спасается, напоив великана вином и ослепив его.
С этим видом древнейшего эпоса связан его последующий, классический тип -- историко-героический эпос. Образцом его является «Илиада», древнеисландская «Старшая Эдда», русские былины, старофранцузская «Песнь о Роланде». В отличие от предыдущего Э. этого типа исторически конкретен, в монументальной идеализированной форме воспроизводит нормы героического поведения человека, защищающего честь, свободу и независимость своего народа: Илья Муромец убивает сына Сокольника за намерение сжечь и разграбить стольный Киев; граф Роланд героически гибнет в битве с маврами в Ронсевальском ущелье:
К Испании лицо он повернул,
Чтоб было видно Карлу-королю,
Когда он с войском снова будет тут,
Что граф погиб, но победил в бою.
Самый поздний исторический тип эпос возникает в результате соединения фольклорного эпоса с индивидуальным творчеством поэта; например, эпопея Фирдоуси «Шахнамэ», пдэма Низами Ганджеви «Лейли и Меджнун», поэма Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Шота Руставели воспел любовь как силу, способную приобщить человека к высшей гармонии. Непреклонное стремление способно устранить все беды. Деяние, активность человека побеждает зло: «Зло убито добротою, доброте же нет предела!» Гуманизм грузинского поэта-мыслителя слит с многовековой мудростью восточной культуры.
Творцами эпоса были непрофессиональные и профессиональные певцы-сказители: аэды, рапсоды, жонглеры, шпильманы, бахши, ашуги и др. Исполнение стихотворного эпоса сопровождалось игрой на музыкальных инструментах. Это повлияло на ритмику и строфику, определило деление стиха, паузы.
Эпосу, как многоплановому и сложному творению, основанному на традициях фольклора, присущи большие жанровые формы: это поэмы, эпопеи.
Народный эпос оказал сильное влияние на развитие литератур у всех народов мира, оставаясь для поэтов образцом высокого художественного творчества на глубоко национальной основе. По словам К. Маркса, непосредственно сказанным о греческом эпосе, но правильным и по отношению к любому другому эпосу, это искусство хотя и порождается пройденной народом исторической эпохой, но «в известном отношении» сохраняет значение «нормы и недосягаемого образца» [Красовский 1999: 254].
Лирическое отступление -- авторская речь в эпическом или лиро-эпическом произведении, выражающая непосредственно отношение автора к изображаемому или в связи с ним; впервые приобрело большое значение в литературе романтизма. Лирическое отступление относится к внесюжетным элементам произведения, содействует раскрытию идейного содержания произведения [Жирмунский 1997: 180].
Так, в «Евгении Онегине» композиция «свободного романа» позволяет органически включить в него многообразные авторские отступления: через весь роман проходят лирические воспоминания, связанные с событиями из жизни поэта, обращения к друзьям, к читателю; неоднократно возникает тема поэзии и связанные с нею полемические высказывания, размышления о дружбе, о любви, о ценности человеческой личности. В советской литературе лирические отступления встречаются в поэмах В. Маяковского, «За далью -- даль» А. Твардовского, в романе А. Фадеева «Молодая гвардия».
Лиро-эпический жанр -- вид художественного произведения, в котором сочетается эпическое и лирическое изображение жизни. В лиро-эпических произведениях жизнь отражена в повествовании о поступках и -- особенно -- переживаниях героя или героев и в то же время отчетливо выражены переживания поэта-повествователя [Красовский 1999: 214].
В поэме А. Твардовского «Василий Теркин» -- «книге про бойца» -- образ героя овеян чувствами, мыслями, переживаниями автора, который непосредственно обращается к читателю во вступительной и заключительной главах поэмы.
А. Пушкин назвал свою поэму «Медный всадник» «петербургской повестью»: это произведение -- стихотворная лиро-эпическая повесть. «Евгений Онегин», в котором, наряду с широкими картинами жизни, глубоко раскрыт внутренний мир героев произведения и духовный мир автора, также большое лиро-эпическое произведение, роман в стихах.
Малая лиро-эпическая форма -- баллада, например: «Лесной царь» Гете, «Кубок», «Перчатка» Шиллера, «Светлана» В. Жуковского, «Песнь о вещем Олеге» А. Пушкина, «Воздушный корабль» М. Лермонтова, «Баллада о гвоздях» Н. Тихонова и многие другие произведения.
